Примечание к публикациям на странице : - В.К. - правка Каримова В.И.

2-й полк Московских рабочих (528-й стрелковый полк) на защите столицы и в первых боях на Северо-Западном фронте

Павлов Владимир Михайлович

В конце первой недели октября 1941 года, после спешной сдачи экзаменов за ускоренный курс Академии имени Фрунзе, нас, группу командиров-слушателей, направили в распоряжение Моссовета. Это было примерно 9-10 октября. В состав этой группы входили: майор А.Х. Кузнецов (старший), капитан С.А. Довнар, старший лейтенант В.М. Павлов, старший лейтенант А. Тарасюк, старший лейтенант Чистяков, старший лейтенант Токарев, старший лейтенант И.И. Дудченко, старший политрук Г.А. Жерихин, старший лейтенант П.Г. Чмиль и другие. Все мы были подчинены генерал-майору Фролову, именовавшему себя заместителем председателя Моссовета. По его указанию в течение нескольких дней нами была проведена рекогносцировка оборонительных рубежей на западной окраине Москвы, в районе Кунцево.

В ночь на 16 октября нашу группу вызвали в кабинет генерала Фролова и объявили, что создан Северо-Западный участок Московской зоны обороны, начальником которого назначен майор Е.И. Зелик.

Мы поступаем в его распоряжение, как командование и штабы двух полков, которые нам предстояло сформировать уже с сегодняшнего дня из коммунистических батальонов и рот городской партийной организации, которые поступят в наше распоряжение на месте.

Здесь же, в кабинете были определены наши должности. Командирами полков были назначены: 1-го - майор А.Х. Кузнецов; 2-го - капитан С.А. Довнар. Начальниками штабов 1-го полка - старший лейтенант Дудченко; 2-го полка - старший лейтенант Токарев. Я был назначен заместителем начальника штаба 2-го полка.

Остальные наши товарищи назначались на укомплектование будущего штаба дивизии.

Тут же нас представили нашему новому начальнику - майору Зелику, сухощавому и светловолосому человеку, с зелеными петлицами пограничника. Время было позднее и до рассвета мы могли отдыхать здесь же, в Красном зале Моссовета. Рано утром 16 октября на легковой автомашине Довнар, Токарев и я ехали по улице Горького в направлении поселка Сокол. Движения по главной улице города почти не было, тротуары также были пусты. Большинство витрин магазинов были заложены мешками с песком. На площади Маяковского внаброс лежали стальные противотанковые ежи. Сразу же за Белорусским вокзалом наша «эмка» начала обгонять походные колонны вооруженных бойцов. Одеты они в большинстве в гражданскую одежду, но перепоясаны ремнями и подсумками. Обращали на себя внимание их сосредоточенные лица и нестандартное оружие. Винтовки, которыми были вооружены москвичи, выделялись необычной формой, а их длинные штыки представляли довольно грозную картину.

Командиры, шедшие во главе батальонов и рот, были в шинелях старого покроя, но со знаками различия на полевых защитного цвета петлицах. За каждой колонной везли на колесах более десятка станковых пулеметов, замыкали колонны большие группы девушек с санитарными сумками. Как я понял тогда, находясь на заднем сидении автомашины, это и были москвичи-добровольцы, шедшие на защиту своего родного города, из которых нам предстояло формировать полк.

Обогнав несколько колонн, наша машина остановилась возле школьного здания, где должен был размещаться штаб полка. Школа эта находилась на углу Пехотной и Щукинской улиц, в начале Покровско-Стрешнева. Оставив старшего лейтенанта Токарева в школе, мы поехали встречать подходившие к нам коммунистические батальоны.

Мне пришлось участвовать во встрече только одного из них, сформированного Коминтерновским и Советским РК ВКП(б). Москвичей-добровольцев представлял командир батальона, капитан Верстак и батальонный комиссар Петров-Соколовский. После краткого доклада батальон направился на окраину Покровско-Стрешнева к месту своего расквартирования.

Я вернулся в школу и вместе с тов. Токаревым приступил к практическому созданию штаба полка. Командир полка Довнар продолжал встречать подходившие колонны и размещать в Покровско-Стрешневе. Там был размещен батальон капитана Зряхова и старшего политрука Гуревича, сформированного из Дзержинского и Ростокинского районов. Несколько позднее подошли колонны Замоскворецкого, Железнодорожного и других районов, из которых потом был сформирован 3-й батальон и отдельные подразделения, все лишнее к концу месяца было передано в 3-й полк.

Поздно вечером командование и штаб собрались для принятия окончательного решения, на основании чего же формировать полк. Штатного расписания не было. Материальной базы, кроме разнокалиберного легкого стрелкового оружия иностранных образцов - никакой. Решили за основу взять штат стрелкового полка (учебный), по которому целый год занимались в Академии.

Наступило горячее время: в течение нескольких дней за счет батальонов укомплектовали штаб полка и отдельные подразделения. Но положение нашего полка было неблестящим. Материальное обеспечение сильно отставало от поставленных нам задач. Телефонами пользовались пока городскими. А об имеющемся вооружении я уже говорил, но следует остановиться подробнее. 1-й и 2-й батальоны были вооружены французскими винтовками «Лебеля» и «Гра» с игольчатым бойком и бумажными патронами по 5-10 штук на бойца. Разведрота, 3-й батальон и другие имели польские винтовки системы «Маузер». Станковые пулеметы, более 50 штук, в основном - немецкие «Максимы». Ручные пулеметы в основном - польские, личное оружие всех калибров, начиная от дамских пистолетов до 11-мм американских «Кольтов», это, по-видимому, трофейное оружие бывшей польской армии. Патронов ко всему этому вооружению было 1/4 боекомплекта (кроме польских винтовок). В каждом прибывшем батальоне был примитивный тыл и ограниченный запас продовольствия.

Как гласил приказ № 127 Командующего МВО, мы с 16 октября были приняты на все виды довольствия Красной Армии, но они доходили до нас медленно.

Сформированные подразделения занимали указанные боевые рубежи и приступали к рекогносцировке и инженерным работам. В районе станции метро «Сокол», в Чапаевском переулке, 6, в специальной школе создавался штаб дивизии, организацией и укомплектованием которого руководил майор Е.И. Зелик. До конца октября время проскочило быстро, беспрерывные хлопоты не оставляли времени для раздумий и отдыха. Мы сформировали все подразделения полка в соответствии с учебным штатом.

По приказу Командующего МВО № 136 от 24 октября, наша, почти сформированная дивизия, а точнее (как указано в приказе) - Северо-Западная группа, двумя коммунистическими полками должна была занять оборону на второй оборонительной полосе, проходившей по линии Московской окружной железной дороги, (иск.) станция Лихоборы, южный берег Головинских прудов, южный берег Химкинского водохранилища и далее на запад до деревни Щукино включительно.

Разграничительная линия между полками проходила по центру Химкинского водохранилища. 3-й полк был сформирован после 25 октября и задачу получил позже. Проведенная работа нами и 1-м полком на указанном выше рубеже показала всю его непригодность для прочной обороны, и командование Московской зоной обороны решило отказаться от него.

В конце последней недели октября мы получили новый боевой приказ, выдвигавший оба полка вперед на более выгодные позиции. Согласно приказу, наш 2-й полк Московских рабочих (к этому времени он уже имел штамп и круглую гербовую печать, т.е. стал официальной воинской частью) должен был занять участок обороны Алешкино, северо-западная окраина села Спас и далее по южному берегу реки Москвы до Мякинино включительно; второй эшелон - южный берег реки Сходня.

Выполняя приказ, мы решили расположить наши подразделения так:

1-й батальон с 4-й ротой, командир - капитан Зряхов, военком - старший политрук Гуревич, занял район обороны - Алешкино, Братцево, северо-западная окраина Спас. Командный пункт - Спас.

3-й батальон, командир - капитан Бурым, занял район обороны по южному берегу реки Москвы, Мякинино включительно. Командный пункт - Мякинино. Боевое охранение-усиленный стрелковый взвод - станция Павшино.

2-й батальон (без 4-й роты), командир - капитан Верстак, военком - батальонный комиссар Петров-Соколовский - второй эшелон. Занял оборону по южному берегу реки Сходня, перекрывая Волоколамское шоссе. Командный пункт - деревня Тушино, у аэродрома.

Резерв - рота автоматчиков - поселок Тушино. Штаб полка со взводом связи, разведротой - парашютная фабрика, что 500 метров северо-восточнее станции Тушино.

В этот же период начальник штаба, старший лейтенант Токарев был откомандирован в оперативное отделение штаба дивизии, и мне было приказано принять штаб полка. Заместителем ко мне был назначен старший лейтенант Горелов В.Н., командовавший пулеметной ротой 2-го батальона. Прибыл он в штаб уже после того, как эта рота была направлена в район Нахабино на усиление левого фланга 9-й гвардейской стрелковой дивизии, где и участвовала в боевых действиях.

Занятый оборонительный участок подразделения полка начали осваивать обстоятельно. Земляные работы развернулись полным ходом. Делалось все, что положено, начиная с траншей полного профиля. Москвичи-добровольцы готовились стоять насмерть на этом последнем перед Москвой рубеже. Одновременно велась боевая учеба, пристреливалось и приводилось в порядок наше вооружение, другого - пока не было. Наш полк, как и другие полки, стал официальной боевой единицей, окончательно сформированной 3-й Московской Коммунистической стрелковой дивизией. Командовал дивизией полковник Н.М. Анисимов. Дивизия подчинялась Московской зоне обороны, которой командовал генерал-лейтенант Артемьев, бывший одновременно и командующим войсками МВО.

Весь личный состав полка числился за своими предприятиями и учреждениями. Нами были отпечатаны и выданы справки, по которым все москвичи-добровольцы получали заработную плату.

Я всегда с внутренней дрожью вспоминаю эти тяжелые для нашей Родины дни, дни октября-ноября сорок первого года. Враг приближался к городу. Упорные бои шли на нашем Волоколамском направлении. Дивизия полковника Белобородова, полк Кремлевских курсантов и дивизия генерала Панфилова ценой своей жизни сдерживали натиск гитлеровских головорезов.

Столица почти опустела. Все, что можно было эвакуировать, убыло. Котельные не топились, кое-где из замерзших окон торчали кривые трубы железных печей - «буржуек». Основные магистрали перегородили баррикадами и стальными противотанковыми ежами, оставив только узкие проходы. В городе на нашей старой квартире оставалась моя мать. Раза два я навещал ее. Она плакала и спрашивала меня: «Придет ли немец в город или нет?» Что я мог ответить ей тогда? Как мог, успокаивал и обещал, что мы постараемся и не пустим его. Но забота и тревога не покидали меня тогда. Артиллерийская канонада не затихала ни на минуту. Багровое зарево стояло впереди нас на Северо-Западе сплошной стеной. Ночью оно было особенно зловещим. Земля вокруг нас вздрагивала от беспрерывной стрельбы тяжелых орудий, стоявших на огневых позициях. Бомбардировщики противника бомбили окраины города каждую ночь, тогда к стрельбе наземных батарей прибавлялась яростная стрельба зениток. Но мы продолжали делать свое дело. Оперативная карта, которую мы вели в штабе с товарищем С.Г. Саркисовым, ярко показывала всю напряженность обстановки именно в районах Волоколамского и, особенно, Ленинградского шоссе, последние рубежи которого прикрывали полки нашей дивизии.

В первых числах ноября продвижение гитлеровцев несколько замедлилось. Приближались Октябрьские праздники, но думать о них было некогда, хотя каждый из нас чего-то ждал.

Вечером 6-го ноября мне позвонили из штаба дивизии и сообщили о том, что в районе станции Павшино, где расположено наше боевое охранение, по неподтвержденным данным, выброшен парашютный десант противника. Ко мне выезжает начальник штаба дивизии с транспортом, и мне приказывалось подготовить разведроту, которую возглавить лично. И вот я, вместе со своими разведчиками, под руководством начальника Северо-Западного боевого участка полковника Ромащенко всю ночь с 6-го на 7-е ноября 1941 года искали злополучный десант, которого, по-видимому, и не было. Тогда многим везде и всюду мерещились немецкие парашютисты. Стало совсем темно, мы объехали весь указанный район. Кругом было тихо. Шел мокрый снег. После безуспешных попыток найти хотя бы какие-нибудь следы парашютистов, разведчики вернулись к себе в Тушино, измученные до последней степени, и завалились спать ранним светлым утром. Уже во второй половине дня я узнал о речи товарища Сталина на торжественном собрании в метро «Маяковская», о параде на Красной площади. А затем сам наблюдал, как наша доблестная сибирская пехота в полушубках в походном строю шла по Волоколамскому шоссе на защиту столицы, ведь до противника оставался один суточный переход.

В те грозные дни в штабе сложился дружный, надежный коллектив в лице заместителя начальника штаба, старшего лейтенанта В.Н. Горелова, помощника по разведке А.С. Веселова, С.Г. Саркисова, Егорова, начальника строевой части Летичевского, машинистки М.С. Молодостиной и других. Всегда вспоминаю их неоценимую помощь, неутомимый труд и беззаветную преданность нашему общему делу.

Второе наступление фашистов на Москву началось 15-го ноября. 23 ноября ими был захвачен город Клин, к 25 ноября противник овладел городами Солнечногорск и Истра, продолжая медленно продвигаться к столице. К 29 ноября упорные кровопролитные бои велись уже на рубеже: станции Крюково, Юрлово, Козино, севернее Дедовска. Остальным частям гитлеровцев удалось прорваться вдоль Дмитровского шоссе и захватить крупные населенные пункты Белый Раст и Красная Поляна. Немецко-фашистские войска почти вплотную подошли к нашему родному городу. Положение становилось угрожающим. Наша разведгруппа под командованием Андрея Веселова, действуя между Ленинградским и Волоколамским шоссе, принимала участие в боевых действиях совместно с обескровленными подразделениями 18-й стрелковой дивизии (бывшей 18-й Ленинградского района столицы). Товарищ Веселов А.С. доносил об упорных боях на этом рубеже. Отдельные населенные пункты (Селиваниха, Козино) по несколько раз переходили из рук в руки. Несмотря на беспрерывные фашистские атаки, указанный выше рубеж как бы замер. Артиллерийские полки РГК 152-мм пушек-гаубиц, стоявшие на огневых позициях в поселке Тушино, вели круглосуточно огонь по этому рубежу. Отблеск вспышек этих мощных орудий был виден днем и ночью. Наше, довольно прочное здание, где размещался штаб полка, часто вздрагивало, и мы начали к этому уже привыкать. Огромное зарево приближалось к нашему переднему краю. Установленные нами на Пятницком шоссе минно-взрывные заграждения были частично взорваны нашими подрывниками, в большинстве своем - студентами из МИИТа, появились первые убитые и раненые. Для уяснения обстановки после 15 ноября мы выезжали с командиром полка в район станции Нахабино, где находился тогда штаб 9-й гвардейской стрелковой дивизии генерала Белобородова. Мы пытались получить информацию о положении частей 9-й гвардейской стрелковой дивизии, но нам это не удалось, было не до нас. Фронт был напряжен до крайности. Мы проехали несколько километров, и нас остановил патруль, предупредивший, что дальше ехать нельзя, впереди противник. В бинокль хорошо были видны мелкие группы гитлеровцев и наших бойцов, их темные фигуры хорошо проектировались на белом снегу. Уточнив примерное положение на этом участке, а, главное, на каком расстоянии от нас находится противник, мы вернулись к себе в штаб. Между тем обстановка продолжала накаляться. Артиллерийская канонада резко усилилась. Продолжалось также минирование танкоопасных направлений перед нашим передним краем.

Ежедневно мимо нас, по Волоколамскому шоссе, шла пехота на усиление частей, сражавшихся впереди. Мороз постепенно крепчал, иногда термометр показывал 25-30°. Фронт снова стабилизировался. На нашей рабочей карте противник больше не продвигался. Что-то готовилось, но что и где, мы не знали. Но прошло время, когда тайное стало явным. В ночь с 5-го на 6-е декабря артогонь усилился и перерос в сплошной гул, все вокруг дрожало, земля вздрагивала, стекла окон звенели. После нанесения фланговых ударов частями 20-й и 1-й Ударной армий в районах Красная Поляна и Солнечногорска, противник начал медленно отходить на запад и северо-запад. Наша разведгруппа, уже без лейтенанта А.С. Веселова, раненного 5 декабря под станцией Гучково (ныне - Дедовск), «провожала» отходящего противника до самого Волоколамска.

Разведчики доносили нам о длинных колоннах замерзших автомашин, брошенных отступающими гитлеровцами, о сотнях трупов замерзших фрицев. А наш полк продолжал стоять на прежних позициях. Когда немецко-фашистские войска были отброшены еще дальше за г. Волоколамск, мы получили приказ: выдвинуть передовой отряд силой до батальона на рубеж северо-западнее берега реки Истра. Прибыв на станцию Нахабино, я лично от нового командира 8-й гвардейской стрелковой дивизии, генерал-майора Ревякина, принявшего дивизию после гибели генерала Панфилова, принял этот район, так как гвардейцы-панфиловцы после краткого отдыха вновь уходили в бой.

Наш 2-й батальон (командир - капитан Верстак) занял рубеж от города Дедовска до устья реки Истра. Штаб батальона разместился на станции Нахабино. Остальные подразделения находились на прежних рубежах. Вернулись наши разведчики и усиленная пулеметная рота старшего лейтенанта В.Н. Горелова, которую мы направляли на усиление 9-й гвардейской стрелковой дивизии и которая активно участвовала в боях, понеся значительные потери.

В конце декабря мы получили предварительное распоряжение о переформировании нашей 3-й Коммунистической стрелковой дивизии в 130-ю стрелковую дивизию, а наш 2-й полк Московских рабочих - в 528-й стрелковый полк. Письменный приказ прибыл 15 января, одновременно мы получили и штатное расписание.

Постепенно прибывало и новое отечественное оружие, весь свой музейный фонд мы сдали. Добровольческий период заканчивался, москвичи становились регулярной частью Красной Армии. Почти весь январь и начало февраля прошли в беспрерывных хлопотах и напряженной, почти круглосуточной работе. Сделать предстояло много, надо было все расставить на свои места, согласно штату, и, главное, оформить это документально.

К этому времени Москва слегка вздохнула. Супостат был отогнан от стен столицы. Весь лишний состав из нужных городу специалистов и добровольцев старших возрастов у нас забрали, убыли также и сверхштатные девушки на формирование других медицинских подразделений. Переход на новое штатное расписание к концу месяца был в основном закончен. И 130-я стрелковая дивизия стала ждать приказа об отправке на фронт. Началась учеба мелких подразделений и пристрелка оружия. Но сейчас вспоминается, как мало мы успели сделать за этот короткий отрезок времени, как слабо все мы тогда были обучены, начиная с командования и штаба полка, командиров батальонов и рот, не говоря уже о сержантском и рядовом составе. Ни командир полка, ни я и никто другой понятия не имели, с чем нам придется столкнуться на фронте, а времени для учебы и сколачивания подразделений не было. Ставка ВГК требовала продолжения и наращивания наступательных действий. Перед самым отъездом в штаб вернулся из госпиталя наш ПНШ по разведке, лейтенант А.С. Веселов, единственный командир в нашей дивизии, награжденный орденом Красного Знамени за участие в боевых действиях под Москвой.

Накануне отъезда на фронт, командование, штаб полка и командование батальонов и отдельных рот выглядело следующим образом:

командир полка - майор Довнар С.А.;

комиссар - батальонный комиссар Жур;

пом. по тылу - Ашкинаддзи И.;

секретарь партбюро - капитан Тарасов П.И.;

секретарь комсомольского бюро - политрук Донов М.М.;

начальник штаба - капитан Павлов В.М.;

ПНШ-1 - старший лейтенант Горелов В.Н.;

ПНШ по разведке - лейтенант Веселов А.С;

ПНШ по строевой части - техник-лейтенант Летичевский;

И.о. полкового инженера - рядовой Егоров;

командир 1-го стрелкового батальона - капитан Зряхов, комиссар батальона - старший политрук Гуревич, адъютант старший - старший лейтенант Антонов Н.А.;

командир 2-го стрелкового батальона - капитан Верстак В. И., комиссар батальона-батальонный комиссар Петров-Соколовский;

командир 3-го стрелкового батальона - капитан Бурым, адъютант старший - старший лейтенант Воронович;

командир разведывательной роты - лейтенант Ковалев;

командир роты автоматчиков - младший лейтенант Халин;

командир медико-санитарной роты - старший врач полка, доктор Автономов. Здесь указаны не все командиры и политработники, но остальные фамилии память не сохранила.

7 февраля 1942 года был получен приказ о срочной отправке на фронт. Дивизия поступала в распоряжение Северо-Западного фронта.

30 марта 1983 года. В.М. Павлов, нач. штаба 2 полка Московских рабочих, гвардии полковник

Воспоминания

Бусалов Евгений Федорович

Рейд двадцати двух

Это было в марте 1942 года. Наша дивизия вела ожесточенные бои в составе Северо-Западного фронта и занимала боевые позиции по линии Печище - Ожееды - Лунево - Черная - Бель-1 и Бель-2. Перед нами стояла 32-я пехотная дивизия противника. Это была одна из опытных дивизий фашистской армии. Она участвовала в боях на западном фронте против Франции. Ее называли в германской армии дивизией «львов». Ее командир генерал-майор Вегенер считался одним из опытнейших командиров германской армии. И вот после того, как фашистские войска под Москвой потерпели крупное поражение, гитлеровское командование перебросило ее на советский фронт, в надежде на то, чтобы задержать успешное наступление советских войск. Однако этой дивизии «львов» явно не повезло. Она на советском фронте потеряла несколько тысяч человек убитыми. Но все же эта дивизия оставалась еще очень сильной дивизией и упорно обороняла занимаемые ею рубежи.

Чтобы разведать силы и замыслы, необходимо было послать разведку в тыл противника. Кроме того, необходимо было выяснить и помочь действующим в тылу противника подразделениям Красной Армии, заброшенным туда с самолетов.

Выполнение этой ответственной задачи было поручено группе в составе 22 разведчиков под командованием лейтенанта В. Петрова и младшего политрука В. Григорьева. Глубокой ночью эта группа отважных разведчиков сумела проникнуть через передний край противника в тыл врага. Три недели разведчики находились в тылу врага и после выполнения своего боевого задания перешли через линию фронта на свою сторону.

В этом смелом рейде разведчики добыли очень много ценных сведений о противнике, о его силах, о его резервах, расположенных в тылу и т.д. Рейд разведчиков в тыл врага был поучителен, во-первых, тем, что наши разведчики переходили такой большой группой через полностью оборудованный в инженерном отношении передний край обороны противника, и, во-вторых, они переходили передний край перед одной из лучших дивизий фашистской армии. Командир этой дивизии хвастался, что он организовал «мертвую оборону, через которую даже советская мышь не пройдет». И вот через эту-то «мертвую» оборону прошла и вышла не только мышь, но целая группа наших советских разведчиков.

Оказалось, для советских разведчиков не существует «мертвых оборон». Все мы восхищались их героическим поступком, и нам хотелось посмотреть на этих героев.

Мне казалось, что это должны быть люди все как на подбор - высокие, сильные и обязательно с выразительными чертами лица. Почему мне они так представлялись? Я не знаю. Видимо, потому, что я сам не служил тогда еще в разведке и считал, что для разведчика нужны были именно эти качества и никакие другие. Сам я давно уже мечтал перейти в разведку, но считал, что не гожусь для этой цели. Уж больно посредственным и обыкновенным казался я сам себе.

Но когда я увидел лейтенанта Петрова, то, откровенно скажу, я смутился. Я увидел самого обыкновенного, скромного и даже застенчивого молодого человека, среднего роста и совсем не такого уж сильного, как я предполагал увидеть. Младший политрук Григорьев несколько отличался от своего товарища. Он больше подходил под выработанный моим воображением трафарет, но и он был обыкновенным, как были обыкновенными и все другие разведчики этой группы.

Но именно в этой обыкновенности советского человека-воина и крылось героическое....

В поход за «языком»

12 июня 1942 года, после длительной подготовки, я решил организовать поиск «языка».

Обстановка, сложившаяся на переднем крае, способствовала этому. Дело в том, что на участках, занимаемых нашей и соседними дивизиями, в течение трех месяцев разведчики не имели «языков»: немцы бдительно охраняли свой передний край. И вот после обстоятельного доклада командиру полка майору Пшеничному о том, как я думаю организовать этот поиск, мне было разрешено организовать поиск «языка».

Получив разрешение, я тут же начал подбирать себе группу разведчиков и объявил, что организую эту разведку только на добровольных началах, для чего попросил поднять руку тех, кто хочет идти со мной на выполнение этой операции. И я был приятно удивлен: весь взвод разведки полка во главе с командиром взвода лейтенантом Петровым и политруком Паруковым подняли руки. Но больше меня поразило то, что в числе их подняла руку и разведчица комсомолка Соня Кулешова. Меня это так тронуло, что я готов был их всех расцеловать... Я начал отбор. Первое «нет» я сказал Соне. Ведь она девушка, зачем ей рисковать собой, и к тому же, я прямо скажу, не доверял женщинам и считал, что это не их дело. Они «не доросли до этого». Пусть уж мы, мужчины, будем нести это тяжелое бремя войны. Однако мой отказ не состоялся. Соня, заливаясь слезами, доказала свое право идти в разведку. Я терпеть не мог слез и скорее дал согласие, чтобы не видеть их, хотя в душе и думал, что плакать с ней придется мне...

Выбор наш пал на такой дзот, который имел лучшие подходы. Он был расположен в 700 метрах от деревни Малое Врагово. Нас не смущало, что на этот дзот было несколько неудачных подходов наших разведчиков. Мы в этом видели как раз положительное для нас явление, т. к. немцы, зная о неудачных походах на этот дзот, самоуспокоятся, полагая, что русские разведчики больше не полезут на него. Перед нами, разведчиками, встала и еще одна задача: изыскать слабые стороны противника в выбранном дзоте. Мы знали, что при смене караульных в дзоте или в траншее у немецких солдат притупляется бдительность, т. к. сменяющиеся сдают и, следовательно, им уже дела нет до переднего края, а принимающие - принимают, и тоже не будут обращать внимания на наблюдение перед дзотом.

Это нам долго не удавалось. Наконец, на третий день, было точно установлено, что смена постов в намеченном для блокировки дзота производится в час ночи. Это время мы и выбрали для выполнения своей операции.

В намеченный час грянул залп орудий. Это артиллеристы капитана Смирнова по заранее разработанному плану преграждали путь немцам, если они вздумают прийти на помощь блокированным в дзоте немецким солдатам. Кроме того, артиллерийские залпы были необходимы еще и с той целью, чтобы взрывами снарядов заглушить наше продвижение к дзоту...

И вот мы тронулись в путь. Каждый разведчик знал свое место и свою задачу. Впереди нас должен был идти сапер с миноискателем, но, к несчастью, сапер споткнулся и его миноискатель отказал. Пришлось идти без него. К счастью, минного поля по пути нашего следования не оказалось, и мы быстро прошли с правой стороны выбранного нами дзота, и вышли в его тыл. Две других группы остановились несколько позади нас с тем, чтобы поддержать нас огнем, если немцы помешают нам выполнять задачу. Там мы обнаружили траншею, идущую от дзота вглубь немецкой обороны, и спустились в нее. Рядом со мной шла Соня Кулешова и разведчик Казаков.

Подойдя по этой траншее к дзоту, мы услышали в нем веселое оживление. Кто-то из немцев забавлялся губной гармошкой, наигрывая какую-то мелодию. Был слышен смех, веселые разговоры. Немцы явно нас не ждали и не подозревали о том, что мы пришли к ним в «гости». Пришлось прервать их веселое оживление. Я громко скомандовал на плохом немецком языке: «Идите, немецкие солдаты, в Красную Армию».

Поняли ли немцы мою команду, я не знаю, но они поняли одно, что у дзота русские. Смех, разговоры и мелодии губной гармошки сразу же прекратились, но из дзота никто из них не выходил. Я повторил свою команду, после этого один немецкий солдат отодвинул шторку верхнего настила и, высунув вперед пистолет, решил, видимо, выстрелить в нас, но я опередил его и пристрелил. Однако и после этого никто из дзота выходить не собирался. Тогда я, недолго думая, бросил в дзот «лимонку», полагая, что всех она не перебьет. Кто-нибудь останется и для нас. Так и вышло. После взрыва «лимонки» часть немцев были сразу убиты, а оставшаяся стала выползать. Первым появился немец, он полз на четвереньках и в зубах у него мы увидели не совсем белый носовой платочек. Это означало, что он сдается.

Передав его своим разведчикам, мы с Соней занялись остальными. После первого немца из дзота таким же способом выбрались еще трое, но один из них сделал попытку сбежать. Пришлось его прикончить из автомата, который я позаимствовал у Сони. Сам я был вооружен только пистолетом и гранатами.

При выходе из дзота с этими двумя «языками» я на прощание бросил внутрь дзота противотанковую гранату, которая и довершила дело с дзотом и с теми, кто там остался, а осталось их еще 5 человек. Всего в дзоте в этот момент оставалось 9 немцев, из которых четыре солдата сменяющих, четыре сменяющихся и обер-ефрейтор - разводящий.

После того, как мы выбрались из траншеи и направились к себе, выяснилось, что один из немцев оказался серьезно раненным в ногу и идти не может.

Перед нами с Соней встала задача: вести ли обоих вместе, но тогда мы рискуем не успеть и оба попадем в беду, т. к. немцы, узнав о «краже» их солдат, могут организовать их спасение, или идти порознь, с тем, чтобы Соня со здоровым немцем, дойдя до переднего края, сообщила о том, что я еще остался с раненым немцем и организовала помощь.

Мы выбрали второй вариант и Соня в быстром темпе «отчалила восвояси». Немец, которого вела Соня, оказался настолько «ручным», что мне сперва слышно было, как Соня командовала им: «быстрее», «левее», «правее» и т. д. Потом, когда стихли ее команды, я понял, как тяжело мне будет с оставшимся немцем.

Дело в том, что он идти совершенно не мог. Пришлось взвалить его себе на спину, но он оказался таким тяжелым, что я еле-еле и кое-как переставлял ноги...

Наконец, я стал действительно выбиваться из сил и находился на грани потери сознания. Почувствовав это, немец решил использовать сложившуюся для него благоприятную обстановку и сделал попытку завладеть автоматом, который висел у меня на груди, а второй рукой ухватил меня за горло. Этот автомат я взял у Сони еще при блокировке дзота, а Соню отправил со своим пистолетом и гранатами. Но хотя я и выбился из сил, но все же успел нейтрализовать замысел немца и, свалив его в болото, прикладом автомата оглушить. Отдохнув чуть-чуть, я снова взвалил его на себя.

Немцы поняли, наконец, в чем дело и открыли бешенный минометный огонь по лощине, а из соседнего дзота начался пулеметный обстрел. Пулеметный обстрел меня не беспокоил, т. к. я находился в «мертвом» для пулеметов пространстве, но минометы беспокоили основательно. Несколько моментов было таких, когда хотелось сбросить немца, пристрелить его и самому быстрее добраться до своих. Однако всякий раз я отбрасывал эти мысли. Ведь я еще не знал, как обстоит дело с теми двумя немцами. А вдруг неудача? И я все нес и нес «языка». Наконец, в 20-30 метрах от своего переднего края ко мне подоспела помощь. Это был командир взвода лейтенант Петров и командир группы обеспечения разведчик Максимов, которые и донесли немца. Он к моменту подхода помощи очнулся, но больше попыток завладеть автоматом не делал. Так мы и привели двух «языков». Третьего же немца нашим разведчикам довести до своего переднего края не удалось, т. к. при минометном обстреле он одной из мин был убит. Но даже эти два «языка» оказались хорошим подарком для нашего командования, они дали очень много ценных сведений о противнике...

Бусалов Е.Ф.

В рядах коммунистического батальона Железнодорожного района

Бычков Лев Николаевич

Октябрь 1941 года. Гитлеровские полчища, остервенев, лезут к Москве, фашистские самолеты усиливают свои налеты на нашу родную столицу. В эти дни по решению Московского комитета ВКП(б) во всех районах создаются коммунистические батальоны для участия в обороне Москвы.

Вечером 14 октября в здании Дома пионеров на Верхнекрасносельской улице полно народа - здесь идет запись в ряды коммунистического батальона Железнодорожного района. В ряды батальона вступают железнодорожники-путейцы, инженеры, рабочие заводов и фабрик, служащие, научные работники. В первых рядах - коммунисты и комсомольцы.

На следующий день, здесь же, сбор бойцов батальона к 10 часам утра. Помню, выпал первый снег, он густым белым ковром покрыл улицы, крыши домов, траву и деревья парка Дома пионеров. Подходят всё новые группы бойцов батальона. Слышна команда: «Стройся!», «Равняйсь!» Перекличка. Разбиваемся на роты и взводы. Помнится, первым командиром батальона Железнодорожного района был капитан госбезопасности товарищ Сапьяник. Командиром нашей роты был товарищ Сухачев, политруком - товарищ Тарасов.

Из парка отправляемся в здание 319-й школы на Русаковской улице. Получаем винтовки, патроны. Здесь же, во дворе школы, обучаемся строю, приемам штыкового боя. Нашим отделением командует молодой красивый парень товарищ Баранов – участник боев на озере Хасан (он был потом на Северо-Западном фронте, в разведке погиб смертью храбрых в бою под селом Новая Русса).

Утро 16 октября. Грозная опасность, нависшая над красной столицей, усилилась. Советское Информбюро сообщило, что враг на одном из участков прорвал нашу оборону. В городе стало еще тревожнее. Идет эвакуация заводов, фабрик. Из окон школы видно, как группы жителей пешком, с мешками за плечами покидают Москву. Утром слушаем по радио выступление секретаря МК и МГК ВКП(б) товарища А.С. Щербакова. Он говорит: «Москву будем защищать до последней капли крови. Будем биться за нашу родную столицу».

Вечером по боевой тревоге строимся. Получаем по 100 боевых патронов, обмундирование - шинели, шапки-ушанки, теплое белье, продукты. Партийные и общественные организации Москвы хорошо позаботились о том, чтобы обуть, одеть и сытно накормить бойцов батальонов.

В строю вместе с нами - наши замечательные боевые подруги - девушки санитарки - славные дочери Красной Москвы, показавшие затем столько героизма и храбрости на фронте.

Выходим на улицу. Темно, разыгралась метель. По Русаковской улице непрерывным потоком идут войска. Слышна команда: «Шагом марш!» Идем по направлению к Комсомольской площади. Маршрут держится в секрете. Но все мы уже знаем - идем защищать Москву, свою Родину. От Комсомольской площади выходим на Садовую. И через площадь Маяковского идем по улице Горького и Ленинградскому шоссе.

Город затемнен. На улицах встречаются лишь одинокие прохожие. И в этой настороженной тишине московской ночи громко, смело и уверенно звучат песни - поют бойцы нашего батальона. Мороз, гололедица, идти трудно. Некоторые падают. Но нет и тени уныния, все держатся бодро.

Подходим к Коптеву. Мороз крепчает. Воет пурга. Располагаемся на отдых в институте пищевой промышленности. Выпускаем первый боевой листок. Помнится, 62-летний старик, инженер-железнодорожник, боец нашего батальона товарищ Горский пишет в своей заметке: «Я семьянин. У меня две прекрасные дочери-комсомолки. Я имел полную возможность эвакуироваться, но я пошел в ряды батальона. Я буду до последней капли крови защищать столицу». Созывается партийно-комсомольское собрание, выбираем партийное бюро, в которое вошли товарищи Коуэн, Тарасов и другие.

Над Москвой воздушная тревога, канонада зенитной артиллерии. В это время в зале института строятся бойцы коммунистического батальона. Принимаем присягу на верность нашему народу, нашей Родине.

19 октября 1941 года все сгрудились у радиорепродукторов. С затаенным дыханием слушаем Постановление Государственного Комитета Обороны, подписанное И.В. Сталиным, об обороне Москвы, о поддержании революционного порядка в городе, о борьбе с трусами, паникерами, шпионами.

Наш взвод получает особое задание. Быстро строимся, затем едем на Ярославский вокзал. Здесь застигает налет вражеской авиации. Падают бомбы, где-то рядом возникает пожар. Ночью пешком по железнодорожным путям идем на станцию Москва-третья. Нас встречает полковник - уполномоченный Государственного Комитета Обороны, от которого мы получаем задание - быстро, к утру разгрузить эшелон с взрывчаткой, ящиками с противотанковыми и противопехотными минами, стоящий на станции. Разбившись по вагонам, быстро производим разгрузку. Работаем с исключительным подъемом и энтузиазмом. С утра начали подходить автомашины с фронта, с Можайского, Малоярославецкого и Волоколамского направлений. Полковник-уполномоченный ГКО шутит: «Бесстрашные ребята! Разве можно так бесцеремонно обращаться с ящиками, в каждом из которых закупорена смерть?»

Живем на станции, в вагонах. Ночью, когда воют сирены - сигнал о налете фашистских стервятников - рассыпаемся в цепь, охраняя взрывчатку. Через неделю идем обратно в Москву, оттуда на Волоколамское шоссе. Там, в красном кирпичном здании бывшего санатория летчиков Гражданского воздушного флота, встречаемся со своими товарищами-бойцами рабочих и коммунистических батальонов Дзержинского, Куйбышевского и других районов Москвы. Перед коммунистическими и рабочими батальонами ставится задача: прикрыть ближние подступы к Москве.

Никогда не забудется день, когда вышли на рубеж, на линию канала Москва - Волга. С ночи ударил холод, земля подмерзла, лужи затянуло ледяной коркой. Вооружившись лопатами, приступаем к рытью окопов, ходов сообщений, устройству противотанковых препятствий, ячеек для истребителей танков.

Отдан приказ - быть готовым встретить врага.

Выходим на линию Калининской железной дороги. Перед нами широкая гладь Тушинского аэродрома. Здесь линия нашего боевого охранения, несем караульную службу вместе с бойцами войск НКВД, охраняющим канал.

Навыка в работах по рытью окопов, а тем более землянок, тогда еще не имели. Наступила морозная ночь. Кое-как укрываем окопы фанерой, толем. Баранов мастерит самодельную трубу из листа железа. Охраняем линию железной дороги и минные поля. Долгие ночи поздней осени: идет холодный дождь вперемежку со снегом. Стоя на посту, промокаем «до нитки», насыпь обледеневает. Греться бегаем на кухню, близ какой-то расположенной фабрики. Там, чтобы обсохнуть и согреться, ложились на горячую плиту.

Одновременно со строительством оборонительного рубежа и охраной непрерывно занимаемся боевой подготовкой - учимся стрельбе и метанию боевых гранат.

Коммунистические батальоны были сведены в дивизию Московских рабочих, переименованную впоследствии в 3-ю Московскую Коммунистическую дивизию. Коммунистический стрелковый батальон Железнодорожного района вошел в состав 3-го батальона 2-го стрелкового полка дивизии.

6-7 ноября 1941 года, в дни 24-й годовщины Октябрьской революции, бойцы нашего батальона несли охрану ряда важных объектов, в том числе артиллерийских складов, располагавшихся тогда на стадионе «Динамо».

В середине ноября 1941 года, когда гитлеровцы предприняли второе «генеральное» наступление на Москву, бойцы Коммунистической дивизии вышли дальше - в район Павшино, Опалиха, Нахабино, всемерно содействуя войскам Западного фронта, сражавшихся с врагом на дальних подступах к Москве. Так, в ходе великой битвы за Москву, зародилась наша славная Коммунистическая дивизия, прошедшая затем героический боевой путь на Северо-Западном и многих других фронтах Великой Отечественной войны.

Л.Н. Бычков, кандидат исторических наук, бывший рядовой боец 7-й роты 3-го батальона 2-го полка, а затем - работник дивизионного клуба и политотдела 3-й Московской Коммунистической стрелковой дивизии, гвардии майор запаса.

24 июня 1958 года.

Воспоминания

Минеев Николай Андрианович

В первых числах октября 1941 года, когда немецко-фашистские орды начали операцию «Тайфун», я работал старшим заводским инспектором центрального отдела электрификации НКПС (Народного комиссариата путей сообщения. - В.К.) по приемке новых электровозов на заводах промышленности. К этому моменту поставка новых локомотивов прекратилась. Заводы были эвакуированы на восток или перешли на производство изделий, идущих для фронта, и я временно был переведен на работу в аппарат центрального отдела электрификации...

Многие из нас еще в июле записались и числились в народном ополчении, но работали на своих постах...

14 октября я пришел на работу в 10.00, а в 10.15 вызывает секретарь парторганизации т. Смирнов А. Д. (ныне зам. начальника локомотивной службы 1-го отделения Северной дороги) и заявляет: «Вот, Николай, Родина и партия нас зовет на защиту социалистического Отечества». Есть, говорит, решение актива Московской партийной организации создавать свои рабочие коммунистические батальоны, как в Ленинграде, Туле и Калинине. И задает вопрос: «Как ты на это смотришь?» Я ему ответил вопросом: «А куда идти?» Он говорит: «В клуб имени Желткова - это на Верхней Красносельской недалеко от Железнодорожного райкома КПСС». Я немедленно отправился туда. Прихожу, сидят человек 6 - 8 и записывают приходящих.

Часам к 16 добровольцев записалось столько, что немедленно были сформированы две стрелковые и пулеметная роты полного боевого состава, человек по 250 - 280 в роте.

Считаю необходимым отметить, что народ подобрался по физическому состоянию молодец к молодцу, хотя различных возрастов, но желание схватиться со злейшим врагом социалистической Родины у всех без исключения было самое страстное. Люди кипели, если так можно выразиться, в бой рвались. Здесь были коммунисты, комсомольцы и беспартийные. Преимущественно, работники железнодорожного транспорта с Северной, Октябрьской и Малой Рязанской ж. д., метрополитена и предприятий района.

Сформировались...

К вечеру нас разместили в школе с двойным номером, кажется, 314 и 315, это у Сокольнического моста с правой стороны. Привезли оружие. Винтовки польские, пулеметы латвийские, но на треногах без щитка, и типа «Максим». Бойцы решили, что без стального щитка пулеметному расчету будет очень трудно и в течение одной ночи в мастерских метродепо Северное сделали и приспособили щитки.

Первое время командиром батальона был работник метро, фамилия его, если не ошибаюсь, тов. Сольяник... Я назначался зам. политрука пулеметной роты. Через день или два батальон перевели в помещение кооперативно-экономического института на Волоколамском шоссе. Через сутки батальон походной колонной выступил по Волоколамскому шоссе километров 20 - 25 от Москвы и вправо от шоссе километров 10 - 12, занял позиции в районе трех деревень, название которых не помню, одна из них, кажется, Юдино.

На рубеже укрепились и простояли дня 2-3, затем батальон отозвали обратно в Москву и разместили в санатории воздушного флота в Покровско - Стрешневе. Отсюда мы ходили в боевое охранение, особенно ночью занимали позиции в блиндажах и дзотах близ Волоколамского шоссе.

В это время к нам прибыл новый командир батальона тов. Бурым. 25 октября в группе человек 100 - 120 от батальона меня отправили в одну из школ Марьиной Рощи. Здесь нас быстро распределили во взводы, роты, батальоны. Выдали по винтовке трехлинейной и по 60 патронов. Погрузили в автобусы и привезли на Киевский вокзал.

В темноте для нас подали состав из пассажирских вагонов и куда-то повезли. Перед рассветом мы остановились на разъезде Бекасово, выгрузились, отошли недалеко вправо от железной дороги и походным порядком пошли в направлении Наро-Фоминска. Слышна была артиллерийская канонада, и снаряды пролетали, шурша над нашими головами.

По дороге, не доходя до Наро-Фоминска, нас разделили на две группы и развели в разные стороны от дороги в лес, где и приказали отдыхать.

Прошло около двух часов, прежде чем послышалась команда: «Становись!» Прибыл командир 1-й Московской Краснознаменной дивизии Герой Советского Союза полковник т. Лизюков и комиссар дивизии т. Мешков. Слышатся слова приветствия: «Здравствуйте, товарищи москвичи!» Затем т. Мешков сказал несколько слов о боевых традициях дивизии, в которую мы вливаемся, и выразил надежду, что москвичи приумножат боевую славу дивизии.

Прибывшую группу тот час определили по полкам, батальонам, ротам и двинули на передовую. К нашей группе подошел товарищ и объяснил, что у нас до сих пор не было автоматчиков, а у немцев они есть и очень допекают, а вот сейчас последовало распоряжение главного командования создать свои спецподразделения автоматчиков.

Поступать в это подразделение могут только охотники, принуждения не будет, но только необходимо выполнять следующие условия: забыть все личное, быть смелым до дерзости, не иметь физических недостатков, уметь забраться на дерево, на чердак и любую вышку и не забывать никогда, что бьешься за Родину.

В числе записавшихся были преимущественно комсомольцы-москвичи, главным образом студенты московских ВУЗов и человек четыре-пять пожилых. Это Титов Иван Васильевич, Титов Федор, Моспан Василий Васильевич, Гайдуков Иван Семенович, Бирюков Павел Акакиевич и Минеев Николай Андрианович.

Пришел техник-оружейник, показал, как обращаться с автоматом, его сборку и разборку. Мы быстро освоили оружие, почистили, смазали и были готовы к выполнению любой боевой задачи. В это время в роту назначили командира - старшего лейтенанта Степченко. А через некоторое время приходит командир 175-го мотострелкового полка майор т. Балоян и комиссар полка Мячиков. Нам, автоматчикам, они поставили конкретную боевую задачу. Она заключалась в следующем: в тылу наших частей, место пересеченное, лесистое, пробрались немецкие автоматчики, очень искусно замаскировались в густой чаще елей, на чердаках, брошенных населением домов, и, не выдавая себя, под шум боя выбивали наших командиров и одиночно идущих бойцов. Среди немецких автоматчиков было много финнов. Наша задача - уничтожить, извести «кукушек». Для этого было выделено несколько групп по 2-3 человека, и они отправились на выполнение задания. Остальные автоматчики группами по 6-8 человек на ночь были приданы стрелковым ротам. Один взвод в полном составе всегда был в распоряжении командования полка как боевой резерв, и появлялся он в стрелковых подразделениях, когда было очень тяжело. И всегда появление автоматчиков кончалось блестящим результатом выполнения подразделением боевой задачи.

К утру следующего дня группы, выделенные на борьбу с «кукушками», стали возвращаться в расположение роты, принесли несколько немецких автоматов и зольдбух. С этого момента «кукушки» вывелись, а при встречах в бою с нашими автоматчиками фашисты были озадачены и, видимо, «огорчены», потому что, где позиции были близко, они на русском языке кричали: «Рус, зачем отчаянных москвичей привезли?»

Несколько слов о составе роты автоматчиков, сформированной из добровольцев 3-й коммунистической дивизии. Все бойцы подобрались только охотники, смелые, отважные, стойкие, которые, не задумываясь, шли на выполнение любого боевого задания и всегда блестяще его выполняли. Трудно сказать, кто кого превосходил в мужестве и отваге, в решительности, но остались в памяти отдельные имена: Анатолий Рыболовский, лет 19-20, студент автодорожного института; Гвассалия Шота - студент московского медицинского института; Лебедев, Цикота, Рунов Борис, Гастенин Александр. Спокойный Михаил Цабан, Шерстнев Михаил, Шерстнев Алексей, Биручко, Желтов - все это комсомольцы, студенты московских вузов. Трудовые коллективы представляли Биликин - техник-механик, Владимиров - слесарь депо Подмосковная, Ваня Керданников, Иванов Володя - токари фабрики «Дукат», Титов Федор - механик одного из заводов Москвы, Титов Иван Васильевич - работник культпросвета, Шевченко - преподаватель физкультуры одной из средних школ Москвы, Ермоленко Федя - шофер автодрезины ст. Лихоборы, Терехов Федор Александрович - художник-декоратор, Бирюков Павел Акакиевич - начальник вокзала, Зеновский - электрик Малого театра, Минеев Николай Андрианович - инженер путей сообщения, Моспан Василий Васильевич - преподаватель-биолог, старшина Гайдуков Иван Семенович - механик одного из заводов Москвы, Пилюгин - техник-строитель и многие другие, за дальностью времени фамилии которых не запомнил.

Но все это были люди исключительной отваги и мужества. Своими действиями они вписали не одну славную страницу в историю Великой Отечественной войны...

Минеев Н. А., ополченец 3 МКСД, автоматчик 1-й Гвардейской Московской мотострелковой дивизии

Как я стал ополченцем

Иофин Станислав Леонидович

(редакция Каримова В.И.)

Я родился в Воронежской области, в селе Пески, что на своенравной реке Хопер, в 1922 году. После окончания Гражданской войны, в которой мой отец принимал участие, его командировали продолжать военную службу в Москву, куда наша семья и переехала в 1924 году.

Когда началась Великая Отечественная война, я был студентом 2-го курса Московского института цветных металлов и золота имени М.И. Калинина. Летом 1941 года комитет комсомола института направлял студентов на строительство оборонительных сооружений под Смоленск, в другие западные районы, а также на производство. Меня направили на завод «Станкоконструкция», где я работал в механическом цехе станочником.

В конце сентября - начале октября немцы предприняли генеральное наступление на Москву, положение сложилось очень опасное. В связи с этим нас, студентов, собрали в большой аудитории института, который уже готовился к эвакуации в Алма-Ату. Перед нами не произносилось никаких пафосных, призывных, патриотических речей. Нам просто сказали: «Ребята, Москве грозит серьезная опасность. Настало время защищать нашу столицу с оружием в руках. Кто согласен - останьтесь. Остальные свободны». Я остался с группой ребят, готовых немедленно отправиться на фронт.

Вскоре мы и студенты соседних институтов: горного, стали, нефтяного, были включены в состав пулеметного взвода, которым командовал младший лейтенант, уже получивший боевой опыт в советско-финской войне. Он отлично владел станковым пулеметом «Максим» и настойчиво передавал свои знания и опыт нам, что очень пригодилось в последующих боях. 20 октября 1941 года мы приняли Военную присягу и стали настоящими красноармейцами.

Неожиданно для нас наш пулеметный взвод был преобразован в саперный. Пришлось форсированно овладевать фортификационным и минно-подрывным делом.

Дивизия заняла позиции на северо-западном участке Московской зоны обороны. Западный участок обороняла 4-я, юго-западный - 5-я и далее 2-я дивизии народного ополчения. Батальоны нашей дивизии располагались в Химках, Тушино, Ховрино, Левобережная - вдоль канала Москва-Волга и далее до Нахабино.

Бойцы обустраивали свои позиции и под руководством командиров осваивали военное дело. В этот период в боевых действиях участвовали лишь отдельные подразделения дивизии, главным образом разведчики моторазведроты под командованием Героя Советского Союза Н.М. Берендеева. Боевые действия на нашем направлении велись тогда в районе Солнечногорска, и первые жертвы ополченцы понесли там. Ослаблять последний перед Москвой рубеж обороны было нельзя.

Однако и мы не сидели без дела. В трех километрах от деревни Ховрино проходила в траншее Октябрьская железная дорога, над которой находился железобетонный мост - путепровод. Ни слева, ни справа от него немецкие танки прорваться к Москве не могли, там располагались противотанковые рвы и установленные нами минные поля. Однако танки могли пройти под мостом, по железнодорожному пути, поэтому мы получили приказ подготовить мост к взрыву, что и было сделано. Взорвать его было необходимо при явной угрозе прорыва немецких танков. К счастью, начавшееся контрнаступление советских войск развивалось успешно, и мост был разминирован...».

А теперь, уважаемый читатель, сделаем паузу в воспоминаниях уважаемого Станислава Леонидовича и процитируем другие его воспоминания, в которых идет рассказ о подготовке этого моста к взрыву.

«Дело в том, что в ночь с 16 на 17 октября 1941 года Военный совет Московской зоны обороны принял решение о минировании ряда железнодорожных мостов на магистралях, ведущих от фронта к Москве. Это решение обуславливалось тем, что ВОСО (служба военных сообщений. - В.К.) Западного фронта не имела в своем распоряжении достаточного количества сил и средств для выполнения этой задачи. Попытки командования МЗО связаться с Западным фронтом и прояснить обстановку относительно минированиям фронтовыми средствами железнодорожных мостов успеха не имела. Поэтому и было принято решение о минировании 28 железнодорожных мостов на Октябрьской, Савеловской, Ленинградской, Белорусской, Донецкой, Киевской, Калининской и Дзержинской железных дорогах. Непосредственно на территории, прилегающей к Москве, значилось 12 крупнейших мостов, которые необходимо было взорвать в случае прорыва немецких войск и выхода их на окраину Москвы.

Одним из участников выполнения этой боевой задачи стал я, студент 2-го курса Московского института цветных металлов и золота имени М.И. Калинина 19-летний Станислав Леонидович Иофин.

19 ноября я и еще два студента В.И. Кузьмин и В.В. Свирченко получили задачу: занять оборонительную позицию в районе Ховрино - Левобережная - Химки у моста над Октябрьской железной дорогой.

В удостоверении, выданном штабом Коммунистического батальона, за подписью командира 3-го батальона 1 -го полка Паппеля говорилось: «Выдано бойцам саперной роты т. т. Свирченко В.В. и Иофину С.Л. в том, что им разрешается допуск к посту № 1 караула № 3 для производства подрыва с правом снятия часовых».

При постановке этой задачи я получил инструктаж быть у моста днем и ночью, бдительно отслеживать обстановку и при прорыве немецких танков к мосту - взорвать его».

Сам Станислав Леонидович, при встрече с ним в музее обороны Москвы, вспоминал: «Приказ по уничтожению моста я принял с большим волнением и пониманием его важности. Ни на секунду не отвлекался от мысли, что мне доверено такое важное дело. В ниши опор моста было заложено две тонны взрывчатки. Ни днем, ни ночью не расставался с малой электрической подрывной машиной (МЭПМ). Мы берегли от всяких случайностей электропровода, которыми мощные заряды взрывчатки были соединены с МЭПМ.

Я был готов в любой момент привести ее в действие и взорвать мост, если появятся танки или другая военная техника неприятеля. Мысленно представлял себе, как взлетают вверх куски металла, бетона и части разбитой немецкой техники.

Был уверен в надежности нашего оборонительного рубежа, в центре которого находился мост, а в сторону деревни Химки - глубокий ров длиной 3 км, по другую сторону - поле, нашпигованное минами против вражеских танков и пехоты.

В крайне напряженном состоянии я и мой напарник более двух месяцев жили в землянке у моста, не думая ни о каких удобствах и нормальном отдыхе.

Радостно вздохнули, когда узнали о разгроме немецко-фашистских войск под Москвой.

13 января 1942 года я получил приказ, подтвержденный запиской командира саперного взвода инженера М.П. Заглядимова. Вот ее текст: «Старшему команды минной станции Иофину. Приступайте к полному разминированию моста». И подпись».

Возвратимся к ранее цитируемым воспоминаниям уважаемого ветерана.

«В середине января части и подразделения нашей дивизии были погружены в эшелоны и с Савеловского вокзала отправлены на Калининский фронт в состав 3-й ударной армии.

Выгружались мы под городом Осташков и пешком шли через озеро Селигер в Молвотицкий район Ленинградской (ныне Новгородской) области. 100-километровый марш дался очень тяжело. Была суровая зима, мороз под 25-30 градусов, идти по сухому снегу, да еще с полной выкладкой, тяжело, как по песку.

Вечером 20 февраля 1942 года прибыли на исходные позиции, а 21-го мы уже пошли в наступление. Приказ простой - взять деревню Павлово. А что такое по глубокому снегу, по пояс, атаковать с трехлинейкой и пулеметами укрепленные позиции противника? Только на третьи сутки наш 371-й полк с помощью запоздавших подразделений 664-го полка смог взять Павлово, причем с большими потерями, погибли командир и комиссар полка. На соседнее село Новую Руссу наступал 528-й стрелковый полк. Весь день он вел ожесточенный бой и освободил его также с большими потерями.

Немцы создали из Павлово и других деревень сильные укрепленные районы. Они каждый населенный пункт обносили двухметровым снежным валом, обливая его водой, и он становился мощной ледяной стеной с амбразурами для винтовок, автоматов и пулеметов. Кроме того, немецкие гарнизоны имели минометы и даже артиллерию. Каждый такой опорный пункт связывался с районным центром, где находились тыловые подразделения, резервы, рокадной дорогой. Бежать по снегу было практически невозможно, передвигались медленно и попадали под губительный огонь гитлеровцев, падали, передвигались по-пластунски.

Ополченцы проявляли волю, мужество. Массовый героизм - бойцы, командиры и политработники. 22 февраля совершил свой подвиг командир роты автоматчиков 528-го стрелкового полка, младший лейтенант Анатолий Евгеньевич Халин. Он закрыл собой в ходе наступления амбразуру вражеского дзота. Перед этим крикнул политруку: «Принимай командование ротой, я к дзоту». И по-пластунски двинулся с гранатами вперед. Пытался подавить огневую точку гранатами, но огонь не прекратился. И тогда он бросился на амбразуру. Одновременно аналогичный подвиг совершил пулеметчик нашего 371 -го полка сержант Дмитрий Окороков. Отмечу, это случилось за год до подвига Александра Матросова. В последующих боях такой же подвиг совершили воины нашего полка младший лейтенант Ф. Штрайхер и боец П. Лыжин.

Фронтовая судьба сапера не самая легкая. Вот наступает стрелковый полк. Вам приказывают к утреннему наступлению подготовить зигзагообразные окопы в снегу для того, чтобы утром пехота могла наступать малой кровью, не по верху же им идти, действительно. И ты часами со снегом борешься. Пробираешься к объекту наступления, к деревушке, к примеру, а там минное поле. Обнаруживаешь на ощупь мину, «устраняешь» ее, делаешь безопасный проход. Встретилась колючая проволока - режешь ее. Тут, правда, у нас имелся хороший инструмент - специальные ножницы, небольшое усилие и проволока разлеталась. Все это требовало большого напряжения - физического и нервного. Немцы регулярно пускали осветительные ракеты и стреляли наугад из пулемета трассирующими пулями веером.

После выполнения задачи мы, совсем измочаленные, возвращались обратно, а утром идти в наступление вместе с пехотой. Если наступление удачное, то пехота отдыхает, а саперам нужно построить НП (наблюдательный пункт. - В.К.), землянку для командования и многое чего еще сделать. Зимой это очень непросто - нужно раскидать снег, продолбить шурфы. Так как земля до метра в глубину мерзлая, в шурфы заложить взрывчатку, взорвать ее, потом поработать на славу лопатами, ломами. Поскольку болотистая местность и углубиться особо нельзя, надо делать сруб в три-четыре, а то и в пять звеньев. Значит, нужно валить деревья, очистить их от сучьев, распилить, и сверху - тоже накат бревенчатый соорудить. Вот такова фронтовая судьба сапера. У нас была такая поговорка: у отца было три сына - двое умных, а третий сапер - так над собой смеялись.

Что касается похорон боевых друзей. Немцы вели себя просто по-скотски в тот момент. Когда хоронили своих товарищей в братской могиле под Павлово, немецкие самолеты обнаружили нас и начали бомбить. Летчики видели, что это могила, пар из земли идет, вокруг лежат убитые, но, выстроившись каруселью, начали охоту на тех, кто приводил в порядок могилу. Мы попрыгали в эту яму и залегли. А немцы пикировали, сбрасывали бомбы и, выходя из пике, открывали по нам огонь из крупнокалиберных пулеметов. Сначала один, потом другой... Не знаю, сколько длилась бомбежка, нам показалось, что очень долго. Бомбы падали в нескольких метрах, засыпая нас землей. И вдруг карусель распалась, мы выскочили и смотрим: они драпанули от появившихся двух наших самолетов И-16, бросили остаток бомб в лес - и наутек.

После этого мы похоронили своих боевых друзей - знакомых и незнакомых. Сейчас там находится братская могила, в которой захоронены 438 человек, и четыре человека - в двух отдельных могилах, в одной из которых похоронена старший политрук, бывший доцент Высшей московской партшколы Анна Федоровна Жидкова, в другой могиле - командир полка, майор Александр Христофорович Кузнецов, комиссар полка, батальонный комиссар Виктор Диомидович Репин и лейтенант-разведчик.

Ежегодно в День памяти и скорби я навещаю семь братских захоронений в Маревском районе Новгородской области. Все они содержатся в хорошем состоянии, благодаря заботе районной и сельских администраций, местного населения.

Развивая наступление, наша дивизия за февраль-апрель 1942 года разгромила два полка и несколько отдельных рот гитлеровцев, уничтожила более 3000 солдат и офицеров, освободила 17 населенных пунктов, в том числе районный центр Молвотицы, который, отступая, противник сжег. Все это сделано в ходе Демянской наступательной операции, которая проводилась в период 7 января - 20 мая с целью разгрома Демянской группировки немецко-фашистских войск.

В ходе этих боев я был ранен. Мы наступали не деревню Лунево. Прибыли на исходный рубеж утром. Нам было сказано: после 20-минутной артподготовки - в атаку. Решили немного поспать. На войне так бывает, что идет артподготовка, а ты дремлешь. Прикорнул под сосной, одеты мы были тепло, но спать на 20-градусном морозе, конечно, не фонтан, но все же чуть вздремнул. Началось наступление. Вступили на территорию деревни. Немцы открыли сильнейший пулеметный и автоматный огонь, мы залегли в воронке, а они тут же переключились на минометный огонь. Такая у них была тактика: после пулеметного огня - минометный. Мина поражает осколками большую площадь, и нас троих накрыло.

Я получил серьезное ранение в ногу.

Началось мое семимесячное путешествие по госпиталям: Осташков, Ярославль, Горький, Сызрань. В конце концов, я оказался в Сибири, в Анжеро-Судженске, в Кузбассе. Там я пролежал до осени 1942 года. Затем меня комиссовали, я вернулся в Москву, где получил инвалидность. В 1946 году окончил институт. Началась большая послевоенная трудовая жизнь.

Иофин Станислав Леонидович, сапер-подрывник 371 сп

Воспоминания

Владимирова Мария Владимировна

...В 1941 году 13 октября ночью на партсобрании по призыву партии я вступила добровольно в ряды Красной Армии в звании старшего военного фельдшера на должность командира санитарной части 1-го батальона 2-го Московского рабочего полка 3-й Московской коммунистической дивизии. Формирование нашего батальона началось с утра 14 октября в школе на Таганской площади, Коммунистическая улица, дом 9. Мне было поручено собрать медицинский инструмент, перевязочный материал и вообще все, что можно было достать в те тяжелые для Москвы дни. Поликлиника имени Дзержинского, где я работала и работаю до настоящего времени, ни в чем не отказывала. Все необходимое мы с девушками успели к вечеру перенести в школу. Там уже было много добровольцев - коммунистов и комсомольцев. Налаживалась военная боевая дисциплина. Мы еще не знали, кем будем: партизанами, ополченцами или вступим в регулярную Красную Армию.

Ночью 14 октября нас обмундировали и наш полк стал боевой единицей Красной Армии. 15 утром я погрузила медицинское имущество на машину. Среди имущества был поставлен пулемет, с которым было как-то спокойнее. На Москву были частые налеты вражеской авиации. В сопровождении командира (фамилии не помню) и санинструктора т. Апухтина выехали из Москвы. Доехали до деревни Иванкино, где выгрузили имущество, машина и командир уехали, а я и Апухтин остались в большом помещении санатория. Всю ночь мы кипятили воду, чтобы напоить людей, если подойдет батальон. Он подошел только вечером 16 октября.

Когда батальон был расквартирован, в санчасти оказались 27 девушек-добровольцев. Из полка к батальону была прикомандирована доктор Сучкова Зоя Ивановна. У всех был патриотический энтузиазм, что не приходилось повторять отданное приказание. Днем у нас проходили практические занятия по оказанию первой медицинской помощи раненым во время боя. Мы по-пластунски перетаскивали раненых, перевязывали, накладывали шины, где нужно и эвакуировали под огнем. Нам часто приходилось наблюдать, как фашистские самолеты рвались к Москве, а наши летчики их не пускали. Видели, как наша зенитка на аэродроме сбила фашистский пикирующий самолет, который разорвался на три части, горя в воздухе. По вечерам мы изучали винтовку, пулемет и устав, готовились к торжественному приему присяги. С нами занимались комиссар Туревич, Курилко и другие командиры.

Принятие присяги у нас было очень торжественным. Присутствовали тов. Петров-Соколовский, тов. Довнар, начальник штаба полка Чистяков, командир батальона. Настроение было боевое, все рвались в бой.

Через несколько дней был приказ переехать в село Спас. В это время фашисты находились в районе Истры. Для санчасти батальона мы выкопали в горе хорошую землянку. Она даже попала в дивизионную газету «Вперед, на Запад!» 25.12.1941 года. К нам стали поступать раненые из-под Истры, которых я перевязывала и отправляла в Москву. Штаб полка находился в Тушино, а 1-го батальона - в селе Спас. В нашем батальоне была налажена полная организованность. Все уже прочувствовали военное и партийное руководство.

Командиром 1-го батальона был тов. Зряхов, который погиб в первом бою у деревни Поленовщина. Заместитель командира батальона тов. Курилко тоже был тяжело ранен и, не приходя в сознание, скончался. Комиссар батальона тов. Туревич был тяжело ранен под Малым Враговым. Начальник штаба батальона тов. Антонов, впоследствии командир батальона, ныне полковник, раненый три раза. После двух первых ранений возвращался на передовую. Командир полка тов. Довнар, раненный в ногу, не прошел через какую-либо санчасть, а был отправлен на самолете с наложенным жгутом, кем - неизвестно, ногу ему пришлось ампутировать. По ротам не могу припомнить фамилий командиров, так как там происходили частые смены.

В каждой роте была своя санчасть:

- в 1-й роте санинструктор Ширмовская, была тяжело ранена у Великуши. Сандружинницы: Шибанова - убита у Новой Руссы, Валя Самозванова - убита, Оксана Андреева - убита, Нина Кулагина - убита. Санитары - Муравьев и Зорин - ранены;

- во 2-й роте санинструктор Аракильян, сандружинницы: Люба Назарова, Шура Медведева, Аня Демушкина, дважды раненая, Маша Торопова - тяжело раненная. Санитары: Спирин - ранен, Пряхин - убит;

- в 3-й роте санинструктор Кравченко К.А. Сандружинницы: Люся Маслихина - ранена, Мила Данилова, Аня Умнова и Аня Осипова - убиты. Санитары: Тимохин Ф.С - ранен, Ельцов В.Н.

В санчасти батальона: врач Сучкова З.И.

- Владимирова М.В. - фельдшер - командир санчасти;

- Апухтин А.В. - санинструктор;

- Карлович А.Ф, Шабалдова Мара - сандружинницы;

- Иванкин Е.А. - ранен, Беляков И.С. - убит, Истомин И.Д. - ранен, Филиппов Я.Ф., Пузанов Г.П. - санитары.

Из 2-го полка в 1-й батальон были присланы две девушки комсомолки - Наташа Ковшова и Маша Поливанова, которые не хотели быть сандружинницами, а хотели быть стрелками. Много пришлось с ними поработать и доказывать, чтобы они хотя бы ознакомились с первыми приемами оказания помощи раненым. Но они крепко держали свои винтовки в руках и не хотели брать санитарные сумки. Пришлось их перевести в стрелковую роту, где они стали изучать стрельбу и впоследствии стали снайперами. Они обе погибли и им посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Остальные девушки-сандружинницы хорошо справлялись с работой. Девушки наши были замечательные. В каких бы условиях мы не находились, никто из них не «пищал». Пока полк находился на рубежах под Москвой, мы продолжали заниматься подготовкой для работы в боевой обстановке.

Зима 1941-42 гг. выдалась снежная и холодная, и многим с непривычки было трудно выполнять задания, так как местность была холмистая, и переносить раненых в укрытия было тяжело. В 1940 году я была на финском фронте, и у нас были зимние лодочки, и мы решили устроить в батальоне такое же приспособление.

У наших санитаров Филиппова, Белякова, Иванкина, Истомина были золотые руки, они быстро приспособили носилки к лыжам, чем облегчили работу сандружинницам и себе, а главное - создали удобство раненым.

Весной и летом мы делали другие приспособления. К оглоблям прикрепляли носилки, и раненым по любой дороге было спокойнее лежать, и лошадям было легче. Лошади весной 1942 года были очень дороги для нас, так как другого транспорта у нас не было. С передовой по болотам только и можно было эвакуировать раненых на лошадях, хотя они были так истощены, что едва передвигали ноги. Помню такой случай, о котором мы часто вспоминаем при встречах. Однажды в лесу, во время перестрелки, девушки перевязывали раненых. Я поручила санитару Филиппову отвести раненого в санчасть полка, а я, Аня Демушкина, МашаТоропова, Люба Назарова и Шура Медведева продолжали перевязывать остальных раненых. Времени прошло достаточно, по нашим расчетам, и санитар Филиппов должен был вернуться, а санитара с лошадью не было. Перевязав всех раненых, мы решили пойти по дороге навстречу. Увидели мы санитара чуть не плачущим над лошадью, которая лежала в грязи и не желала вставать, так как была истощена. Когда мы подошли и увидели ее печальные глаза, то сами заплакали, и стали помогать лошади подняться. Брали ее за гриву, за хвост и ноги, а она так и не могла подняться. По счастью, недалеко стояли артиллеристы, они по нашей просьбе подняли ее на веревках. Мы принялись ее обмывать, чтобы освободить от грязи. Набрав в кружки болотной воды, мы своими носовыми платками стали обтирать наше сокровище, чтобы сдать ее в хозвзвод. Наконец повели ее, переставляя ей ноги, и только успели сдать, как она опять улеглась и, кажется, больше не встала. Это было для нас большим горем, так как создались тяжелые условия для эвакуации раненых.

Где бы батальон не стоял, санчасть батальона всегда была в центре расположения и всегда в нашей землянке или палатке был народ. Санинструкторы направляли из рот больных, а сами бойцы и командиры приходили в санчасть за всякой помощью.

Я все время вела прием, а сандружинница Карлович Августа Федоровна мне помогала. Когда мне приходилось уходить в роты или штаб полка, Карлович оставалась в санчасти, и если была работа, то хорошо с ней справлялась. Я, как командир санчасти, неоднократно представляла всех девушек, в том числе и Карлович, и санитаров, к награде, но все списки погибали вместе с командиром батальона. Например, накануне 8 марта 1942 года в районе Большое Врагово, где происходили большие бои, я вместе с Петровичем (шеф-повар) принесли горячую пищу, которую раздавали иногда, лежа в снегу, если летали снаряды. Бойцам успели раздать, стали ползти к командному пункту, который находился в риге. Петрович успел раздать все, а я доползла до риги, раздала индивидуальные пакеты всем и кое-что покушать и успела сдать списки командиру батальона. Успела посмотреть, как наши готовились к наступлению. Так как артподготовка кончилась. В списках, которые я подала и была Карлович. Подавала наградные списки и после боя 1 мая 1942 года, и под Молвотицами, но Карлович так ничего и не получила, даже медали «За оборону Москвы». Карлович очень скромная женщина, и только недавно высказала свою печаль, что у нее нет никакой награды. По состоянию здоровья Карлович не могла много ходить, и ей приходилось больше быть «дома» сторожем, как она говорила и на что очень обижалась.

В тихие дни врач Сучкова З.И., придя из полка, организовывала прием. Отбирались более сложные больные, которых необходимо было отправлять в санчасть полка, или делались небольшие операции. Врач Сучкова, несмотря на то, что была молодым врачом, пользовалась большим авторитетом. Она очень серьезно относилась к делу. После приема мы делали обход по ротам. Заходили на кухню, где проверяли санитарное состояние.

3 января 1942 года наш полк с Савеловского вокзала двинулся в северо-западном направлении. На станции Черный Дор спешно выгрузились и только успели отойти от вокзала, как началась бомбежка и от станции ничего не осталось. К вечеру наш батальон подошел к деревне Кровотынь, где у нас была первая ночевка. Наш батальон хорошо устроился. Крестьяне уступали свои хаты. Командир батальона Зряхов обошел все хаты, проверяя, как устроены бойцы, он был чутким и внимательным командиром.

Утром двинулись дальше на запад, по направлению к деревне Поленовщина. Как и полагается, я шла в конце колонны, и следила за тем, чтобы не было отстающих бойцов.

Вспоминаю, сколько приходилось носить тяжестей, что сама себе не верю и откуда у меня брались тогда силы.

В деревне Поленовщина наш батальон сходу вступил в бой. Проверив у бойцов и командиров наличие индивидуальных пакетов, и указав, где будет находиться санчасть батальона, я и сандружинница Аня Демушкина и два санитара Филиппов и Беляков с носилками на лыжах пошли в лес, где шла перестрелка. Недалеко от деревни мы встретили заместителя командира батальона Курилко, который стоит во весь рост (он был высокий) около саней с боеприпасами. Я его убедительно просила, чтобы он хотя бы сел на сани, так как пули сыпались кругом. Мы услышали крики о помощи и побежали на зов и встретили первых раненых, которые, несмотря на тяжелые ранения, были в восторге. От того, что они были первыми ранеными. После перевязок они не хотели ложиться на носилки, так как были возбуждены первым боем. Раненые поступали. Подобрав и перевязав их, мы отправили раненых в деревню в санчасть батальона, где сандружинницы, накормив, готовили их к отправке в санчасть полка. Здесь было боевое крещение Ани Демушкиной и санитаров, которые впервые действовали в боевой обстановке, на поле боя. Подобрав еще нескольких раненых, я возвращалась в деревню, чтобы организовать их эвакуацию. На обратном пути мы уже не встретили Курилко, а вечером его привезли на носилках раненого и обмороженного. Мы долго его растирали спиртом, но он, не приходя в сознание, умер. Пришла контуженная Зара Аракильян, санинструктор 2-й роты. Ее пришлось эвакуировать, и она больше не вернулась в 1-й батальон, а работала в роте выздоравливающих больных и раненых.

Пришел сам тяжелораненый в легкое командир пункта боепитания Тимофеев и сообщил, что Зряхов (командир батальона) ранен в обе руки и не мог идти с ним, но он знает место, где остался Зряхов и, что обязательно он пойдет с нами и укажет место, где остался лежать командир батальона. На указанном месте Зряхова не оказалось. Искали трое суток, но так и не нашли, и лишь весной были найдены его документы.

Настроение у нас было печальное. Жаль было всех раненых и погибших. Ведь мы были как родные, вместе выехали из Москвы, многих знали еще по мирной жизни.

Девушки из рот приходили за перевязочным материалом, они были печальные от увиденного на поле боя и утомленные, но работали без устали, перевязывая в глубоком снегу, под немецким обстрелом раненых бойцов и командиров. Санитары-мужчины, выносившие с поля боя раненых, так уставали, что пока я перевязывала раненых, они засыпали в любом месте и любой, даже самой неудобной, позе. Засыпали даже стоя.

Сандружинница Шабольдова Мара вела запись поступивших раненых, а раненых было так много, что она засыпала в тот период, когда одного бойца подносили к ее столу для записи, а другой только готовился к проведению этой процедуры. Она действовала на «автомате».

Бой под деревней Поленовщина продолжался 6 дней. У нас еще не было опыта в ведении боя, зато было много патриотического энтузиазма, и многие москвичи шли под пули, не щадя своей жизни.

Потом были новые боевые рубежи: Новая Русса, Молвотица, Старое Гучево, Лунево, Черная, Бутылкино, Большое и Малое Врагово, Павлово, Сидорово, Заболотье, где мы чуть не попали в окружение, Великуша, Сутоки и другие населенные пункты. Но мы уже втянулись в походную, боевую жизнь. На каждом новом месте строили землянки, шалаши, иногда только на 3-4 часа. В это время походная кухня, если позволяла обстановка, начинала дымить, и шеф-повар Петрович готовил что-либо горячее, пусть на березовом соке или на болотной бурой воде, которую сначала процеживали. В кипящую воду добавляли пшено или только муку. Но все-таки это был горячий обед или ужин. С подвозом продуктов было очень трудно, кругом немцы и болото. Часто сам повар Петрович под обстрелом носил в окопы горячую пищу.

Наши санитары и сандружинницы столько вынесли и перевязали раненых, что за всю мою медицинскую работу в гражданских учреждениях я подобного не видела, а до войны даже представить себе не могла. Откуда только силы и смелость брались?

А сколько мы потеряли наших молодых, красивых, хороших девушек и бойцов. Первая наша потеря была у деревни Старое Гучево. При налете вражеской авиации была убита сандружинница Шибанова Таня и вместе с ней старший адъютант батальона (начальник штаба батальона. - В.К.) Сафронов.

В районе Старое Гучево фашисты пытались вернуть занятый нашими бойцами населенный пункт и пошли в наступление. Мы делали перевязки на краю деревни и вдруг увидели, что наша танкетка не может развернуться в глубоком снегу, а немцы подходят все ближе и ближе. Маша Торопова побежала к танкисту и начала кричать, чтобы тот открыл огонь по немцам. Выручили подоспевшие бойцы, которые гранатами отбили немецкий прорыв и восстановили положение. В этом бою был ранен адъютант командира полка Майлов. После войны он говорил мне, что это я его перевязывала, но я не помню, так как был большой наплыв раненых.

Большое и Малое Врагово по несколько раз переходило из рук в руки, и мы несли большие потери. Была тяжело ранена санинструктор 1-й стрелковой роты Ширмовская, погибли красавицы Оксана Андреева, Нина Кулагина, санитар Беляков. Ранены санитары Иванкин, Муравьев, Ролич, дважды были ранены Аня Демушкина, Люся Маслихина, контужена Маша Торопова. Уже без меня, у деревни Сутоки, погибли командир батальона Сиваков, сандружинницы Валя Самозванова, Аня Умнова и Аня Осипова.

Не могу не вспомнить Милу Данилову, хорошая, милая девушка, она оказалась хорошей певицей, плясуньей и вместе с другими девушками она попала в ансамбль дивизии, и много доставляла удовольствия, выступая в концертах на передовой, когда была передышка. Вспоминается концерт перед наступлением у деревни Большое Врагово. Мила Данилова исполняла песенку «Синий платочек» вполголоса, но баянист так увлекся, что немцы услышали. Прослушав еще песню «В землянке», они начали сильный обстрел наших позиций. Однако наши артиллеристы ответили таким огнем, что немецкая артиллерия замолчала и больше не возобновляла стрельбу до окончания концерта.

В районе Великуши мы были в обороне. Я со связным Филипповым проверяла санитарное состояние бойцов в окопах. В пути встретила заместителя командира батальона по политической части Шурина и начальника штаба полка Саркисова Сурена. Пошли вместе по окопам и пулеметным гнездам. Они по своим делам, я по своим делам. В одном пулеметном гнезде я обнаружила раненого бойца, который не хотел признаться в том, что он ранен. Перевязав его, я хотела увести бойца, но он ни за что не хотел оставлять пулеметное гнездо и свой пулемет, и только по приказу замполита Шурина и начальника штаба Саркисова он передал пулемет другому бойцу.

В этом районе был ранен Шурин и тяжело ранен в брюшную полость командир пулеметной роты Матвеев. Когда я его перевязывала, он только просил, чтобы я его не отправляла в тыл. Однако, ранение было тяжелым и он убыл на лечение. Перед убытием он отдал мне свой бинокль и просил, чтобы я его передала семье. Бинокль я хранила долго у себя, так как не было никакой возможности передать его в Москву. В районе деревни Пола командиру полка Павлову понадобился бинокль, и я его отдала командиру полка. На встрече (после войны) в доме Красной Армии я спросила у полковника Павлова, хранит ли он этот бинокль, и он сказал, что он у него цел.

Во время одного боя в районе Лунева - Черная было как никогда много раненых, я торопилась всех перевязать, а раненые все шли и шли, тяжелых несли на носилках. Эвакуация работала во всю, но не успевали вывозить, так как сани использовались еще для подвозки боеприпасов. Мне приходилось следить за раненными в брюшную полость, чтобы им не давали воды или хлеба, чем могли нанести им только вред. За раненными в конечности следила сандружинница Карлович в другой половине избы. Нужно было следить и за тем, чтобы все раненые были перевязаны и не засыпали без перевязки, так как во время сна могло открыться обильное кровотечение.

Никто не хотел эвакуироваться после ранения. Возвращались из госпиталя, не до конца залечив полученные ранения, так поступила Аня Демушкина и трижды раненый Н.Ф. Антонов, командир батальона, ныне полковник.

В июне 1942 года я и доктор Сучкова много делали переходов из роты в роту, иногда по 18-25 км в день. Полк наш держал оборону на большом протяжении. Мы проводили осмотр санитарного состояния бойцов и командиров, находившихся в окопах.

Кто был на передовой весной 1942 года, тот знает, что при жизни в окопах в болотистой местности, когда болотная жижа, песок, глина пропитывают не только одежду, но и человеческое тело, крайне трудно соблюдать санитарную гигиену. Обувь и одежда были в постоянной сырости. Просушить и постирать форму можно было только в летнее время. Но мы все же находили выход, и бойцы небольшими группами снимались с передовой, выводились в деревню, и в деревенских банях их мыли, проводили санитарную обработку, прожарку обмундирования и его стирку. Сушку обмундирования проводили угольными утюгами, которых у нас в санчасти было два. Необходимо учесть, что все это делалось под немецкими обстрелами, на дым костра они сразу открывали огонь.

Как видим, девушки много трудились, тратили огромное количество физической силы, а с питанием было неважно. Весной 1942 года крайне плохо было с питанием, так как плохо было с подвозом, в условиях нескончаемых болот и отсутствия дорог от весенней распутицы. Иногда девушкам говорили, что подвезли муку, тогда мы делали много лапши на березовом соке, развешивая ее для просушки на кустах.

Видимо тяжелые условия окопной жизни в болотах, постоянное недоедание свалило меня, Зою Ивановну и еще двух девушек. Мы заболели окопными отеками. У нас к этому времени уже было несколько случаев. Нам не хотелось уходить из нашей воинской части, но, по приказу начальника санитарной части полка, нас эвакуировали в госпиталь, где мы поправились, но не совсем. Нам запретили возвращаться на передовую до полного выздоровления, однако мы настаивали на выписке. И только под расписку нас выписали из госпиталя. Мы нашли свою воинскую часть, которая в это время вела тяжелые бои. По прибытии включились в свою тяжелую работу и, пробыв две недели на передовой, в болотной сырости, снова заболели отеками и после различных комиссий были отправлены в тыл для полного выздоровления.

После выздоровления доктора Сучкову назначили в санитарный поезд, а меня по специальности рентгенотехника - в эвакуационный госпиталь. Часто мы встречались с Зоей Ивановной, так как ее поезд-летучка подвозил к эвакогоспиталю раненых с передовой. Встречались как родные и всегда вспоминали свою часть, бойцов и командиров, делились новостями.

Я всегда, по прибытии раненых, разыскивала тех, кто был с моего родного 2-го (528-го) стрелкового полка 130-й стрелковой (53-й гвардейской) дивизии. Разыскивала с такой настойчивостью, что мои новые сослуживцы часто спрашивали: «Не родню ли я разыскиваю?» Помню встречу с товарищами Самсоновым Владимиром Алексеевичем, Смирновым Иваном Васильевичем и многими другими.

В 1946 году, в апреле, я была демобилизована в звании старшего лейтенанта медицинской службы. Вернулась в поликлинику № 5 имени Дзержинского. Работаю по своей специальности как рентгенотехник.

В этой поликлинике уже работаю 30 лет, в 1958 году исполнилось 50 лет моего служения медицине. Избираюсь в члены местного комитета, в данное время работаю в жилищно-бытовой комиссии.

Владимирова М.В., старший военфельдшер, член КПСС, 1958 год

Воспоминания

Пантелеев Иван Яковлевич

Москва в опасности. Коммунисты и комсомольцы МГРИ в боях за столицу

Впервые москвичи остро почувствовали нависшую над Москвой опасность в ночь с 21 на 22 июля, когда отдельным вражеским самолетам из армады в 250 бомбардировщиков удалось прорваться к городу и сбросить, хотя и беспорядочно, свой смертоносный груз. Затем в течение нескольких месяцев продолжались ночные налеты, но каждый раз враг получал достойный отпор. Вместе с частями противовоздушной обороны (ПВО) в борьбе с налетчиками отважно действовали тысячи и тысячи москвичей, сводя к минимуму жертвы и разрушения. Неся крупные потери в воздушных боях и от огня зенитной артиллерии, немцы к осени снизили активность ночных налетов, но тревога за судьбу Москвы продолжала нарастать. Особенно она обострилась в октябре, охватив поголовно всех москвичей, в том числе и коллектив студентов, преподавателей и сотрудников Московского геологоразведочного института имени Серго Орджоникидзе (МГРИ), где в то время я выполнял обязанности секретаря партбюро института и ассистента кафедры гидрогеологии.

В период между июлем и октябрем, несмотря на уход из института большого количества добровольцев в народное ополчение, в отряды специального назначения на кафедрах и в лабораториях шла размеренная, но соответствующая духу военного времени, напряженная работа. Выполняя свои обычные обязанности, коллектив много времени и сил отдавал оборонной работе. На кафедре геофизики, под руководством профессора А.И. Заборовского, разрабатывались и испытывались новые методы обнаружения вражеских мин. В небольшой лаборатории-мастерской кафедры горного дела изготовлялись по специальному заказу военного ведомства детали для новой техники (как мы позже узнали - для грозных «Катюш»). Большая группа преподавателей и студентов-старшекурсников в начале июля выехала в экспедицию под г. Дорогобуж для инженерного обустройства боевых позиций прибывающих на Западный фронт резервных частей и соединений Красной Армии. Продолжались массовые выходы на строительство оборонительных рубежей на ближайших подступах к Москве.

Возвратившись досрочно, ввиду сложившейся обстановки, в конце июля из-под Дорогобужа, комплексная экспедиция сразу же приступила к выполнению оперативного задания Моссовета по изысканию на территории города резервных источников водоснабжения на случай повреждения вражеской бомбежкой городского водопровода. Экспедиция была сформирована на базе изыскательского отряда, который незадолго до войны был создан под моим началом при научном секторе института для выполнения по договору с институтом Гидропроект инженерно-геологических исследований под строительство плотин и водохранилищ на притоках Волги в районе Калинина. Но началась война, и отряд, расширившись до крупной экспедиции, был повернут лицом к насущным нуждам обороны Москвы.

В Москве мы начали работу с составления детальной карты распространения на территории города грунтового водонасосного горизонта с выделением участков, перспективных для разведки пресных вод. Научное руководство этой работой возглавил заведующий кафедрой гидрогеологии и инженерной геологии, профессор Г.Н. Каменский. Ближайшим помощником ему был диссертант Ф.В. Котлов, впоследствии виднейший знаток инженерной геологии Москвы. В состав экспедиции были включены находившиеся в Москве преподаватели, сотрудники и студенты-старшекурсники соответствующей специализации.

Трест Мосводоканал обеспечил экспедицию необходимыми техническими средствами, и уже в середине августа мы приступили к бурению и оборудованию грунтовых трубчатых колодцев. К середине октября их насчитывалось около 150. Располагались они в различных районах столицы, были оборудованы водоподъемниками, способными добывать достаточное количество высококачественной хозяйственно-питьевой воды. К счастью, врагу не удалось повредить московский водопровод, но нашими колодцами охотно пользовались жители ближайших улиц на московских окраинах вплоть до конца войны и в первые послевоенные годы.

Буровыми рабочими были преимущественно студенты, в том числе нового приема, организованно проведенного в установленное время. В этот год в институт было принято около 200 человек, в большинстве - девушек.

Начали мы новый учебный год далеко не в полном составе. Институт к этому времени уже проводил более 100 добровольцев на Западный фронт и в специальные отряды Московской зоны обороны. Первыми из них были 9 коммунистов во главе с заместителем секретаря партбюро Александром Стреловым и председателем профкома Владимиром Кузовуиным. Большинство из них только что окончили институт, а четверо уже побывали в боях на Карельском перешейке. Это - А. Астафуров, В. Плесков, Н. Власов, Н. Лапшин. Они ушли из института 26 июня и вскоре вступили в бой под Ярцево в дивизии генерала К.К. Рокоссовского (в указанный период генерал-майор К.К. Рокоссовский командовал не дивизией, а Ярцевской группой войск. - В.К.).

В начале июля группа коммунистов и комсомольцев вступила в подразделения ПВО. Среди них - В. Джалиашвили, А. Гудков, К. Метцгер и другие. Вслед за ними более 80 студентов средних курсов, преподавателей и сотрудников влились в 8-ю Краснопресненскую дивизию народного ополчения. В июле-августе новые группы добровольцев уходили в отряды истребителей вражеских парашютистов и диверсантов, лыжников, партизан, в части реактивной артиллерии, в воздушно-десантные войска. Многие из добровольцев института вскоре стали командирами и политработниками подразделений и частей различных родов войск - О. Плесков, Н. Лапшин, А. Астафуров, В. Михалев, А. Максимов и другие. Крупными политработниками стали преподаватели кафедры марксизма-ленинизма И.А. Снобков, П.Д. Рожков. Остававшиеся в Москве студенты, преподаватели и сотрудники несли боевую службу по охране институтских объектов от налетов вражеской авиации.

Несмотря на значительное количество ушедших на фронт, в сентябре, как обычно, все аудитории института наполнились студентами. Всего вместе с первокурсниками к занятиям приступило примерно 400 человек. Расписание занятий отражало условия военного времени. Пять дней недели по уплотненному графику (9-10 часов в день) читались лекции и велись практические занятия в аудиториях и лабораториях института, шестой день, суббота, целиком отводился для всесторонней военной подготовки. Она шла во дворе института, на стадионе, на ближайших улицах, по которым регулярно совершались 10-километровые марш-броски.

Все студенты (кроме больных), были сведены в батальон двухротного состава со своим военно-политическим руководством. Батальоном командовал полковник запаса И.И. Бартельс, ротами - преподаватели Четвериков (кафедра петрографии) и Шелковников (кафедра механики). Коммунисты из партийного актива стали политруками. В ротах и взводах были созданы группы пулеметчиков, автоматчиков, связистов, минометчиков, сандружинниц, которые обучались по специальным программам.

Занятия по субботам проходили с 8 часов утра до 5 часов вечера. Иногда прихватывали и воскресенье. Но, как правило, этот день отводили для участия в строительстве оборонительных рубежей в районе села Крылатское. До 1 сентября на этих рубежах в течение 2-х месяцев трудились две роты студентов и сотрудников института под командованием отважных девушек Нины Житковой и Наны Пущеровской. Обе они были награждены медалями «За трудовое отличие», обе несколько позже ушли вместе с большой группой своих товарищей на фронт.

К 1 октября, т. е. к моменту введения в стране всеобщего военного обучения, студенческий коллектив геологоразедочного института выполнил половину программы всеобуча. Эта напряженная боевая учеба и оборонная работа в институте вскоре дали свои плоды. В ходе ее проведения коллектив учился и мужал, готовясь к своему «звездному часу», когда Родина призовет коммунистов и комсомольцев Москвы встать в ряды вооруженных защитников столицы.

Наступил октябрь 1941 года. Пожалуй, с начала войны Москва не переживала таких смертельно опасных дней как в середине октября. Эти октябрьские дни войдут в историю Москвы страницей, полной драматизма, тяжелых переживаний русских людей за судьбу первопрестольной и непостижимого для иностранцев проявления могучего волнующего патриотизма лучших сынов и дочерей Москвы, буквально схватившихся за оружие, чтобы отразить бешеный натиск врага. Всеобщее напряжение, охватившее москвичей, ярко проявилось и на коллективе нашего института. Люди внешне спокойно продолжали заниматься своим делом, но многие понимали, что они делают что-то не то и их место - в рядах активных участников воины.

12 октября институт послал на воскресник под Крылатское около 300 человек. Как всегда организованно, строем, с песнями прошла наша трудовая колонна по улицам Москвы. В Крылатском рыли противотанковый ров. За энергичную работу руководство работ объявило коллективу благодарность. Особая благодарность была объявлена Нане Пущеровской и ее девичьей бригаде.

Нечто вроде дневника

...Начало октября 1941 года. В газетах появились сообщения об ожесточенных сражениях на Западном фронте. 5 октября в партийное бюро пришел ректор Ларченко и чрезвычайно взволнованным голосом сообщил о неприятных новостях. Впрочем, в устах этого человека, первого паникера в институте, каждая наша неудача на фронте приобретала весьма мрачную окраску и звучала как безусловная и неотвратимая угроза Москве и всей центральной части Союза. Ему вторил его заместитель Биндеман, которого мы имели неосторожность принять в партию. Второй заблаговременно смылся в Спецгео, военизированную организацию, в надежде на более спокойный образ жизни. О них подробнее - дальше.

- Взят Орел, немцы прорвались к Вязьме, - обреченным голосом сообщил Ларченко. - Я только что вернулся из комитета, там распорядились подготовить институт к эвакуации.

О последнем переспросил. Ларченко подтвердил, что действительно есть такое указание и Геолкома, и КВШ. Договорились о заготовке тары и упаковке ценного оборудования.

В институте продолжались занятия. 7 октября был в Подольске и услышал по радио о сдаче Орла. Побывал у знакомых, родственников. Настроение почти паническое. Рассказывают о взятии немцами Малого Ярославца. Это совсем близко от Подольска. Успокаивать их особых оснований не имею, сам был в тревоге. Опроверг лишь провокационные слухи о хорошем отношении немцев к мирным жителям. Видимо, немцы уже забросили своих агентов в Подольск. Город окапывается. Кругом траншеи, окопы, кое-где следы разрушений от бомбежки.

Вернулся в Москву 11 октября, в субботу в институте, как обычно за последние полтора месяца, шли военные занятия. Занимались на стадионе «Правда». С фронта шли одно за другим тревожные сообщения. Возникла мысль, в случае приближения немцев к Москве уйти в партизаны. Прямо со стадиона отправился к секретарю райкома т. Ухолину. Изложил ему свои соображения: организовать из наиболее крепких институтских ребят партизанский отряд. Базой будут лес в районе Загорска. Там нам все хорошо известно, каждый из нас бывал там на учебной практике по геодезии, бурению, пробным откачкам. В то время мы создали на Загорском полигоне некоторые запасы продовольствия, они могли нам пригодиться.

Ухолин согласие дал, одновременно предложил выделить группу надежных ребят, которые в случае необходимости могли бы уничтожить все ценное оборудование. Из этого задания понял, насколько серьезна опасность Москве. С болью вспомнил, что, может быть, придется бить микроскопы.

Из райкома вновь вернулся на стадион. Там встретил зав. военным отделом райкома т. Тюнева. Договорились завтра организовать стрельбу из СВТ. Еще ни разу не стрелял из нее. Сообщил ему о своем разговоре с Ухолиным. Одобрил. Спросил, есть ли у меня военное звание, и узнав, что нет, предложил немедленно доставить в райком характеристику на присвоение звания. Характеристику представил, а звание так и не получил, не до этого было.

12 октября всем институтом пошли на субботник, строить оборонительный рубеж под Кунцево, в Крылатском. Вышли в 8 часов утра, организованным строем. Около 300 человек. Прошли по улице Горького с песнями. Погрузились в поезд. Ехали очень долго. Часто останавливались, подолгу стояли. На запасных путях стояли платформы, груженные заводским оборудованием. Откосы изрыты окопами, перед ними - проволочные заграждения. Окопы пока пустые. Кое-где виднеются зенитные установки. По шпалам шагают люди. Дачные поезда не ходят. Вдали по пригорку вьется лента Можайского шоссе. Непрерывным потоком движутся грузовые машины - на фронт и с фронта. На пожелтевшей траве капли крупной росы - следы ночных заморозков. Поезд все стоит. Из набитых вагонов рвется наружу веселая песня. Многие вышли из вагонов и под губную музыку отплясывают. Обратил внимание на группу веселых и немного занозистых парней и девушек. Почему-то подумал - юристы. Среди них выделялся живой, юркий паренек. Он что-то читал с артистическим задором, искусно плясал и акробатически балансировал на одной ноге, стоя на рельсах. Его называли Митя. Запомнилось хорошее умное лицо девушки с именем Наташа.

Наконец приехали в Кунцево. Строем дошли до Крылатского. Вооружились лопатами и начали рыть противотанковый ров. Работали с азартом, упоенно. Перевыполнили норму, получили благодарность командования. В минуты отдыха читали свежие газеты.

Еще одна тяжелая новость - наши войска оставили Вязьму. В воздухе то и дело вспыхивали воздушные бои наших истребителей с рвущимися к Москве немецкими бомбардировщиками. Бои происходят на большой высоте, часто за облаками, так что ничего не видно и лишь слышны пулеметные очереди и пушечные залпы.

Возвращались организованно, строем, тараня идущих стадом медиков и прочий неорганизованный народ.

Ночевал, как всегда, в институте. Дома не был уже несколько дней. Иногда справляюсь, цела ли квартира, не упала ли где-нибудь поблизости фугаска.

Утром приступил к формированию партизанского отряда. Прежде всего, вспомнил о группе добровольцев, чуть-чуть не улизнувших недавно в лыжные отряды по призыву комсомольской организации. Это были преимущественно ребята пятого курса и я считал своим долгом не пустить их тогда в армию, так как им осталось учиться всего каких-нибудь два месяца. Пришлось поскандалить в райкоме комсомола и, ценой отдачи в десантные войска Михалева, Аносова и Нагорного, остальных вернуть на учебу. Как они меня проклинали тогда. Ругали Виктора Аносова, нашего комсомольского секретаря, что он сообщил мне об их намерениях. Они уже закупали себе вещи в дорогу и вдруг - отставить. Для крепости своей правоты позвонил в МК партии. Там сказали, что студентов четвертого и пятого курсов в армию не отпускать. Вместо группы старшекурсников послали почти столько же с первого и второго курсов. Теперь начал вызывать их по одному к себе в партийное бюро. Некоторым прямо излагал задачу, другим, в которых был менее уверен, говорил намеками, отобрал 30 человек. Из них - двух девушек-медсестер - Соню Семенову и Женю Михалину. Из ребят в числе наиболее крепких и надежных были Саша Баев, Лева Болгов, Толя Пуринов, Миша Сунцов, Боря Устрашнин, Леня Балашов, Юра Логинов, Володя Бокатов, Валя Григорьев, Юра Черемных - словом весь актив, самый цвет нашего института. Предложил всем запастись теплой одеждой, обувью, подготовить сухари, достать и подогнать по ноге лыжи. На улице, правда, была грязь, но нужно было рассчитывать на зиму.

Ларченко расщедрился, распорядился выдать мне валенки и спальный мешок.

Вечером вызвали в райком. В райкоме впервые услышал о формировании рабочих, тогда они назывались коммунистическими, батальонов для защиты Москвы. Мне предложили завербовать в батальон 60 человек. Я принял эту цифру со спокойной уверенностью. 30 у меня уже было, многих я не вызывал, некоторым, проявившим колебания, отказал.

После совещания меня вызвал к себе Ухолин.

- Как ты сам? - спросил он.

- Разве ты не знаешь? - ответил я вопросом.

- Мы думаем сделать тебя отсекром партийного бюро Краснопресненского батальона. Я не возражал.

- А Григорьева, - продолжал Ухолин, - отсекром комсомольского бюро. - Как думаешь, справится он?

- Думаю, что да, - ответил я.

- Значит, планы о партизанской деятельности отставить? - спросил я на всякий случай.

- Сейчас важнее батальон, - ответил Ухолин, - зайди еще к Тюневу. он тебе все изложит подробнее. - Дела по партбюро сдай Котлову.

С Тюневым разговаривал недолго. Назавтра повсюду будет производиться запись в коммунистические батальоны, занятия в институте придется отменить и утром собрать общий митинг. К вечеру представить точные списки, всех, не идущих в батальон, направить на оборонные работы.

Вечером вызвал к себе Котлова. Передал ему смысл совещания в райкоме, вместе зашли к Ларченко.

Утром собрали митинг. 20-я аудитория наполнилась до отказа. Ларченко сказал напыщенную, но как всегда пустую и безграмотную речь. Пригрозил кому-то, кто «как гад» - по его чрезвычайно острому определению, хочет забраться «в нору и отсидеться там». В увлечении этот болтун не заметил, что говорил сам о себе. Это он вскоре нырнул с бурной поверхности в спокойное лоно Военной академии, прикрывшись ею от всеобщего презрения. Во время его речи я смотрел в зал и видел, как морщились наши мужественные ребята от таких неумных предупреждений. В заключение Ларченко сообщил, что сейчас формируется коммунистический батальон и что «наш уважаемый секретарь партбюро» (вот лицемер!) вступил в него.

В своем выступлении я кратко изложил обстановку и пригласил всех желающих вступить в коммунистический батальон зайти сейчас же, после митинга в партийное бюро. Наплыв добровольцев превзошел мои даже самые смелые предположения. Запись шла почти до вечера. За дверью партийного бюро стоял гул возбуждения и нетерпения поскорее прорваться и записаться раньше других. Нужно было каждого добровольца записывать по соответствующей форме, хотя бы кратко побеседовать с ним, указать ему на трудности, которые встанут перед ним завтра же, как он только наденет солдатскую шинель. И запись затянулась. Особенно приходилось подробно выяснять настроение девушек. Мы ведь не знали, что наши батальоны войдут в действующую Красную Армию в качестве ее регулярных частей. Мы предполагали, что они так и останутся на положении отрядов при райкомах партии, без армейского интендантского обслуживания. Именно девушкам мы прочили должности кашеваров, прачек и прочих обслуживающих профессий, кроме, понятно, медицинских, куда попадет небольшое количество уже подготовленных в этом отношении девчат. Эти соображения заставляли подробно рассказывать девушкам-студенткам, среди которых находились не видевшие и не знавшие черновой работы, что им придется стирать белье, мыть полы, чистить картошку, готовить пищу, мыть посуду и прочее, и прочее. Но эта перспектива никого не пугала, и девушки продолжали рваться к двери партбюро, расталкивая парней. Приходили люди, имевшие «белый билет». Они уверяли меня, что это - чистая ошибка, да к тому же давняя. Теперь он совершенно здоров. Что касается плохого зрения, то он позаботится, чтобы у него были запасные очки на всякий случай.

Пришел записываться Андрей Прусс. У него на правом глазу бельмо - «Но я стреляю с левого глаза, - уверял он, - и неплохо получается». У него действительно неплохо получалось. На фронт он прибыл автоматчиком. При атаке деревни Павлово он одним из первых ворвался в деревню и уверенно очищал дома от засевших в них фашистов. Будучи раненым, он быстро возвратился в строй. Через несколько дней он опять был ранен и по выздоровлении воевал на Калининском фронте. За боевые заслуги на фронте он был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».

Следующим был Анатолий Логинов. На носу - толстенные очки. Зрение у него что-то не больше 0,3. Я посоветовал ему остаться. Он вначале со мной согласился, а потом, когда мы уходили из института в казармы, я увидел его в строю с рюкзаком за плечами.

По соображениям политического порядка я вначале отказал в записи двум братьям Колмановичам - Льву и Виктору. Льву я несколько не доверял, а Виктору - просто потому, что отец его был репрессирован. Но как жестоко ошибся я в своих подозрениях. Братья Калмановичи безупречно несли службу и погибли героями на поле битвы.

Уже к вечеру, когда число записавшихся перевалило за сотню, в партбюро буквально ворвались две совсем юные девушки - Катя Васина и Валя Лаптева. Я только что звонил в райком и получил оттуда указание - девушек записать не более 10 человек. У меня в списке их было уже свыше 30. Глядя на хрупкие фигуры этих девушек-добровольцев, я подумал, что мне легко удастся их напугать трудностями службы, и они поймут, что их решение пойти в армию, по крайней мере, опрометчиво. Однако не тут-то было. Они привели настолько убедительные доводы, что смогут стать отличными воинами Красной Армии, что все сидевшие со мною в партбюро махнули рукой на свои уговоры и внесли их в списки. Катя Васина стала снайпером, а Валя-крошка Валей-пулеметчицей в расчете тяжелого станкового пулемета. Катя Васина после окончания снайперской школы вернулась в свою роту. В бою под Павлово Катю ранило в голову. К ней начали подползать фашисты. На выручку бросились трое - Свидерский, Заборовский, Свеницкий. Отбросили фашистов, вынесли раненую подругу с поля боя. Ее спасение в тот момент стоило жизни пулеметчику Свеницкому, павшему на поле боя смертью храбрых. Спасти жизнь Кати не удалось. Через несколько часов она умерла на руках своих боевых товарищей.

Валя Лаптева, овладевшая искусством пулеметчика, много раз заменяла выбывших из строя товарищей и меткими очередями косила гитлеровских захватчиков. Однажды она осталась у пулемета со своей боевой подругой Ниной Житковой, студенткой третьего курса института. Бой был неудачным, и пришлось отойти на исходные позиции. Две девчонки по глубокому снегу вытащили пулемет с поля боя, не отдав его контратакующему врагу.

2 апреля 1942 года полк вел тяжелый бой под деревней Черная. Накануне, по моей рекомендации, Валю приняли в партию. Бой шел более суток. Сильно укрепившиеся немцы ожесточенно сопротивлялись. Валя вместе со своим расчетом находилась впереди. Ранен командир расчета, убит первый номер. Валя становится за командира и ложится сама за пулемет. К концу дня, когда наступление уже выдохлось, Валю ранило. Ее успели только довезти до медсанбата, и она умерла. Похоронили ее с почестями в большом районном селе Молвотица, рядом с другими нашими героями, отдавшими свою жизнь за счастье Советской Родины.

Всех записавшихся в коммунистический батальон я предупредил, чтобы они к 5 часам вечера собрали необходимые вещи и явились пока без них в институт. Однако самому вырваться из института раньше 5 часов не удалось.

Список вырос до 125 человек, из них - 35 девушек.

Принес список в райком и попросил дальнейших распоряжений.

- Завтра 15 октября в 16.00 явиться в казармы, в школу № 89 - приказали в райкоме.

- А как быть с девушками? - спросил я. - Ведь их 35 человек.

- Отобрать десять самых крепких, остальных отправить домой.

Эта задача была труднее, чем все остальные. Вернувшись в институт, я сразу был осажден тысячью вопросов, и прежде всего, о судьбе девушек. Некоторые из них записывались со своими близкими людьми, любимым или мужем. И они, естественно, атаковали меня попарно. Собрал в партбюро актив. Отобрал из 35 десять - пошел объявлять. Шум, гам, недовольство. «Почему не меня, и не меня?» - кричали девушки. «Это неправильно, все равно придем». Пообещал еще раз поговорить в райкоме и распустил всех по домам, предупредив, что завтра в 4 часа явиться с вещами.

Если две недели назад я считал невозможным отпустить в армию студентов старших курсов, то теперь, в дни грозной опасности, нависшей над Москвой, был твердо убежден, что каждый москвич, способный носить оружие, должен вступить в ряды вооруженных защитников столицы. В том случае, конечно, если без него может обойтись тыл. Сохранится ли интерес к жизни, если Москва падет под ударами немецких полчищ? Ведь Москва - олицетворение нашей свободы, нашей силы, нашей жизни! Когда нужны будет твое прозябание где-нибудь на немецких задворках, кому будут нужны твои научные труды, какую радость жизни ты будешь искать в условиях рабского существования? А ведь именно теперь, в эти дни, решается твое будущее, твое и Родины. Наконец, нужна ли будет тебе самому твоя жизнь, если у нее такая неприглядная перспектива? Нет, не нужна. Лучше умереть. Это звучит почти фатально, но тогда такое настроение вполне соответствовало моему душевному состоянию, ибо ясной перспективы, что именно под Москвой будет дан первый мощный удар по немецкой армии, еще не было. Отходить дальше вглубь страны, отдав немцам Москву и при этом тешить себя надеждой, что немцев можно задержать где-нибудь на Волге или на Урале, могли лишь люди, стремящиеся спрятать голову под крыло и своими наивными высказываниями такого порядка оправдывающие свою пассивность. Еще, мол, предстоят решающие бои, и тогда мы им покажем. Такими гнилыми настроениями были до краев наполнены головы наших недавних ортодоксов. Этими настроениями и объясняется, что Гарманов, Ларченко, Павлинов и некоторые другие сбежали из Москвы, когда основная масса людей института нашла свое место в рядах защитников столицы. Среди студентов тоже нашлось несколько человек, смазавших пятки. Особенно меня удивил один из беглецов. Это Жаров. Комсорг группы Р-41 Шевнин во время записи добровольцев принес мне список своей группы. В нем значились Жаров и Словягин. Все остальные у меня уже побывали: Терентьев, Прусс, Озеров, сам Шевнин. Жарова и Словягина я вызвал, придерживаясь принципа - поговорить с каждым добровольцем в отдельности. Тем более на Словягина я совсем не надеялся. Этот парень - довольно разболтанный, не дурак выпить, слабо дисциплинированный и не по уму высокомерен. Жаров проще, но оказался, видимо, трусоват. Я спросил его, как он смотрит на вступление в армию добровольцем. Он молчит. Еще раз спрашиваю, опять молчит, мнется, ёжится. «Тогда иди» - сказал я. Он также молча встал и ушел. Словягин, тот просто отказался. Подло поступил С. Смирнов, наш прыщеватый поэт. Записавшись в горячке, он не явился на сбор, сославшись на внезапную болезнь. После этот сволочной малый улизнул в Ашхабад, написал ребятам в роту циничное письмо, в котором «сочувственно» относился к тяжестям военной службы. Для всех наших ребят, читавших это письмо, Смирнов просто больше не существует, как комсомолец и как член нашего коллектива. Не явились на сборный пункт Юдковский, Григорьев со своей кралей, фамилию ее забыл (Самбикина). Испуганно вел себя Легков, боявшийся как бы его не записали без его согласия. Несколькими днями позже я встретил его в институте, он, чуть не плача, сообщил, что его призвали в армию.

- Это самодур какой-то, - метал он ругательства в адрес работника военкомата.

Стоит упомянуть еще о Богородицком, Красильникове, Гладком, Михайлове - институтских псевдоактивистах, проявивших непростительную пассивность, а может быть, и трусость в эти дни испытания комсомольской чести. К счастью, таких насчитывалось единицы, и они не смогут бросить тень на наш замечательный коллектив.

Весь день 15 октября институт гудел, как разбуженный улей. Приходили новые добровольцы, с лихвой перекрывшие число отставших, девушки группами уходили на военные заводы, на стройку оборонительных рубежей под Крылатское. К вечеру начали приходить наши орлы с рюкзаками за плечами. Приходили одни, с родственниками. Пришло много девушек, которым везде было отказано. Они уверенно входили в здание с вещевыми мешками за спиной, в их глазах светилась твердая решимость, и я не имел намерения их еще раз огорчать напоминанием, что им отказано в приеме в батальон. Позвонил в райком. Попросили зайти. Сказали, что в казармы явиться завтра 16 октября в 8 часов утра. Снова спросил о судьбе девушек, снова подтвердили - не более 10 человек. Когда вернулся в институт, 20-я аудитория была полна людьми. Сидели группами. Некоторых пришли проводить девушки, других - матери. Ребята-одиночки, главным образом - иногородние, группировались по курсам или группам. Стоял гул возбуждения. При моем появлении все смолкли. Несколько разочарованно приняли сообщение об откладывании срока ухода в казармы. Подходили девушки, настойчиво заявляли, что они все равно придут. Некоторые из них упрашивали со слезами на глазах - Надя Гвайта, Таля Успенская. Обе очень слабые на вид, но, безусловно, настойчивые и им трудно было решительно отказать. Многие в этот вечер остались ночевать в институте, другие разбрелись по домам, оставив вещи в 20-й аудитории. Я вызвал Котлова и начал сдавать ему дела партийного бюро. Пришли Гармонов, Шанцер. Гармонов рассказывал страсти про немецкие танковые колонны, Шанцер, бывший в то время нашим геологическим богом, он руководил одновременно кафедрой общей и исторической геологии, просил записать его добровольцем. Я попросил его остаться в институте, иначе некому будет читать лекции. Мирченко посадили, некоторые преподаватели не вернулись в Москву, среди них - напыщенный баловень судьбы, по моему глубокому убеждению ошибочно принятый в партию - В. Смирнов. Он застрял где-то в Средней Азии и бомбардировал нас оттуда телеграммами с просьбой разрешить ему устроиться преподавателем в Ташкентском университете. Только его отсутствие помешало нам выгнать его из партии. Шанцер с моими доводами согласился, хотя и напомнил мне о моей непоследовательности.

- Ведь вчера ты записал П. Калинина, без него тоже будет трудно на кафедре минеро-логии и кристаллографии, - сказал он.

- Но там остается Смольянинов, - ответил я, - а на новое место, куда будет эвакуирован институт, притекут и другие. Тебе же предстоит руководить двумя кафедрами...

Через несколько минут в партбюро вбежал запыхавшийся Ларченко и сообщил страшную новость: немцы прорвали линию нашей подмосковной обороны и стремительно приближаются к Москве. Есть указание - приготовиться к уходу из Москвы, возможно, даже сегодня ночью. Известие было ошеломляющим, хотя и не хотелось в это верить. Позвонил Ухолину. Тот подтвердил серьезность обстановки и сказал, чтобы к нему зашел Ларченко.

- Как быть с батальоном? - спросил я.

- Созвонись с Тюневым, - ответил Ухолин.

Тюнев ответил, что все остается по-старому, завтра в 8 часов утра нужно явиться в школу № 89 в Тестовском поселке. Только закончил сдачу дел Котлову, пришел Ларченко. Принес прямую директиву райкома - жечь все документы. Основные архивные документы мы своевременно сдали в райком, уничтожать ценное оборудование, собрать всех студентов и приготовить их к уходу из Москвы. И началась эта кошмарная ночь паники и великого позора.

Микроскопы решили не бить. Шанцер проявил сообразительность и предложил ограничиться изъятием николей, без которых наш микроскоп (поляризационный) - простое увеличительное стекло. Поручили всю эту работу Шанцеру, и он добросовестно ее выполнил. Все микроскопы были сохранены. Часть утром эвакуирована, часть спрятана, и я думаю, что они большого ущерба не претерпели. Во всяком случае, сейчас институт работает в двух местах и пользуется своими микроскопами.

У нас было много драгоценностей, в частности, платины. Рано утром все сумели сдать в Госбанк и так же сохранили от возможного расхищения. Расхищено было кое-что со склада, но не очень ценное и то благодаря чрезвычайно паническому настроению Ларченко.

Я занялся подготовкой ребят к выходу в казармы, сбором остальных к эвакуации. Он руководил ликвидацией ценного имущества, что не представлялось возможным эвакуировать. Больнее всего вспоминать об уничтожении большого количества ценных рукописей, составлявших наш геологический фонд. Кое-что удалось сохранить благодаря распорядительности отдельных работников. Очень многое пожрал огонь. Сожгли дипломы, диссертации, важные и интересные карты, схемы, уничтожили почти целиком, а возможно, и целиком, весь секретный архив, пожгли все остатки партийного актива. Группа ребят под руководством В. Бокатова и Ю. Черемных непрерывно выносила кипы бумаг и бросала их в котел центрального отопления. Учитывая, что в институте ночевало много добровольцев, недостатка в помощниках дела разрушения не было.

За полночь начали подходить студенты из общежития с чемоданами. Некоторые шли с родственниками, готовясь к совместному тернистому пути. У немцев никто не хотел оставаться. Не согласились уходить лишь те, кто не мог уйти по причине отсутствия каких-либо средств для существования в дороге, и хотя бы на первое время на новом месте работы.

Собрав свои вещи, я прилег отдохнуть. Утром зашел к Ларченко, он хлопотал об отправке профессоров и их имущества. Некоторое время назад он научился водить автомашину и в качестве шофера начал перевозить то и другое на вокзал, оттуда еще можно было уехать с дачным поездом по Горьковской дороге. Кабинет Ларченко был завален различными вещами, и он раздавал их направо и налево, мотивируя тем, чтобы не досталось немцам. Тяжело было смотреть на этот губительный хаос, но не было у самого уверенности, что опасность вторжения немцев в Москву можно предотвратить или хотя бы отдалить. Точной информации, где именно сейчас немцы, у нас не было. Из райкома торопили. Позвонили от Ухолина, спросили, где моя семья. К счастью, она уже была своевременно эвакуирована. Вот хватила бы горя, если бы не уехала своевременно.

Я видел, как ранним утром шли люди с котомками и маленькими детьми по городу, направляясь на восток. Начали уходить первые группы студентов. Неорганизованно, без всякой ясной цели куда. Забежал в райком. Там паника не меньше. У секретаря сидел начальник НКВД и давал распоряжения о подготовке некоторых промышленных предприятий к взрыву. Доложил секретарю, что студенты уже начали уходить неорганизованно, надеясь, что он вмешается и обяжет руководство института прекратить это беспорядочное бегство и заставить дело эвакуации организовать. «Пусть уходят и поскорее», - сказал Ухолин.

Положение действительно было серьезное. По радио сообщили о прорыве на одном из участков фронта нашей оборонительной линии. Сводка Совинформбюро очень краткая и чрезвычайно тревожная. Москва взбудоражена. Огромные очереди у магазинов, особенно хлебных, у газетных киосков. Газеты вышли рано. В них та же тревожная сводка. Пришел в институт. Дал команду строиться. Выстроилось около 120 человек, из них более 30 девушек. Настойчивый народ. Строем вышли из ворот. Подошли к трамвайной остановке. Трамваи ходят редко. Метро, говорят, совсем не ходит, очень редко проползает троллейбус. Над городом висит сизый, слегка морозный, туман. Встретил Катю Юркову. Она хлопочет об отправке приехавшей к ней матери. Сама тоже уезжала вместе с организацией. Забирала мать Вали Гудковой. Валя оставалась в Москве, на работе в райкоме, показав выдержку и мужество. Ей дали даже маленький пистолет, воробьев пугать.

С трудом погрузились в три трамвая. У конечной остановки, в Тестовском поселке собрались все и строем подошли к школе № 89. Встретили нас с раскрытым ртом. Явились первыми и такая орава. Вошли в холодное помещение, расположились на нарах, аккуратно построенных в классах. Началась военная жизнь. Представили как отсекра партбюро батальона. Встретил комиссара, старшего политрука Андреева. Чудесный комиссар! Приехал Тюнев. Поехали с ним хлопотать насчет продовольствия. Забежал в институт. Получил зарплату. Встретил Котлова. У него утащили рюкзак с ценными вещами, сокрушается.

Подошел ко мне бухгалтер Мирошник, спросил: «Как быть с бухгалтерскими бумагами, тоже уничтожить?»

- Ни в коем случае, - ответил ему, - ведь так можно покрыть любое преступление. Мирошник оставался в Москве (пока), поэтому на него еще можно было воздействовать. Оставался в Москве Смольянинов, исполнять обязанности директора. Микроскопы упаковывались, готовились к отправке. Такая возможность появилась. Присутствовал при трогательном прощании Смольянинова и Ларченко. Воспроизвожу эту сцену на память.

Старик Смольянинов с явной иронией:

- До свиданья, Алексей Прокофьевич, возвращайтесь в Москву с победой. Ларченко, ничего не поняв из иронических слов профессора и немало не смущаясь:

- Ждите, мы вернемся. И что-то еще вроде того:

- Уж мы привезем вам эту победу. Сел в машину и уехал.

Утром зашел в институт. Огромное возмущение. Ларченко увез зарплату. Уехал, не сделав необходимых распоряжений. По существу, закрыл мастерскую, работавшую на оборону. Позвонил в райком, попросил разрешения остаться на пару дней в институте, чтобы кое-что доделать. Вечером вернулся Ларченко, вместе с ним вернулись Котлов и Шанцер. Двое последних откровенно заявили, что им стыдно уходить из Москвы и просили меня взять их с собой в батальон. Ларченко схитрил. Чтобы скрыть следы своего позорного поведения, воспользовался связями с Военно-политической академией и смылся из Москвы «организованным» порядком. Вместе со своим главным советчиком, лордом, хранителем печати - Д. Жидковым.

18 октября привел в батальон Котлова, Шанцера, Трофимова, Квасова и Якушева. Вечером начали обмундировывать. Вооружились еще 16-го, когда я ездил с Тюневым в райком. Я пока винтовки не получил. Всем не хватило. Когда приехал в казармы, ребята уже маршировали с винтовками. Лева Болгов уже был назначен помкомвзвода, Л. Баев, Гершов, Бекбулатов, Б.Соколов - командирами отделений. Войдя в здание, встретил Иру Тененбаум с каким-то стариком. Увидев меня, она нервно дернула старика за рукав и сказала:

- Папа, поговори с ним, - и указала на меня.

Старик отвел меня в сторону и изложил мне решение семейного совета: они с дочерью решили вступать в батальон. Я переговорил с комиссаром, и хотя у нас был большой перебор в девушках, семью Тененбаум в батальон приняли. Оказывается, еще раньше пришла Нина Житкова. Сославшись, что у нее в батальоне жених, или даже муж, уговорила принять ее в батальон. Вскоре пришел Коля Дренов. Ряды наши продолжали расти. Однако батальона из Краснопресненских добровольцев не получилось. Другие организации прислали очень мало людей. Пятитысячный университет послал в батальон 20 -25 человек. С производства почти никого не было. Здесь райком явно недоработал.

Сформировали роту и направили ее в коммунистический полк, в Тимирязевку. Рота получилась почти студенческая и более чем на половину состоящая из геологов. Я был назначен исполняющим обязанности парторга роты. Выборы состоялись через два дня в Тимирязевке, в здании полевой станции. Комсоргом роты назначили, а потом избрали В. Григорьева. С ротой пошло 19 девушек, за исключением двух - все из нашего института. Командиром роты назначили лейтенанта Макарова, его заместителем - младшего лейтенанта Дзюбий, политруком - младшего политрука Борисова.

В ночь с 18 на 19 октября обмундировались. Часа в три утра вышли из школы № 89 в Тимирязевку. В школе № 89 осталось еще несколько десятков наших ребят и девушек. Часть из них позже были включены в нашу роту - Котлов, Трофимов, Балашов, другие попали в 5-ю дивизию и рассеялись по другим частям, кое-кто попал в партизаны, особые отряды. В частности в особый отряд попали Шанцер, Чуднов, Семенова и Михалина. В первой же операции против немецких танков Шанцер был ранен, Чуднов пропал без вести, видимо, погиб. Это была наша первая жертва. Коля Чуднов был исключительно честным и добросовестным товарищем. Отличник учебы, он умело сочетал высокую успеваемость с активным участием в общественной работе. Накануне операции я видел их с Шанцером в теплом обмундировании, и они сообщили мне о предстоящем деле. Позже я узнал о печальных результатах первого столкновения наших добровольцев с танками врага. Шанцер метнул гранату в танк, но попал ей в лобовую броню и пулеметным огнем получил два или три ранения. Как погиб Чуднов, никто толком сказать не мог. Соня и Женя во время боя были отведены с поля сражения и ничего не видели. Позже обе они побывали в нескольких горячих схватках, вышли из них благополучно, без ранения. А в Москве кто-то Соню случайно подстрелил, и она некоторое время провалялась в госпитале. Теперь, говорят, снова в строю и где-то опять партизанит. Женя работает в госпитале.

Вышли в свой первый военный поход затемно. Выпал пушистый снег. Булыжная мостовая скользила под ногами. Часто падали, гремя винтовками, лопатками, котелками. Один из упавших, Власов, студент 1-го курса из Донбасса, не сумел подняться, с ним остались две санитарки. Парень оказался очень слабым и, кажется, был отправлен домой. Шли при полной тишине, на привалах курили в рукав. К рассвету пришли в Тимирязевку. Пока ожидали размещения, присмотрелся к новым знакомым. За три дня мне ни разу не пришлось быть вместе с ребятами, и только теперь смог заметить, что среди общей массы наших студентов мелькают незнакомые лица. Обратил внимание на коренастого парня с гордой бородой. Это был историк Литочевский, будущий мой командир отделения. В общем, славный парень, хотя немного с гонором. Ребята запели. Впервые услышал ставшую позже такой близкой, почти нашим гимном песенку «Катя-Катюша». Запевал Юрий Колошин, наш студент, которого в институте тоже редко встречал. Этот беспартийный паренек, с очень слабым зрением на правый глаз, пришел добровольцем, несмотря на этот серьезный физический недостаток. Стрелял он с левого глаза, был неплохим пулеметчиком, в одном из боев получил ранение и больше я ничего о нем не слышал. У нас в роте он был веселым песенником и хорошим товарищем, стойко выносившим тяжести военной службы.

Поместили нас в холодное помещение полевой станции. Несмотря на холод все крепко уснули, выставив караул. Днем по заданию политотдела ездил к Савеловскому вокзалу за газетой. Купить не удалось. Тихо стащил «Правду» из агитпункта на вокзале и вечером провел по всем взводам политинформацию. Ранним утром пошли на первое тактическое занятие - оборона и наступление. Началась боевая учеба, занявшая, впрочем, немного времени у нас. Скоро нам пришлось выйти на рубеж и занять оборону на одном из участков ближних подступов к Москве. Вначале - в Бескудниках, а потом - в Хлебникове.

Итак, 20 октября - первый день боевой учебы. Рано утром, затемно, подняли на зарядку. На улице сырость, моросит дождь. Выбежали в темноте, построились по отделениям. У нас проводит зарядку С. Тищенко. По соседству - девушки. Им властно подает команду Н. Пущеровская. Она у нас старшина. Полевая станция не приспособлена для казармы. У водопроводного крана большая очередь. Пошли на завтрак. На улице еще темно. Где-то вдали, на востоке полыхает пламя пожара. Ночью прилетали фрицы, бросали зажигалки. Выйдя за калитку, запели. Все чаще поется «Катя-Катюша». У входа в столовую большая очередь. Во время ожидания неумолчно гремит песня. Появилась незнакомая, потом ставшая такой близкой - «А море дивное». Я еще не знаю ее, но меня увлекает задор, с каким поют ее ребята. Выделяется Болгов, Цуриков, Казымов, Пущеровская и многие другие. Пропихнулись в столовую. Оказалось, ни у кого нет ложек. А ведь всех предупреждал. Ели суп чайными ложками, нетерпеливо пили прямо из тарелки. После завтрака - команда «Строиться в полном боевом». Меня окончательно определили в третий взвод, отделение пока неизвестно. У меня только противогаз. Взял винтовку заболевшего товарища, у него же взял лопатку, патронташ и прочее снаряжение. Построил нас старшина Гавеля. Вышел командир роты. Рапорт. Приветствия. Поставил задачу: половина роты идет скрытными путями и занимает рубеж обороны, вторая половина, также скрытно, накапливается для наступления и атаки на этот рубеж. Это была первая тактическая задача. Накануне мы немного тренировались в переползании и короткими бросками накапливались на указанном рубеже. Все команды звучат ново, необычно: «Справа, слева по одному, 30 метров вперед!» Санитаркам указывают, где появились «раненые» и они честно ползут по мокрой и грязной траве к «раненому» товарищу. Пытаются взвалить на себя - ничего не получается. Даже крепкая, геркулесово сложенная Рита Николаева не может утащить на себе ползком самого маленького из наших бойцов. Девушки очень огорчаются, ребята смеются. Это еще больше удручает наших боевых подруг. Нашу полуроту ведет политрук Борисов. Человек недостаточно культурный, и в такой роте, как наша, оказался не на своем месте. Было бы полбеды, если он держал себя скромнее. Наши ребята великодушные, они бы сделали вид, что не замечают его слабые стороны. Но он оказался с гонором, и его с первого дня невзлюбили в роте.

Особенно резко упал его авторитет, когда наша рота, выйдя на оборонительный рубеж, на привале была собрана для беседы с политруком. Борисов, недолго думая, вернее вообще не думая, вдруг объявил: «Кто трусит, выходи». Это было страшно глупо и оскорбительно. Вскоре его сняли с должности политрука, и он долгое время находился в резерве политотдела, выполняя технические функции (и то очень неумело, без должной сообразительности). Потом его откомандировали в резерв политотдела. И уже на фронте я вдруг получил от него письмо. Оно пришло в день моего возвращения из командировки в 241-ю стрелковую дивизию. Из письма я узнал, что Борисов служит в этой дивизии политруком роты. А я и не знал. Потом я узнал, что он перешел в разведку, был ранен и эвакуирован.

Руководил нашей полуротой командир 3-го взвода по прозвищу «Кубрик». Фамилию его забыл, позже вспомню. Это очень интересный человек. Действительную он служил на флоте, и у него остались в языке морские словечки. Поэтому после занятий или обеда он командовал: «В кубрик». Очень славный рабочий парень (с завода Красной Пресни), он, к сожалению, не смог найти общего языка с нашими ребятами, весьма разборчивыми на командиров.

Скрытно подошли к указанному рубежу. Окопались. Выставили наблюдение. Вскоре наблюдатель доложил, что с северной стороны, у забора замечены перебегающие фигуры. «Противник» накапливается для «атаки». К холмику, навстречу наступающему «противнику» выдвинули гранатометчиков и ручного пулеметчика Даля Керабаева. Этот Даля чрезвычайно интересный человек. О нем стоит рассказать поподробнее. Студент ГИТИС, узбекская секция, он, несмотря на хронический ревматизм ног, пошел добровольно защищать Москву. У нас было 10 человек, представителей артистической музы - ГИТИСцев. Большинство из них - яркие индивидуальности и, безусловно, заслуживают самостоятельной характеристики. Итак - о Даля. Его никто не звал по фамилии, многие, в том числе и командиры просто не знали о ее существовании, и все звали его просто Даля. Подвижный и остроумный, он быстро завоевал славу хорошего товарища, с которым никогда не бывает скучно. Я близко его видел в этот первый день боевой учебы и сразу искренне полюбил. Мы непрестанно слышали его задорный голос, остроумные реплики, сказанные с ярким восточным акцентом. Мы лежали в грязных окопчиках, уже основательно промокшие, но, заслышав очередную остроту Даля, обо всех этих неудобствах забывали и хохотали до слез.

Свой пулемет «Гочкис» (у нас было трофейное оружие). Даля прозвал «Ирочка» в знак дружеского и, пожалуй, нежного отношения к Ире Танненбаум.

Во время занятий, прямо в поле, принесли свежие газеты. Читаем Постановление Государственного Комитета Обороны, подписанное Сталиным.

- Ура. Ребята! - кричит кто-то, кому первому попалась в руки газета. - Сталин в Москве! Дальше следуют возгласы один за другим.

- Оборона Москвы поручена генералу Жукову. Это он остановил немцев под Ленинградом. От Москвы тоже отобьет!

Постановление Комитета Обороны о защите Москвы (Москва объявлялась на осадном положении) явилось дополнительной порцией бодрости для наших и без того неунывающих ребят. Хотя честно признаться, кое-кого глодала мысль, что придется отойти от Москвы, ибо напор немцев был чрезвычайно сильный. Через несколько дней в газетах появилось сообщение о беседе Лозовского с иностранными корреспондентами. Здесь прямо говорилось, что Государственный Комитет Обороны во главе со Сталиным остается в Москве руководить обороной столицы. И немцам не видать Москвы как своих ушей.

Каждый взял в руки винтовку в самую критическую минуту и, сознавая критичность момента, не мог примириться с отсрочкой часа вступления в бой, хотя и связанной с необходимостью немного подучиться. Первые три дня пребывания в Тимирязевке наша рота висела в воздухе. Когда мы пришли сюда, 1-й коммунистический полк был уже сформирован, и нас туда не взяли. Потом нас включили в 3-й батальон 9-й ротой, но, по-видимому, за какого-то другого претендента на это место. Через пару дней нас перевели в 3-й полк, во 2-й батальон и мы получили название - 6-я рота.

Получив свое место под полковым знаменем, мы на другой же день отправились на отведенный нам рубеж обороны в Бескудники. А накануне произошло вот что. Райком формировал нашу роту по своим неписанным законам. И получилась она разбухшей, с лишними подразделениями и превышенным составом. Например, у нас в роте оказался свой пулеметный взвод и вместо 6 сандружинниц - вместе с санинструктором - 19 девушек, которых трудно было не взять, но еще труднее отчислить.

И вот накануне командование полка приказало привести нашу роту в божеский вид. Пулеметчиков кое-как удалось отстоять, но насчет девушек вопрос был решен в категорической форме. 13 человек нужно было отсылать обратно. Все возобновилось сначала. Наши девушки часами осыпали меня упреками и претензиями, что я не сумел именно их отстоять. Но мне было крайне трудно решить, кому отдать предпочтение, ибо все девушки были настоящими патриотками, у каждой, кому грозила опасность отчисления, я видел в глазах с трудом сдерживаемые слезы. Решили, отобрали, объявили. Выслушав, девушки начали успокаиваться, лишь Таля Успенская и Шура Перелыгина продолжали настоятельно добиваться остаться в роте. Их связывало с ротой личное. Здесь оставались их мужья: Боря Соколов и Юра Казымов.

Вечером по «кубрикам» состоялась прощальная беседа с уходящими девушками. Я зашел к нашим пулеметчикам и увидел следующую картину. На табуретках, столах, койках, на подоконниках, сидело наше доблестное воинство, а на одном из столов, поднявшись во весь свой небольшой рост, черноголовый парень читал стихи. Это был Митя Лондон, студент последнего курса театрального института, сталинский стипендиат, талантливый художник (впоследствии автор наших окон сатиры и каррикатур, помещенных в дивизионной газете), будущий режиссер театра, а ныне - солдат, защитник Москвы развлекал своих товарищей в этот прощальный вечер. Это был незаурядный человек, оставивший по себе глубокую память у всех, кому с ним приходилось встречаться. Его таланту и трудолюбию рота обязана тем, что наши боевые листки и стенные газеты были лучшими в полку и дивизии. Его неиссякаемое остроумие и неугасимая бодрость всегда вносили оживление в нашу солдатскую семью.

У меня с Митей очень скоро установились весьма дружеские отношения. Он был определен нашими ребятами в число тех, кого можно принять в семью геологов. И действительно, Митя стал у нас совсем своим человеком. Однажды мы разговаривали с ним о его партийной принадлежности. Он принес с собой из института необходимые документы для вступления в партию и вскоре был принят в числе первой пятерки молодых коммунистов в ряды ВКП (б). Часто мы вместе обсуждали темы каррикатур, содержание стенной газеты или боевого листка. Наша дружба крепла с каждым днем.

Уже на фронте, вернувшись из своей первой боевой операции, я встретил Митю, радостного и возбужденного. Он горячо жал мне руку, поздравляя с первыми боевыми успехами. Через несколько часов я вновь уходил в тыл врага. Лондон очень хотел пойти со мной. Я попробовал поговорить с редактором, тот его не отпустил и мы расстались. И на этот раз навсегда. Вернувшись через несколько дней по вызову комиссара дивизии, я зашел в политотдел. И здесь узнал страшную новость. Полина Жарова, человек, не умеющий ничего скрывать, только я вошел и успел поздороваться, сразу огорошила меня.

- Погиб твой верный друг, с такой нежностью всегда о тебе говоривший.

- Кто? - не сразу понял я.

- Лондон.

Даже после тяжелых утрат гибели таких чудесных товарищей, как Лева Болгов, Сергей Тищенко и многих, многих других, смерть Мити мне показалась какой-то несправедливостью. Я долго не мог примириться с потерей этого замечательного человека, которого и знал всего лишь несколько месяцев. Я любил его как родного. И мне не стыдно признаться, что однажды, увидев его во сне, я проснулся в слезах.

В том, что обстановка на подмосковном фронте меняется к лучшему, мы смогли воочию убедиться, когда возвращались в Химки. Всю ночь навстречу нам непрерывным потоком двигались к фронту свежие полки и дивизии, отменно вооруженные и экипированные, подтягивалась новейшая мощная военная техника. Заканчивалась подготовка к генеральному контрнаступлению наших войск под Москвой, в котором наше участие не было предусмотрено командованием. Наша очередь сражаться за Москву наступила через полтора месяца, когда в февральские дни 1942 года бойцы 6-й роты геологов пошли в передних рядах атакующей дивизии москвичей на штурм сильно укрепленных позиций противника под деревнями Павлово и Сидорово на южном фланге Северо-Западного фронта. Глубокий прорыв вражеской системы укреплений ослабил нависавшую под Москвой опасность с севера и предрешил ликвидацию всей демянской группировки противника, вклинившейся между Москвой и Ленинградом.

Добровольцы-геологи, как относительно подготовленные в военном отношении, в первые дни службы заняли командные и политические должности в роте и в других подразделениях полка: Л. Болгов - помкомвзвода, А. Баев, П. Калинин, Ю. Черемных, В. Бокатов, В. Гершов, В. Бекбулатов, Г. Терентьев - командиров отделений. Наш комсорг В. Григорьев был назначен заместителем политрука роты. В дни боев на Северо-Западном фронте Л. Болгов и Л. Баев стали командирами взводов автоматчиков, а Л. Баев позже - политруком взвода полковой разведки, В. Григорьев - политруком роты связи и комиссаром разведывательного батальона, автор этих строк - комиссаром батальона и парторгом полка. Пришедший в батальон простым солдатом, Ф.В. Котлов был вскоре назначен на должность комиссара саперного батальона, а затем инженера дивизии.

Л. Баев и В. Григорьев были награждены орденами Красного Знамени. Л. Баев погиб, вынося из-под огня раненую сандружинницу.

Впоследствии в нашем и других соединениях были награждены еще 18 человек, выходцев из 6-й роты. А в день 40-летия Победы все дожившие до этого светлого дня бойцы роты получили памятные награды - ордена Отечественной войны и юбилейные медали.

В мирные годы пережившие войну солдаты-геологи плодотворно трудились и трудятся на различных участках социалистического строительства, и их труд высоко оценен государством и советской общественностью. Среди них - лауреат Ленинской премии, артиллерист Н. Шармин, дошедший до Берлина, лауреаты Государственной премии А. Прусс, М. Максимов, В. Низовский, доктора наук и профессора Ф. Котлов, И. Пантелеев, В. Григорьев, В. Эз (первые двое - заслуженные деятели науки и техники РСФСР, а В. Григорьев и Б. Устрашнин - заслуженные геологи РСФСР). Д. Дьяконов много лет был на дипломатической работе, которую завершил в ранге полномочного посла СССР. Е. Червов за работу в Антарктиде награжден тремя орденами и в его честь названа одна вершина в горах Орвин Земли Королевы Мод. 12 человек, посвятивших себя после войны научно-производственной деятельности, стали кандидатами наук и старшими научными сотрудниками ряда ведущих НИИ: Л. Балашов, А. Гавеля, С. Семенова, М. Сунцов, Е. Терентьев, Г. Черняк, А. Шевнин и другие.

И сегодня, входя в здание родного института, бывшие фронтовики-геологи с волнением рассматривают бережно сохраненные знаки памяти о боевых товарищах, живых и погибших, навечно оставшихся молодыми, какими они уходили летом и осенью 1941 года на смертный бой с врагом Родины за Москву.

Пантелеев И.Я., 23 марта 1986 года.