ПОДХОДЯЩАЯ ПРОФЕССИЯ

Два разведчика - худощавый, хрупкий на вид Анютин, которого больше звали «Анютины глазки», и добродушный великан Махиня - лежали в засаде в глубине немецкой обороны. Фашисты долго не показывались, и разведчики шепотом переговаривались, не переставая наблюдать за селением, занятым немцами.

- Правда ребята болтают, что ты в цирке работал? -. спросил Махиня у товарища.

- Выло такое дело. Имитатором работал. Махиня недоверчиво взглянул на товарища.

- Чего, чего? Инкассатором?

- Да нет. Имитатор - это значит подражатель звукам. Животных изображал на разные голоса.

Махиня опять недоверчиво посмотрел на него,

- И за это деньги платили?

- А как же. Даже очень подходящую сумму.

- Подумать только, какие несуразные профессии бывают на свете, - Махиня даже сплюнул. - Вот я, к примеру, золотоискателем был, всю тайгу облазил. Мне и на войне пригодилось умение по лесу ходить да на земле сырой спать. А ты...

В это время вдали показалась фигура немца, вышедшего из-за крайнего дома. Оба разведчика насторожились.

- Далеко, гад, - с сожалением сказал Махиня, - из автомата ударить - промазать можно, да и шум лишний. А не вредно было бы подманить сюда куроцапа этого.

Анютин повернул к товарищу лицо и подмигнул:

- Идея. Лежи, Махиня, тут. Я одну штуку попробую.^

Он пополз в сторону, к заросшему травой погребу. Через минуту оттуда послышалось громкое кудахтанье курицы, извещающей весь мир о том, что она снесла яйцо. Махиня не стал смотреть туда. Он во все глаза наблюдал за фашистом, который, держа автомат по-охотничьи, вниз стволом, стал пробираться к погребу. Невидимая курица продолжала кудахтать.

Когда немец, растопырив руки, ринулся за погреб, Махиня, потихоньку ползший ему наперерез, одним броском навалился на него и, сбив поднявшегося Анютина, подмял немца под себя. Фашист не успел даже пикнуть, как был связан и обезоружен.

- Ты прости меня, «Анютины глазки», - сказал Махиня, когда они провели пленного через ничейную полосу, - А неплохая у тебя гражданская профессия. Просто скажу - подходящая профессия. А ну-ка, изобрази еще что-нибудь.

И Анютин всю дорогу веселил товарища, то блея овцой, то лая по-собачьи, и даже так взвыл по-волчьи, что перепуганный фашист отшатнулся от куста, мимо которого они проходили.

К. Лапин

ДЕД ЕВСЕЙ И ПАЛАЖКА

Случилось все это летом, под вечер одного дня. Только запряг Евсей строптивого «Гитлера» (так он звал свою трофейную кобылу) в пожарную бочку, чтобы ехать по воду на небольшое озеро за лесом, как из кухни вышла Палажка и категорически заявила:

- Я тоже с тобой.

- Очень ты мне нужна! - чмыхнул недовольно дед.

- Мне нужно стирку пополоскать. Одной же боязно немного...

- То-то! - удовлетворенно крякнул дед и, торжественно забравшись на бочку, внушительно занокал на «Гитлера».

- Но-но! Шевелись, фюрер!

Озерко было километрах в четырех от партизанского лагеря. Оно подходило к самой дороге, по которой проезжали иногда немецкие обозы, и дед из предосторожности брал всегда автомат с собой. День был жаркий. «Гитлер» лениво помахивал хвостом, совсем было задремал на своей бочке дед Евсей. Так, без особых приключений, и добрались до озера.

И только выбрались из кустов к берегу, как тетка Палажка стремительно рванулась к деду и начала теребить его за рукав:

- Дед, дед! Разве не видишь? Куда ты едешь? Глянул дед, схватился за вожжи, чтобы скомандовать «Гитлеру» задний ход да податься с бочкой в кусты, но где тут дотолкуешься с этим проклятым животным, не понимающим христианской команды. «Гитлер» тянул прямо к берегу. Тут дед молнией слетел с бочки, тихо крикнув Палажке:

- Спасайся в кусты, пока не поздно!..

Секунда, другая - и утратил бы дед окончательно свой воинский вид, чуть не поддался было панике, собираясь дать стрекача в лес. Но, очутившись за ольховым кустом, осмотрелся. Никого не было видно на берегу. «Гитлер» забрался в озеро вместе с бочкой и спокойно потягивал воду. И только на самой середине озерка, где было поглубже, шумно барахтаясь в воде, купались трое немцев.

Заметив «Гитлера» с бочкой, они явно встревожились, что-то заговорили между собой, и один из них потопал к берегу. Дед глянул в ту сторону, куда спешил немец, и сразу догадался: немец шел к одежде. Она лежала невдалеке от деда, три офицерских мундира висели просто на кусте. Тут же лежали сумки, пистолеты, один автомат. Минута, другая, и дед - как сам он потом рассказывал - сразу же определил диспозицию вражеских сил и стал на боевой курс. Выйдя из-за кустов на берег и угрожающе наводя автомат, он громко рявкнул:

- Вылезай, нечистая сила! - а сам ближе да ближе к одежде и пистолетам. Оглянулся еще раз назад, крикнул в кусты: - Если ты еще тут, Палажка, то беги кустами по берегу, следи, чтобы не скрылись они, сохрани боже, на тот берег!

- Они же голые!.. - раздался неуверенный голос Палажки.

- А ты не гляди на естество, ты знай пугай! Пусть думают, что нас тут целая дивизия.

Немцы один за другим, не сказать, чтобы слишком охотно, вылезли на берег и под дулом автомата выполняли все приказы, отдаваемые при помощи энергичных жестов дедом Евсеем.

Через какие-нибудь полчаса отдыхавшие в лагере партизаны наблюдали необычную процессию: впереди медленно шли трое голых немцев, на известном расстоянии от них грозно шествовал дед Евсей, ни на секунду не опуская автомата; следом за ним тетка Палажка вела «Гитлера», держа в руках вожжи и целую охапку кухонных стирок, офицерских штанов и мундиров, через плечо у нее грузно болтался немецкий автомат; пустая бочка - воды набрать не успели - звонко тарахтела за «Гитлером».

Заметив командира, дед ловко подошел к нему, отрапортовал:

- Так что вернулись из боевой операции. В плен взято три офицера. Потерь не имели. - И дед Евсей торжественно взял под козырек и залихватски прищелкнул каблуками.

С того дня дед Евсей, когда говорил о каких-нибудь событиях, всегда тщательно указывал их время:

- Это было за два дня до того или неделю спустя после того, как мы с Пелагеей Семеновной выезжали на боевую операцию.

М. Лыньков

ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОДИНУ

Непроглядная темнота озарялась вспышками разрывов, насквозь прошивалась светящимися нитями трассирующих пуль. Иногда далеко на высотах, где были немцы, загорался белый, ослепительный свет ракет, отблеск его ложился на верхушки деревьев, причудливо скользил по ветвям и медленно, как бы нехотя, угасал. Ночью в лесу особенно гулко, раскатисто звучали разрывы снарядов, и каждый раз Копытовский удивленно восклицал:

- Ну и зву-у-ук тут, как в железной бочке!

За дамбой их окликнули; тускло мигнул и погас луч карманного фонарика, прикрытого полой шинели; чей-то преисполненный мягкого добродушия басок прогудел:

- Ну, куда прешь, пехота? Куда прешь? Топаете, как овцы, без разбору, а тут минировано. Держи левее дамбы, на сотейник левее... Как это не обозначено? Очень даже обозначено, видишь, столбики забиты и люди расставлены. Где граница? А там, возле лощины, там вас встретят и укажут дорогу, там вас проводят братья-саперы. Саперы, они все могут: и на тот свет проводят и даже дальше... А это что же у вас, раненый? Лейтенант? Эх, бедолага! Растрясете вы его по такой дороге. Вам надо бы еще левее брать, там местность поровнее будет.

Отрывки услышанного разговора настроили Копытовского на мрачный лад.

- Слыхал, Лопахин, какие у этих кошкодавов порядки? - возмущенно заговорил он. - Про нас говорят - пехота, дескать, а сами чего стоят? Тоже кавалерия! Всю жизнь на топорах верхом ездят и лопатами погоняют, а туда же, куда и люди, - с насмешками... Минируют и какими-то столбиками огораживают. Да что это - опытное поле, что ли? Черт тут, в такой темноте, рассмотрит ихние столбики. Тут на телеграфный столб напорешься и, пока де стукнешься об него лбом, ничего не разберешь. Вот несчастные куроеды, лопатошники, кротовое племя! В упор ничего не видно, а они столбики забивают... Задремал бы этот саперный жеребец с басом, какой дорогу указывал, и за милую душу могли бы мы забрести на минное поле. Веселое дело! От немца ушли, а на своих минах начали бы подрываться... Ведь нам только через этот проклятый Дон перебраться, а там считай себя спасенным, и вот тебе, здравствуйте, чуть не напоролись на свое же родное минное поле. А такие случаи бывают, сколько хочешь! Кажется, вот уже достиг человек своей цели, и, пожалуйста, все идет к чертовой бабушке! У нас в колхозе - это еще до войны дело было - колхозный счетовод три года сватал одну девушку; она телефонисткой при сельсовете работала. Он ее сватает, а она не идет за него, потому что он ей совершенно не нравился и никакой к нему любви она не питала. Но он, собачий сын, все-таки своего добился: согласилась она выходить за него от отчаяния - до того надоел он ей своим приставанием. Вода, говорят, камень долбит, так и он: долбил три года и своего достиг. А она, эта девушка, заплакала и подругам так и сказала: «Выхожу за него, милые подружки, потому, - говорит, - что никакого покою от него не имею, а вовсе не по горячей любви», Ну, одним словом, пришло дело к концу, записались они в загсе. Вечером счетовод гостей созвал. Сидит за столом, сияет, как блин, намазанный маслом, довольный, невозможно гордый собой: как же, три года сватал и на своем все-таки поставил! И вот он гордился, гордился, а через полчаса тут же за столом ноги протянул. И знаешь, по какой причине? Вареником подавился, гад! От радости или от жадности, этого я не могу сказать, но только глотнул он его целиком, не жевавши, а вареник и попади ему в дыхательное горло. Ну, и готов! Его уж, этого неудачного молодого, и кверх ногами ставили, и по спине кулаками и стульями били, били, надо прямо сказать, с усердием и чем попадя, и квачем в горло ему лазили, чего только с ним там не делали! Не помогло. Так, за столом сидя, и овдовела, к своему удовольствию, наша телефонистка. А еще у нас в колхозе был такой случай...

- Закройся со своими случаями! - строго приказал Лопахин.

Копытовский покорно умолк. Минуту спустя он споткнулся о пень и, гремя котелком, растянулся во весь рост.

- Тобою только сваи на мосту забивать! - злобно зашипел Лопахин.

- Да ведь темнота-то какая, - потирая ушибленное колено, виновато оправдывался Копытовский.

Молчать - после всего пережитого днем - он был, видимо, не в состоянии и, пройдя немного, спросил:

- Не знаешь, Лопахин, куда нас старшина ведет?

- К Дону.

- Я не про то: к мосту он ведет или куда?

- Левее.

- А на чем же мы там переправляться будем? - испуганно спросил Копытовский.

- На соплях, - отрезал Лопахин.

Несколько минут Копытовский брел молча, а потом примирительно сказал:

- А ты не злись, Лопахин! И вот ты все злишься, все злишься... А чего ты, спрашивается, злишься? Одному тебе несладко, что ли? Всем так же.

- Того и злюсь, что ты глупости одни болтаешь.

- Какие же глупости? Как будто ничего такого особенного не сказал.

- Ничего? Хорошенькое ничего! Видишь ты, что немец по мосту кроет?

- Ну, вижу.

- Видишь, а спрашиваешь: к мосту идем или куда? Ты, с твоим телячьим рассудком, ясное дело, повел бы людей к разбитому мосту, огня хватать... И вообще, отвяжись от меня со своими дурацкими вопросами, без тебя тошно. И на пятки мне не наступай, а то я могу локтем кровь у тебя из носа вынуть.

- Ты на свои пятки фонари навесь, а то их не видно в потемках. Тоже, с дамскими пятками оказался - огрызнулся Копытовский.

- Фонарей, в случае чего, я могу тебе навешать, а пока ты ко мне не жмись, я тебе не корова, и ты мне не теленок, понятно?

- Як тебе и не жмусь.

- Держи дистанцию, понятно?

- Я и так держу дистанцию.

- Какая же это дистанция, если ты все время мне на пятки наступаешь? Что ты возле меня трешься?

- Да не трусь я возле тебя, на черта ты мне сдался!

- Нет, трешься! Что ты, потеряться боишься, что ли?

- И вот опять ты злишься, - удрученно проговорил Копытовский. - Потеряться я не боюсь, а переправляться без моста, как бы тебе сказать... ну, опасаюсь, что ли! Тебе хорошо рассуждать, ты плавать умеешь, а я не умею плавать, совершенно не умею, да и только! Идем мы левее моста, лодок там не будет, это я точно знаю. А раз лодок не будет, то переправляться придется на подручных средствах, а я уже ученый: переправлялся через Донец на подручных средствах и знаю, что это за штука...

- Может, ты на время закроешься со своими разговорчиками? - сдержанно, со зловещей вежливостью вопросил из темноты голос Лопахина.

И унылый, но преисполненный упрямой решимости тенорок Копытовского откуда-то сзади, из-за темной шапки куста, ему отозвался:

- Нет, я не закроюсь, мне жить осталось - самые пустяки, только до Дона, а потому я должен перед смертью высказаться... Даже закон есть такой, чтобы перед смертью высказываться. Подручные средства - вот что такое: умеешь плавать - плыви, а не умеешь - затыкай пальцами ноздри покрепче и ступай на дно раков пасти... Получили мы приказ форсировать Донец, ну, наш командир роты и дает команду: «Используй подручные средства, за мной, ребята, бегом!» Скатил я в воду порожний немецкий бочонок из-под бензина, ухватился за него и болтаю ногами, форсирую водную преграду в лице этого несчастного Донца. До середины кое-как добрался, не иначе течением или ветром меня отнесло, а потом, как только одежда на мне намокла, так и начал я от бочонка отрываться. Он, проклятый, вертится на воде, и я вместе с ним: то голова у меня сверху, а то внизу, под водой. Один раз открою глаза - мать честная! - красота, да и только: солнце, небо синее, деревья на берегу; в другой раз открою - батюшки светы! - зеленая вода кругом, дна не видно, какие-то светлые пузыри мимо меня вверх летят. Ну и, как полагается, оторвался я от этого бочонка, пешком пошел ко дну... Спасибо, товарищ один нырнул и вытащил меня.

- Напрасно сделал. Не надо было вытаскивать! - сожалеюще сказал Лопахин.

- Напрасно не напрасно, а вытащил. Ты бы, конечно, не вытащил, от тебя жди добра! Только потому я теперь и норовлю подальше от этих подручных средств держаться. Лучше уж под огнем, да по мосту. Потому и подпирает мне под дыхало, как только вспомню, сколько я тогда донецкой водички нахлебался... Ведра два выпил за один прием, насилу опорожнился тогда от этой воды...

- Не скули, Сашка, помолчи хоть немного, как-нибудь на этот раз переправишься, - обнадежил Лопахин.

- Как же я переправлюсь? - в отчаянии воскликнул Копытовский. - Оглох ты, что ли? Все время тебе толкую, что плавать вовсе не могу, ну как я переправлюсь? А тут еще ты этих чертей, патронов, насовал мне в мешок пуда два, да еще ружье Борзых у меня, да скатка, да автомат с дисками, да шанцевый инструмент в лице лопатки, да сапоги на мне... Умеючи плавать, и то с таким имуществом надо тонуть, а не умеючи, как я, просто за милую душу; заброди по колено в воду, ложись и помирай на сухом берегу. Нет, мне тонуть надо непременно, уж это я знаю! Вот только за каким я чертом патроны и всю остальную муру несу, мучаюсь напоследок перед смертью - не понимаю! Подойдем к Дону - брошу все это к черту, сыму штаны и буду утопать голый. Голому все как-то приятней...

- Замолчи, пожалуйста, не утонешь ты! Навоз не тонет, - яростным шепотом сказал Лопахин.

Но Копытовский тотчас же отозвался:

- Ясное дело, что навоз не тонет, и ты, Лопахин, переплывешь в первую очередь, а мне - каюк!.. Как только дойдем до Дона - безопасную бритву подарю тебе на память... Я не такой перец, как ты, я зла не помню... Брейся моей бритвой на здоровье и вспоминай геройски утопшего Александра Копытовского.

- Уродится же этакая ягодка на свете! - сквозь зубы пробормотал Лопахин и прибавил шагу.

Переругиваясь вполголоса, по щиколотки увязая в песке, они спустились с песчаного холма, увидели в просветах между кустами тускло блеснувшую свинцово-серую полосу Дона, причаленные к берегу темные плоты и большую группу людей на песчаной косе.

- Дари бритву, Сашка! Слышишь, ты, утопленник? - сурово сказал Лопахин.

Но Копытовский счастливо и глупо захохотал.

- Нет, миленький, теперь она мне самому сгодится! Теперь я опять живой! Плот увидал - и как заново на свет народился!

М. Шолохов

К БОГУ - В РАЙ

В первый же день войны с Советским Союзом германским военным летчикам было объявлено:

- После войны с Россией вас ожидает райское житье. Господин рейхсканцлер заключил договор о дружбе с рейхсбогом. По этому договору каждому сбитому немецкому летчику обеспечивается место в раю.

Поскольку в Германии жрать нечего, а в раю - по слухам - все еще дают сосиски и компот, фашистские летчики приняли решение немедленно отправиться к богу-в рай.

К концу первой недели военных действий 1500 фашистских летчиков, сбитых советской авиацией и зенитчиками, выстроились в длинную-предлинную очередь у райских ворот.

Ровно в двенадцать часов по последнему короткому сигналу райской радиостанции открылась служебная калитка, и действительно, жуя сосиску, в воротах появился апостол Петр, председатель смешанной райско-адской комиссии по приему туда и сюда.

- Все! - решительно заявил он, захлопывая калитку перед 151-м. - Больше впуска не будет.

- Как? - заявили оставшиеся за райскими воротами 1350 фашистских летчиков. - Нам тоже полагается райское житье! Мы тоже сбиты!

- Не могим знать! - сказал Петр. - Прием в рай производится строго на основании германских сводок, а по этим сводкам сбито не 1500 летчиков, а только 150.

- Липовые сводки! - закричали в один голос все 1350 фашистских летчиков.

- Воистину липовые! - сказал Петр. - А между прочим, чего вы другого ждали от Гитлера? - И, чихнув, апостол запер ворота.

КОРОВА, ПЕС И ОСЕЛ

(Басня в прозе)

Жили-были Корова, Пес и Осел. Услышали они однажды по радио, что в Германии жить хорошо, и решили туда съездить, счастья попытать.

Напрасно уговаривали их друзья. Дескать, куда вас черти несут! Одумайтесь, милые! Корова, Пес и Осел не послушали, взмахнули хвостами и перемахнули в Германию, обещав писать о своем житье-бытье.

День проходит - нет писем. Второй проходит - нет писем. Не успели друзья встревожиться, глядь бредет Корова, хвостом уныло машет, а сама такая тощая, что все ахнули:

- Что с тобой, милая?

- Наму-у-у-чилась! Только слезла с поезда - схватили меня голодные люди и начали доить... Доят и доят... Му-у-ки какие! Еле вымя спасла.

Плачет Корова, хвостом слезы вытирает. А в это время глядь - Пес появляется. Бока ободраны, лапы перебиты, морда в крови.

- Милый! - вскричали друзья. - Какой пес тебя так отделал?

- За голос свой пострадал... - тяжело вздохнул Пес. - Схватили меня - и ну дубасить! Брешешь, кричат, собака!.. Одним словом, за Геббельса приняли. Едва ноги унес.

А Осла так и не дождались. Он в Берлине заместителем Геббельса по радиовещанию остался. Справляется.

СМЕХ ПО-НЕМЕЦКИ

Предварительно выпив как следует, офицер Блиценкрах собрал солдат и обратился к ним с такой речью:

- Солдаты, я замечаю, что вы почему-то грустите. Нас, правда, осталось немного, потери, сами видите, какие, но все наладится, солдаты! Настоящий немец должен быть обязательно веселым! Веселье поможет нам дождаться весны... Веселье жизнь немцу сохраняет. Возьмите, к примеру, Фрица Крюкке. Вот был веселый человек! Бывало, все время смеялся. А какие он анекдоты рассказывал, царство ему небесное! И Ганс Штукке, покойный, был тоже веселым, и Людвиг Базен всегда смеялся. Ноги обморозил - хохочет, голову ему прострелили - хохочет. Он и на том свете, наверное, сейчас хохочет. А вы все отчего-то скучные. Но сегодня я вас тоже рассмешу. Расскажу вам очень забавный анекдот. Пошли мы однажды с нашим генералом в одно увеселительное парижское заведение...

Блиценкрах сделал паузу, оглядел собравшихся и увидел мрачные солдатские лица. «Придется им что-нибудь другое рассказать, более смешное», - решил Блиценкрах.

В этот самый момент Блиценкраха вызвали к телефону, но, уходя, он предупредил:

- Я скоро вернусь, солдаты, и расскажу вам такой анекдот, что вы животы надорвете!

Как только Блиценкрах ушел, его место занял ефрейтор Фридрих Вайнтруппе. Он разговаривал с солдатами до тех пор, пока не вернулся Блиценкрах.

- Так вот, значит, - начал опять Блиценкрах, - расскажу я вам такой анекдот. Пошли мы как-то с нашим полковником в один норвежский кабак...

Дальше Блиценкрах рассказывать не мог. Его голос потонул в дружном солдатском смехе. Солдаты смеялись так долго и громко, что Блиценкрах так и не закончил анекдота.

Позже он вызвал к себе ефрейтора Вайнтруппе и, допивая вторую бутылку водки, хвастливо заявил:

- А все-таки я умею веселить! Ведь как, черти, смеялись! Прямо не ожидал. Вот что значит уметь выбрать смешной анекдот!

- А тут анекдот ни при чем, - ответил ефрейтор. Если говорить правду, то анекдот совсем несмешной.

- То есть как несмешной? - возмутился Блиценкрах. - Почему же они так смеялись?

Ефрейтор осушил стакан и успокоил Блиценкраха.

- Это не вы их рассмешили, а я. Я им сказал прямо: «Если не будете смеяться, то расстреляю на месте». Со мною ведь шутки плохи! Иначе нашего солдата никак не заставишь веселиться. Не понимают они, сукины дети, настоящего офицерского юмора!

М. Левитин

ПОЛЕЗНЫЕ БОЛЕЗНИ

В приемную доктора Ганса Вольфа прихрамывая вошел немецкий солдат и стал жаловаться на больную йогу.

- Господин доктор, я еле хожу. Не могу вылезть из окопа без посторонней помощи.

Спровадив больного, доктор написал:

«Отто Шмюцке, солдат. Установлен вывих нижних суставов. Болезнь препятствует солдату Отто Шмюцке бежать от русских. Побольше бы таких стойких солдат».

- Следующий! - крикнул доктор.

Следующим оказался ефрейтор Фриц Трипке. Он сделал отчаянную гримасу и дико завопил:

- Мои руки! Мои несчастные руки!..

- Ваши руки, - спокойно прервал его доктор. - Я вижу, что не ноги, но что дальше?

- Мои руки воспалены! - плача, продолжал Фриц Трипке. - Господин доктор, я не могу спать целую ночь, так они ноют. Я засыпаю только под утро.

Доктор Ганс Вольф выпроводил Фрица Трипке не менее быстро, чем предыдущего пациента. Книгу регистрации больных украсила еще одна надпись:

«Фриц Трипке, ефрейтор. Болезнь обеих рук - незначительные ожоги. Следует принять во внимание то обстоятельство, что Фриц Трипке не в состоянии поднять руки вверх. Такой солдат не может, если и захочет, сдаться в плен. Кроме того, ефрейтор не спит самую опасную часть ночи, когда возможны атаки русских. Это очень важно, если принять во внимание многочисленные факты самовольного засыпания часовых на постах.

Ефрейтора Фрица Трипке следует использовать в качестве наблюдателя».

- Следующий!

Красноармеец Ю. Вершинин

КАК ТЕТКА АВДОТЬЯ ФАШИСТА ПОЙМАЛА

У тетки Авдотьи в обычай вошло на огороде пять-шесть пугал ставить. И где только она найдет всякой рвани-дряни: шапку рваную на кол воткнет, штаны ватные приделает, может, они лет сто надевались. Да для пугала все сойдет. А ребята малые, что воробьи, сбегутся, прыгают, потешаются. Их тетка Авдотья припугнет, да где там! Да и пугнет-то ради шутки: «Ух, вы мне, - скажет, - пострелята», а сама то огурчика им, то морковки даст.

В то лето, когда война началась, у нас урожай сильный был, а у тетки Авдотьи и.того лучше. Недаром она, как лучшая огородница, в Москве была, на выставку ездила.

Боится тетка Авдотья за огород: птицы поклюют и попортят. Вот она и поставила пугал по углам да посередке, только смотри да любуйся.

В это время фронт близко к нашему селу подошел. Наши-то за селом окопались, а потом командование решило к лесу отойти, там, слышь, удобнее по фашистам бить,

Немцы заняли наше село, но были в нем несколько часов. Советские войска как поднажали, так куда пух, куда перышки: фашисты и пушки побросали и все свои машины.

Проходят красные бойцы по селу, а мы им - кто сало, кто меду, кто кур жареных: «Кушайте, - говорим, - дорогие герои, на здоровье». А тетке Авдотье не терпится угостить бойцов свежими огурчиками. Побежала это она на огород, торопится. И вот видит, кто-то по ее грядкам перебегает. Залегла тетка в канаву, а тот людей не почуял или переждать до ночи хотел, встал около пугала, да вроде как сам пугало, ну, одним словом, маскироваться задумал.

«Фу-ты, - думает тетка Авдотья, - да такой рвани у меня отродясь не было. Весь огород мой опоганил. Ну, ладно, повадился черт в чужой огород, так не взыщи!»

А фашист стоит этаким фертом, да то руками махнет, то головой повернет.

Авдотья - в траву да и поползла, а под руку ружье подвернулось.

Подползла это она поближе да как выпрыгнет, да как закричит:

- А ну, гад, сдавайся!

У фашиста и руки опустились, лопочет что-то, вроде как лает.

Авдотья хрястнула ему по спине да и команду подала:

- А ну, за мной, чертово пугало!

По всей деревне провела, в штаб доставила. Все смеялись потом: «Где это, - говорят, - ты, Авдотья, и отыскала такого, да он по красоте даже твоих пугал превосходит!»

Тетка Авдотья вроде как в обиду:

- Да, - говорит, - из-за него, черта рваного, и огурчиков не сорвала, наших дорогих героев не угостила. Да такая у меня на него досада, вот так и прикончила бы бандюгу проклятого.

А тетку Авдотью за этот случай орденом наградили. Бандит этот у фашистов к начальству относился, а оставлен он ими был в нашем тылу вредить.

Записано со слов колхозницы Ольги Лобовой

ОТТО ВАЛЬТЕР БЕСПОКОИТСЯ

Лил дождь. Воздух в блиндаже стал влажным.

- Господин обер-лейтенант, завтрак готов, - робко доложил Отто Вальтеру пожилой солдат.

Из-под груды одеял показалась узкая, конусом, голова. За ней последовал низкий, весь в прыщах лоб. Обер-лейтенант сделал усилие и сбросил с себя теплые покровы. И тогда появились одутловатые, с синими прожилками щеки, красный нос пропойцы.

Обер-лейтенант ежился от пронизывающей сырости сентябрьского утра.

- Карл, - увидев ефрейтора, лениво протянул Отто Вальтер, - Карл, черт тебя подери, ты бывал в этой проклятой России в восемнадцатом году?

- Так точно, господин обер-лейтенант. Там после ранения я целый год пролежал...

- Да я не об этом, - недовольным тоном прервал его офицер. - Э-э... что ты можешь сказать о русской зиме?

- Неприятная штука. Мы с трудом раздобыли валенки, но в них очень неудобно было бежать от преследова...

- Баранья башка! - загорелись злобой маленькие глаза обер-лейтенанта. - Меня совсем не интересуют: эти... детали. Обрисуй все в общих чертах.

- Морозы, заносы, лютая погода, господин обер-лейтенант. Как-то мы часов пять долбили промерзшую землю, пока нам удалось вырыть могилы для убитых товари...

- Неисправимый кретин! - завопил офицер. - Ты мог бы воздержаться от своих дурацких воспоминаний.

- Так точно, господин обер-лейтенант, я стараюсь возможно реже вспоминать те ужасные месяцы.

Посиневшей рукой Отто Вальтер достал папиросу,

- Ну, а как же они, эти русские, - закуривая, продолжал он допытываться, - как они переносят холод?

- Привычка, господин обер-лейтенант. К тому же, осмелюсь доложить, когда русские ходили на нас в атаку, даже нашего фельдфебеля, который больше всех боялся холода, несмотря на трескучий мороз, прошибал пот. Холодный пот, как говорил покойный. Его хватило снарядом под...

- Пошел вон, болван!

Обер-лейтенант швырнул папиросу. Зашипев, она поплыла по залитому водой блиндажу. Отто Вальтер следил за ней отупевшим взглядом. Он с тоской думал о русской зиме. Его заранее бросало в дрожь.

В. Светлов

С ПОЛНЫМ ЗНАНИЕМ ДЕЛА

Все бойцы как будто по-одинаковому убивают немецких оккупантов. С одинаковой яростью. А выслушиваешь их - и убеждаешься, что существует разница: каждый бьет врага по-своему, согласно старой своей, довоенной профессии. Например.

Бывший кузнец, гнувший до войны подковы, теперь Грохнет в траншейном бою прикладом по голове фрица и проговорит: «Есть. Еще одного загнул».

Бывший парикмахер обязательно жене своей напишет: «Дорогая моя! Вчера мы опять в разведке здорово намылили шею фашистам и так их отбрили, что обошлось даже без горячего компресса».

Бывший фотограф, незаметно подкравшись к вражескому часовому, непременно шепнет товарищам: «Спокойно, снимаю!»

Бывший портной, сбивая очередью из ручного пулемета «мессершмитт», конечно, воскликнет: «Плотная строчка! Разъехался по всем швам!»

Бывший рыбак, прострелив голову немецкому солдату, усмехнется: «Клюнул, гад!»

Бывший работник московского метро, выследив и сняв меткой пулей немецкую «кукушку», скажет по старой привычке: «Готов!»

Бывший учитель, командир орудия, скомандует: «Шрапнелью еще разок! Повторение - мать учения».

Бывший доктор, а ныне военврач, встретив возвращающихся с добычей разведчиков, не удержится, чтобы не поздравить их: «Операция прошла удачно. «Язык» у нас сегодня превосходный».

Бывший бухгалтер, бросив гранату в немецкую землянку, с удовлетворением отметит: «Разнес по всем статьям! Баланс подведен полностью!»

И так далее... В общем, бьют, как говорится, с полным знанием своего дела!

Красноармеец И. Яблунин

ПЛОХАЯ ЗЕМЛЯ

Ночью пошли в разведку. Я впереди, два бойца сзади. Идем в своих белых балахонах. Впереди - поле, снег.

А ночь, конечно, морозная. Холодно. Звезды сияют. Тихо.

Вдруг впереди нас что-то мелькнуло. Видим, фигура. Видим, немец.

Легли в снег. Ждем.

Видим, немец остановился. Стоит. Смотрит вокруг себя.

Потом снова идет. Идет медленно, заложив руки за спину.

Думаем, идет в плен сдаваться. Иначе зачем ему тут ходить? И еще в такой позе? Велю бойцам деликатно его взять.

Взяли его бойцы. Видим, нет, не хочет сдаваться. Борется. И даже оказывает отчаянное сопротивление, то есть кусается.

Пришлось, конечно, я извиняюсь, немножко его стукнуть, чтобы он вел себя скромней, проще.

Приводим в штаб. Там спрашивают: куда шел, зачем, какие имел задания, цели?

Молчит.

Обыскали. Нашли в бумажнике документ. Дескать, такой-то является владельцем трех десятин земли. И видим, в бумаге указаны именно те места, где расположены наши и немецкие траншеи и где поле, по которому шел немец.

Конечно, в штабе хохот поднялся. Смех.

- Что ж вы, - говорят, - такие неудобные земли выбираете себе для своих владений?

Молчит. Не хочет отвечать. Командир полка говорит:

- Значит, выходит, что вы просто шли и своим хозяйским оком осматривали свое поместье?

Не отвечает. После попросил папироску. Закурил. Говорит:

- У нас многие, которые отличились, получили земля среди восточных пространств.

В штабе снова хохот поднялся.

Под общий смех спрашивают немца:

- Ну, хоть понравилось вам ваше имение? Немец говорит:

- Нет. Не понравилось. Плохая земля.

Рассказал старший лейтенант Н. Лучинский, записал М. Зощенко

РОГУЛЬКА

Утром над нашим катером стали кружиться самолеты противника.

Первые шесть бомб упали в воду. Седьмая бомба задела корму, и наш катер загорелся.

И тогда все пассажиры стали кидаться в воду.

Не помню, на что я рассчитывал, когда бросался за борт, не умея плавать. Но я тоже бросился в воду и сразу погрузился на дно.

Я не знаю, какие там бывают у вас физические законы, но только при полном неумении плавать я выплыл наружу.

Выплыл наружу и сразу же ухватился рукой за какую-то рогульку, которая торчала из-под воды.

Держусь за эту рогульку и уже не выпускаю ее из рук. Благословляю бога, что остался в живых и что в море понатыканы такие рогульки для указания мели и так далее.

Вдруг вижу, кто-то еще подплывает ко мне. Вижу, какой-то штатский вроде меня - в песочном пиджаке и длинных брюках.

Я показал ему на рогульку, и он тоже ухватился за нее.

И вот мы держимся за эту рогульку и молчим, потому что говорить не о чем.

Впрочем, я его спросил, где он служит, но он ничего не ответил. Он только выплюнул воду изо рта и пожал плечами. И тогда я понял всю нетактичность моего вопроса.

И вот держимся мы за эту рогульку и молчим. Час молчим. Три часа ничего не говорим. Наконец мой собеседник произносит:

- Кажется, идет спасательный катер.

Действительно: видим, идет катер и подбирает людей, которые держатся на воде.

Стали мы с моим собеседником кричать, махать руками, чтоб с катера нас заметили. Но нас почему-то не замечают, не подплывают к нам.

Тогда я скинул с себя пиджак и рубашку и стал махать этой рубашкой: дескать, вот мы тут, сюда подъезжайте.

Но катер не подъезжает.

Из последних сил я машу рубашкой: дескать, погибаем, войдите в положение, спасите наши души.

Наконец с катера кто-то высовывается и кричит в рупор:

- Эй, вы, трам-тарарам, обалдели, за что держитесь - за мину!

Мой собеседник как услышал эти слова, так сразу шарахнулся в сторону. И гляжу, поплыл к катеру.

Инстинктивно я тоже выпустил из рук рогульку. Но как только выпустил, так сразу с головой погрузился в воду.

Тогда я снова ухватился за рогульку и уже не выпускаю ее из рук.

С катера в рупор кричат:

- Эй, ты, трам-тарарам, не трогай, трам-тарарам, мину!

- Братцы, - кричу, - без мины я как без рук! Потону же сразу! Войдите в положение! Плывите сюда, будьте столь любезны!

В рупор кричат:

- Не можем подплыть, дура-голова: подорвемся на мине! Плыви, трам-тарарам, сюда! Или мы уйдем сию минуту!

Думаю, хорошенькое дело - плыть при полном неумении плавать.

Кричу:

- Братцы! Моряки! Придумайте что-нибудь для спасения человеческой жизни!

И сам держусь за рогульку так, что даже при желании меня не оторвать.

Тут кто-то из команды кидает мне канат. При этом в рупор и без рупора кричат:

- Не вертись, чтоб ты сдох: взорвется мина! Думаю, сами нервируют криками: лучше бы я не знал, что это мина, я бы вел себя ровней. А тут, конечно, дергаюсь, боюсь.

Ухватился я за канат. Осторожно обвязал себя за пояс.

Кричу:

- Тяните, ну вас к черту!

Вытянули меня на поверхность. Ругают - сил нет. Уже без рупора кричат:

- Чтоб ты сдох! Хватаешься за мину во время войны!

Конечно, молчу. Ничего не отвечаю. Поскольку, что можно ответить людям, которые меня спасли. Тем более сам чувствую свою недоразвитость в вопросах войны, недопонимание техники.

Втащили они меня на борт. Лежу. Обступили.

Вижу, и собеседник мой тут. И тоже меня ругает, стыдит: зачем, дескать, я указал ему схватиться за мину.

Собеседнику я тоже ничего не ответил, поскольку у меня испортилось настроение, когда я вдруг обнаружил, что нет со мной рубашки, которой я махал. Пиджак тут при мне, а рубашки нету.

Хотел попросить капитана сделать круг на их катере, чтобы осмотреться, где моя рубашка, нет ли ее на воде. Но, увидев суровое лицо капитана, не решился его об этом просить.

Должно быть, эту рубашку я оставил на мине. Если это так, то, конечно, пропала рубашка.

После спасения я дал себе торжественное обещание - изучить военное дело.

М, Зощенко

ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

Из дневника немецкого ефрейтора Ганса Брешке:

1. «...Мы мчимся к Сталинграду. До него 300 километров. Фюрер сказал, что через неделю мы войдем в этот город и закончим войну решительной победой. Наша дивизия СС войдет первой».

2. «Еще сто пятьдесят километров отделяют нас от Сталинграда. Город лежит на Волге. Лейтенант Пуффке думает, что мы будем там через две недели. Он всегда был оптимистом. От дивизии осталась половина».

3. «Пятьдесят километров до Сталинграда! Еще три недели, и мы дойдем до цели. Дивизию свели в полк».

4. «Мы доползли. В десяти километрах лежит Сталинград. Еще какой-нибудь месяц, и я его наконец увижу! Из полка образовали батальон».

5. «Один километр - и точка! На это потребуется всего два месяца. Наш батальон - это, в сущности, рота».

6. «В ста метрах от меня Сталинград! Пожалуй, зимой мы будем там. Рота водрузит свастику... Но, в сущности, это уже не рота, а взвод».

7. «Десять метров - вот что нам надо одолеть. Нас осталась горсть. Взятый в плен русский на вопрос, когда падет Сталинград, ответил: «После дождичка в четверг». Ждем дождя».

8. «Десять метров. Прошло несколько дождей и несколько четвергов. Другой русский пленный сказал: «Когда возьмете Сталинград? Когда рак свистнет».

9. «Десять метров. Сижу один в яме, поймал рака и жду, когда он свистнет».

10. «Десять метров. Время остановилось. Рак не свистит...»

11. «Десять метров. Лезу раком. Что-то свистит...» На этом записи обрываются.

Д. Заславский. Ноябрь 1942 г.

КНИГА БИТИЯ

В одной заволжской деревне я в 1944 году познакомился с двумя уважаемыми стариками - с Иваном Ивановичем Малаховым и с Иваном Никифоровичем Малаховым.

О Малаховых и пойдет у меня разговор.

- Господь бог на всю нашу деревню отпустил одну фамилию, - говорили березовские старики.

Бондарь Игнат, человек языкастый, решительно придерживался другого мнения.

- Думается мне, - возражал он старикам, - что фамилии не в руце божией. Тут напутал какой-нибудь более нижний чин. Полагаю, что письмоводитель земской управы.

Не желая встревать в дискуссию, обойдем вопрос о том, кто виноват: небо ли в лице бога или земля в образе письмоводителя земской управы. Но факт остается фактом: во всей Березовке проживают сплошные Малаховы.

В Березовке, на главной проезжей улице, аккурат против колодца с журавлем, рядышком стоят два дома: Ивана Ивановича Малахова и Ивана Никифоровича Малахова. Ивану Ивановичу - за шестьдесят, а Ивану Никифоровичу, если не ошибаемся, - под шестьдесят.

Оба старика - весьма уважаемые люди. Не уважал Ивана Ивановича лишь один человек - Иван Никифорович. И был один человек, который явно презирал Ивана Никифоровича. Нетрудно догадаться, что этим супротивником был Иван Иванович. Между ними свирепствовала вражда, давняя, зачерствелая. Она встала каменным забором между двумя дворами. И казалось, никакая сила не сдвинет с места такую крепкую стену.

Началось это лет тридцать тому назад. Как, почему, при каких обстоятельствах - никто не знает и не ведает. Есть все основания полагать, что и оба неприятеля уже сами не помнят, кто из них и по какой причине объявил войну.

А собственно говоря, по какому случаю нам докапываться до корней междоусобицы? Ведь наш рассказ, скажем прямо, не о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, а о том, как они помирились.

Кроме всего прочего, надо отметить, что хотя наши герои и враждовали между собой, но никакой агрессии не позволяли себе. Опрошенный нами по этому вопросу бондарь Игнат со свойственной ему серьезностью показал:

- А касаемо вредных поступков, то вспоминаю лишь один немаловажный факт. Лет шесть тому назад, что ли, Иван Иванович чихнул во всеуслышание, Иван Никифорович присутствовал и не пожелал ему доброго здравия.

Но были в Березовке два человека, которым эта несуразная распря причиняла немало страданий. Да, друзья, «нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».,.

Короче говоря, они были однолетки: сын Ивана Ивановича, Кузьма, и дочь Ивана Никифоровича, Ольга.

Они были однолетки, и, если бы полночные звезды, стерегущие небо Березовки, не привыкли хранить тайну, они бы поведали нам, что Кузьма и Ольга отнюдь не поддерживали вражду отцов. Но не будем ударяться в подробности. Несчастная любовь еще до нас густо изображена другими авторами прозой и стихами. Так что по этой линии на сегодняшний день у нас нет никакой дополнительной информации.

Тем более что настала пора подвести черту под мирным житьем Березовки. И хотя пламя войны полыхало более чем за тысячу километров от этой заволжской деревни, каждый человек Березовки вдыхал горький дым далеких пожарищ, каждый Малахов в Березовке ощутил свою причастность к великим событиям, всколыхнувшим русскую землю.

Провожали парней на станцию. Около трех десятков Малаховых, в числе их и Кузьма, наследник Ивана Ивановича, ушли на фронт. Девушки всхлипывали и пели песни. И в тех песнях сплетались два голоса: один говорил о горечи расставания, другой - звучал верой и предчувствием радостных встреч.

Воюют Малаховы на всех фронтах: и в просторных степях, и в мерзлых болотах, и в густом сосняке, и в прибрежных скалах советских морей. В письмах домой рапортуют они, сколько кто истребил фашистов.

Бондарь Игнат при активном сотрудничестве комсомольца Пашки завел тетрадь, которую он называл «Книгой бития». На первой странице Пашка написал печатными буквами: «Потери Гитлера от огня деревни Березовки». Затем следовали имена и отчества бойцов и цифры уничтоженных ими на сегодняшнее число немецких оккупантов.

Каждый Малахов имеет в «Книге бития» свой лицевой счет. И если - скажем для примера - тетка Маланья получала письмо, в котором Егор извещал мать, что за истекшую неделю он из снайперской винтовки отправил на тот свет семнадцать фашистов, Маланья тотчас же разыскивала Игната или Пашку:

- Добавь, родимый, на Егора еще семнадцать штук...

Время шло. Всякое бывало в эти дни в Березовке: и тяжкие бабьи вздохи и неспокойные, бессонные ночи. Появлялась и радость: ее приносил письмоносец Софрон в конвертах со штампом полевой почты.

Время шло. Люди приходили в сельсовет, испытующе смотрели на серую тарелку радиоточки. Что сегодня скажет Москва? Потом долго шумели, судили, рядили. И всякий раз старый Иван Никифорович коротко подытоживал прения:

- Наши одолеют германца!

И всякий раз Иван Иванович, его недруг, одобрительно кивал головой:

- Одолеют!

А вообще Иван Иванович и Иван Никифорович, как и прежде, чувствовали взаимную неприязнь. Они сходились лишь в том, что Гитлер будет крепко бит. В остальном же, даже в вопросах военной стратегии и тактики, перечили друг другу. И когда Иван Никифорович высказался в том духе, что в теперешней войне «танк - железная сила», Иван Иванович сразу осерчал на танки и, по выражению бондаря Игната, «стал возносить до небес авиацию».

Время шло. Игнат и Пашка завели еще одну тетрадь. И заглавие на обложке написали такое: «Книга бития, часть вторая. На земле и выше». В новой тетради регистрировались взносы граждан деревни Березовки на танки и самолеты. Автор этих строк заглянул в тетрадь. И он считает своим долгом засвидетельствовать, что Березовка не отставала...

Но пора кончать наш несколько затянувшийся рассказ. В разрешении этого назревшего вопроса нам значительно помог работник связи Софрон.

Два дня тому назад он разносил по деревне письма. Зашел он к Ивану Никифоровичу, затем - к Ивану Ивановичу.

Не прошло и получаса, как березовцы рты разинули от удивления: на улице стояли и вели разговор Иван Иванович с Иваном Никифоровичем... Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, да, да!

Стояли они не у ворот Ивана Ивановича и не у ворот Ивана Никифоровича, а между, так сказать на ничейной земле.

Каждый из них держал в руке по письму. Но для начала касались не существа, а крутились вокруг да около.

Иван Иванович высказал свое удовлетворение погодой. Иван Никифорович полностью согласился и тут же выразил надежду, что нонешней весной травы пойдут хорошо. Иван Иванович не замедлил присоединиться к этому прогнозу. И тут же добавил:

- Спасибо тебе, Иван Никифорович. Мне Кузьма все в подробности описывает.

- Чего там между соседями лишние благодарности! - ответил Иван Никифорович.

- В твоем танке, значит, он и совершил подвиг.

- Твой Кузьма и мне в письме объясняет. Случай какой: мой танк да твоему Кузьме!

- Хвалит он очень, Иван Никифорович, твой танк. «Не поскупился, - говорит, - сосед. Броня наилучшая».

- Сам выбирал, Иван Иванович. А кроме всего, танк в хорошие руки попал. Лихой он, твой Кузьма, что и говорить!

Если бы мы в заключение сказали, что никто из граждан или гражданок Березовки не подслушивал разговора стариков, согрешили бы против истины.

Во дворе Ивана Никифоровича, прильнув ухом к забору, стояла зардевшаяся... Кто?

Нет, не скажем. Сами4 догадайтесь! А чужих тайн я выдавать не намерен.

Г. Рыклин

БЕЗ ПОМОЩИ МЕДИЦИНЫ

Я, товарищи, не оратор. Я сам - автоматчик и впервые в жизни взошел на трибуну. Дорога к ней была для меня перекрыта с первого года школьного обучения... Я и прежде старался больше молчать - стеснялся, поскольку коверкал отдельные буквы, а главное - сильно заикался. Так сильно, что из десяти возможных запинался в среднем на семи словах... Ну, а на первом же уроке окончательно потерял охоту к разговорному жанру.

Дело было так. Стал учитель с ребятишками знакомиться, дошел до меня и спрашивает:

- Как зовут?

- 3-з-золзик, - отвечаю.

- Как, - говорит, - Золзик?.. Пятьдесят пять лет живу на свете, а такого имени что-то не слыхал.

Слышу, искажает он мое имя, и кричу:

- Не 3-з-золзик, а 3-з-золзик. Геолгий. Понятно?

- А, - говорит, - Георгий. Жорж, стало быть. Теперь понял, хотя и с трудом.

И давай выражать мне соболезнование.

- Да, - говорит, - слабо у тебя, Егор, насчет устной речи. Безнадежно слабо. Не бывать тебе, дружок, оратором, пламенным трибуном, никогда не сможешь ты, юноша, живым глаголом зажигать сердца людей. И это очень жаль! Потому что я, - говорит,- орфоэпию главной ударной силой словесной науки считаю, Поэтому из моих учеников получаются чаще всего адвокаты, прокуроры, актеры и прочие мастера художественного слова. Некоторые из них во всесоюзном масштабе выступают. А тебе, Егорка, даже на районном пионерском слете приветствия не сказать...

От этой надгробной речи совсем потерял я способность действовать языком. Стою молча и чувства свои замаскировал. Учитель, наверное, пожалел меня и принялся утешать:

- Впрочем, не тужи, Егор! Налегай в таком случае на чистописание. Может, выйдет из тебя эдакий небезызвестный литератор или, на худой конец, исходяще-входящий регистратор.

Но, докладываю, педагог мой в своих предсказаниях промахнулся. Я давно отработал произношение - еще в четвертом классе стал правильно выговаривать все буквы. Правда, от заикания действительно долго не мог избавиться. И поэтому, к слову сказать, хотя воевал не хуже других моих однополчан, старался и тут все делать молча.

Однако в результате одной небольшой операции я и от заикания излечился. Интересный факт с медицинской точки зрения. И вспомнил я о нем по случаю годовщины.

Было это под Штеттином. Получили мы боевую задачу - форсировать Одер. А надо вам, между прочим, сказать, что преграда эта не простая, не какой-нибудь обычный водный рубеж. А такая странная иностранная система: сперва река, за ней - болото подходящей ширины, затем - снова река. Так что в общем получается тройная, трудно преодолимая преграда. Вот почему немцы и надеялись за ней отсидеться. А командование ихнее для усиления бодрости своих вояк даже такое волшебное заклинание сочинило. Дескать, Одер - рубеж немецкой судьбы.

Пришлось все ж таки фашистам и с этих позиций драпать, невзирая на все средства усиления. И вскоре, стало быть, эта трехлинейная речка заграничного образца осталась у нас позади.

Дальше. Выполняем последующую задачу - развиваем стремительное наступление. Тут приказал мне командир остаться на развилке дорог, вроде как бы регулировщиком - направлять, значит, по пути продвижения транспорт нашей части. Стою, дожидаюсь. Для маскировки прислонился к разбитому домику, который в одиночестве при дороге торчал, и наблюдаю.

Противник ведет сильный огонь, наши тоже не шутят. Но потом минут на пять стрельба стихла... И вдруг из разбитого домика, что у меня в тылу, выскакивают с обоих флангов немцы - и прямо на меня.

Эх, думаю, позорный факт: под конец войны в окружение попал! Надо, думаю, срочно пробиваться.

Но в ту же секунду где-то с нашей стороны пушка ударила и снаряд просвистел. Винчу: немцы с ног свалились, приземлились и вроде как бы носом укрытия роют.

Эге, думаю, теперь пробиваться - мало! Теперь надо действовать согласно обстановке, проявляя находчивость и разумную инициативу.

Действую - даю длинную очередь, а вслед за ней как заору: «Сдавайся! Хенде хох! Кидай, зараза, оружие! Застрелю!»- И для закрепления успеха еще раз очередь даю. А в мыслях между тем засекаю удивительный факт: отдав затяжную команду, я ни разу не заикнулся, хотя прежде на этих самых «х», «д», «з» каждый раз у меня и получалась задержка...

Само собой, после такой правильной тактики гитлеровцы как были, так и остались в неприличном положении. И конечно, единогласно руки подняли. Тем временем подошел обоз, и отправил я пленных куда полагается. Насчет дальнейших событий вы сами все знаете, и я этого не касаюсь. Что же касается лично меня, то, не заикнувшись от смелости один раз, я с тех пор и вовсе перестал заикаться. Вылечился, стало быть, от заикания. И, заметьте, без всякой помощи медицины.

Теперь владею я своим языком отлично. Действует он безотказно, не хуже моего ППШ. Даже, как видите, с трибуны выступаю наряду с другими товарищами.

Так что, безусловно, учитель мой кругом промахнулся. Хотя вообще-то я, конечно, не оратор. Из автоматчиков я.

Подполковник Л. Островский-Белич

ГЕНЕРАЛЬСКИЙ ТАБАЧОК

В прошлом Иван Кузьмич Русаков - рабочий Глотовского лесопильного завода, а в настоящем - боец прославленной в боях с немцами гвардейской дивизии.

Узнав, что я прихожусь ему земляком, Иван Кузьмич вынул из кармана объемистый кисет и начал угощать меня куревом.

- Ну, каков табачок? - спросил он, когда я дважды затянулся дымом.

- Хорош... - похвалил я. - Откуда это такой душистый?

- Табак откуда такой? - улыбнулся Русаков. - От самого генерала две пачки в подарок получил.

- За что же? - поинтересовался я.

- Известное дело - не за плохие действия! - самодовольно воскликнул Иван Кузьмич. - Как лучшему бойцу и своему другу подарил.

Я попросил Русакова рассказать о генерале. Помолчав немножко, он начал рассказывать:

- Дружба наша еще с давнишних времен начало имеет. Как сейчас помню, село мы одно брали. А генерал-то наш всем известно какой: где войска, там и он. Наблюдает за нашими действиями.

И вот, значит, совсем близко мы к селу подошли. И как тут вдарит немец из пулемета! Как косой косит. Легли мы, а генерал-то смотрит.

Ну, думаю, все. Мокрыми курицами назовет. А у него, у генерала-то, привычка такая: если человек хорошо воюет, то нет ему другого имени, как орел. А если сдрейфил, то в мокрых курицах ходи.

И так это мне не захотелось куриное звание носить, что и сказать нельзя. Подползаю к своему ротному командиру и говорю:

- Разрешите мне гранатами пулеметы немецкие подорвать.

- Вали, - говорит.

Ну и пополз. Где за бугорок спрячешься, где в траве ужом вьешься. Дополз, короне говоря. А раз дополз, то дело просто обстояло. Брошенные мной гранаты промаха не знают. Взлетел немецкий пулемет. Рота поднялась - и «ура». Взяли село.

Генерал за всеми моими действиями наблюдал. И вот, значит, спрашивает после боя:

- Как зовут того героя, который немецкий пулемет уничтожил?

Ему отвечают:

- Так, мол, и так: Иван Кузьмич Русаков.

- Позвать, - говорит, - Ивана Кузьмича ко мне. Ротный передает мне:

- К генералу иди.

Глянул я на себя - мать ты моя! Когда к дзоту полз, гимнастерку и брюки в клочья изорвал. Но ничего не поделаешь: в чем воевал, в том и к генералу пошел.

Увидел он меня и спрашивает:

- Это ты самый Иван Кузьмич Русаков и есть?

- Так точно, - отвечаю, - самый я и есть.

- Настоящий, - говорит, - орел. Орден тебе выхлопочу, а завтра в гости ко мне приходи.

На другой день вечерком пошел я. Ну, известное дело, побрился, почистился. По всем правилам явился, как и каждому хорошему солдату положено.

Принял меня генерал хорошо. Выпили мы с ним по рюмочке, о том, как немца лучше бить, покалякали. У него в квартире я и заночевал.

Так что с генералом мы друзья большие. А теперь, видите ли, услыхал, что в прошлом бою я хорошо воевал, - табачку прислал.

Посыльному-то наказал: «Скажи, мол, Ивану Кузьмичу, что доволен им. Молодец он, орел».

Гвардии старший лейтенант Ф. Ведин

ПИСЬМО ЛЮДОЕДУ ГИТЛЕРУ

Так вот, господин обер-дерьмо, пишем тебе письмо. Конечно, тебя, гада, не словом, а снарядом надо! Но сейчас у нас юбилей, и, прежде чем за стопки взяться, охота над тобой посмеяться. Дела твои, скажем прямо, дрянь. Повсюду бьют, куда ни глянь. На сотни верст от Сталинграда-сплошь фашистская падаль. А машин, танков и железа прочего - видимо-невидимо наворочено. Тут твой Лжебельс с огорчения надрызгался и неделю чернилами брызгался.

Дескать, в Сталинграде крепость до неба, дескать, нам туда вовсе не треба. Мол, там даже летом мороз бывает, мол, у русских и трава стреляет.

Хотел взять Кавказ, ан получил в глаз. И на тихом Дону разбили у тебя дивизию не одну, а десятки; иные уже в плену, другие бегут без оглядки.

В Африке тебе и дуче тоже день ото дня все круче. Драпает Роммель круглые сутки, не отдыхая ни минутки. И теряет его, «непобедимое воинство» и портки и достоинство. Твои-то немцы удрать спешат, а итальянишки в плен норовят. Твой Роммель им цену знает и, как окурки, макаронников бросает.

Ты все трепался: вот, мол, ось, а как бежать - так врозь. Ось-то тебе с Муссолини пригодится - в преисподнюю вместе прокатиться. Там черти вас обоих поздравят и ось куда надо вставят.

Геринга твоего давно ждет ад. У него не рожа, а свинячий зад. Чертям хорошо - жарь его без масла, только гляди, чтобы пламя не погасло. За все твои зверства и безобразия сочтемся с тобой - погоди, будет оказия! И тебе и всему гестапо скоро обрубим лапы. Мы испокон века любим и умеем воздавать по заслугам злодеям, И для вас свинца не пожалеем.

У нас дела хорошо идут, Ребята в боях вас били и бьют - они, как орлы, отличаются. Воевать научились и здорово получается. Да и в тылу отставать не желают. Колхозники самолеты покупают и на фронт их посылают. Жизнь на свободе любя, вся страна поднялась на тебя.

Ну, господин обер-дерьмо, кончаем письмо. Правду сказать, и не для тебя старались. Нам бы лишь наши ребята посмеялись. А с тобой, убийца и вор, у нас другой разговор.

Нам этот год - победу несет. Ты же, бандит, будешь разбит. Дни твои сочтены, а пока сиди и дрожи да целуй Геббельса пониже спины.

КОТЕЛОК КРАСНОАРМЕЙСКИЙ

(Раек)

Котелок красноармейский, друг-товарищ компанейский, поставщик супов и каш, неразлучный спутник наш! Из тебя напившись чаю, эти строчки посвящаю с уважением тебе, как соратнику в борьбе.

С первых дней грозы военной, неизменный и бессменный, с нами шел ты в бой любой, котелочек дорогой.

И когда под вой снарядов мы громим фашистских гадов, ты, сподвижник всех атак, лихо вторишь: «Так их!.. Так!»

Но лишь бой с врагом закончен, ты поешь всех гусель звонче: «Слава вам, друзья, и честь! Не хотите ли поесть? !»

Нашим радуясь удачам, ты дымишь супцом горячим. Так и пышет в котелке, будто в бане на полке.

Котелок красноармейский, друг-товарищ компанейский! Что приятней может быть - после боя закусить? Поработал аж до пота! Бой - огромная работа: очищать родимый край от фашистских волчьих стай. А поешь, чайку напьешься, новых сил поднаберешься и, глядишь, опять готов бить без устали врагов!

С котелком живем мы дружно. Но одно добавить нужно, что в быту у котелка повар - правая рука. Если он сметлив, искусен, и обед, конечно, вкусен. Говорят тогда с душой:

- Ну и повар - на большой! Он обед готовит с сердцем: все приправит солью, перцем, и лучком, и чесночком. Прямо щелкнешь язычком!

Если повар кормит сытно и готовит аппетитно - веселей и для бойцов бить фашистских стервецов! Для солдата щи и каша - наша бодрость, сила наша! Что сказал я - знает пусть каждый повар наизусть.

Постаравшись над обедом, помогает он победам! Ну, а как готовит кок, тут свидетель - котелок: коль боец, покушав, крякнул, ложкой по дну лихо брякнул, котелок звенит в ответ:

- Славный нынче был обед!

ПЛИ!

(Раек)

Эй, бойцы! Друзья-герои! Нам давно пора понять, как оружье боевое поумнее применять.

При уменье и сноровке, без излишней болтовни - все, что можно, из винтовки надо выжать в наши дни!

Если лезет вражья стая, глотки сиплые деря, беспорядочно стреляя, мы патроны тратим зря.

Если ж бить фашистских гадов дружным залповым огнем, получается что надо, смею вас уверить в том. Бить согласно, коллективно, в 20, 30, 40 дул - это очень эффективно! Гадов словно ветер сдул!

Разве ж вам смотреть не сладко, разве вид такой не мил, если разом три десятка улеглось фашистских рыл?

Залпом вражью бей пехоту! Залпом конницу встречай! Залпом вражьи самолеты к нам соваться отучай! Бей коричневые банды, чтоб они не утекли! Только слушайся команды;

- Пли!

Эй, товарищ, не дремли!

- Пли!

По врагам родной земли -

Пли!

Чтоб все гады полегли -

Пли!

Чтоб подняться не смогли -

Пли!

Чтобы ног не унесли -

Пли!

ЗАВЕТНОЕ СЛОВО ФОМЫ СМЫСЛОВА, РУССКОГО БЫВАЛОГО СОЛДАТА

В некоторой роте, в некотором взводе, на советско-германском фронте, неотлучно в бою, в походе, будь то лето или зима, - всю войну в геройской пехоте верно служит Смыслов Фома.

А о нем говорят в народе, что хорош солдат.

Росту Фома невысокого, карий взгляд, говорит он, маленько окая, на вологодский лад.

Первый в роте по части доблести, очень сведущ в военной области. И в бою не жалеет крови и германца разит огнем. А еще есть молва о нем, о Фоме Лукиче Смыслове, о солдатском «Заветном слове».

Вот сидит он в лесу на пне - автомат на тугом ремне, гимнастерка на нем опрятная и заправочка аккуратная. Глаза хитроватые, зубы красивые, и усы седоватые, сивые. Козью ножку курит, говорит всерьез. А когда балагурит - то смех до слез.

А боец он и впрямь бывалый, и в бою - Фома запевала, геройских дел затевала. Удалой солдатской рукой наш Фома отправил немало гитлерья на полный спокой. Говорят, и у Волги был, и у Дона-то немца бил, и за Курском его видали, - на груди ордена и медали. Говорят, за бой у Орла и Фоме была похвала. Стал сержантом из красноармейцев, потому что храбр и душою чист. А еще сыновья у него имеются - летчик один, а другой танкист. Супруга Фомы - на патронном заводе, а дочь санитаркою служит в роте. Так о Фоме говорят в народе.

Ладно Фома говорит с бойцами, связывает концы с концами. Вдали пулемет постукивает - немец лесок прощупывает. То пушка ухнет, то пуля юркнет, да это бойцам не ново.

А ново - заветное слово Фомы Смыслова.

С. Кирсанов

ПОКАЖЕМ, ЧТО МЫ СЕВЕРОМОРЦЫ!

(Беседа Калистрата, русского служивого солдата)

Здравствуйте, мои боевые дружочки! Кончились ночи, настали денечки. А с наступлением долгих дней и жизнь наша будет немножко сложней. Понятное дело: ночь да пурга - мы невидимы для врага. Но мы умеем и день полярный наполнить работой боевой, ударной. Разве мало фашистских бандитов в прошлое лето нами поубито ! Выходит, друзья дорогие, дни эти будут у нас боевые. И у нас одна должна быть забота, чтоб на славу сейчас поработать. Стыдно нам от других отставать, морским пехотинцам надо не подкачать.

Велики успехи у Армии Красной, но почивать на лаврах сейчас опасно. Родина нам говорит, что фашистский зверь ранен, но не добит. Его нужно гнать и бить, бить и гнать. Крепко досталось немцу в Крыму, еще и не это будет ему. У фрицев настало тяжелое время. На Юге позорно скопытился Бемэ, в Яссах Манштейну никак не сидится, на Севере Дитлу тоже не спится. Зададимся вопросом: отчего бы все это? Видно, жарким для них будет лето. Недолго осталось фашистам нахальным топтать нашу землю на Севере дальнем. Ничто не спасет и на Севере их, придет час расплаты и здесь для них. Жесток разговор будет наш с врагами. Ответ мы с них потребуем сами. За каждый камень и кустик полярный жестоко поплатится егерь коварный. Под нашим ударом враг не усидит, североморец ему ничего не простит.

Полярный день нам не будет помехой, кто хочет, тот всегда добьется успеха. Не так ли, браточки мои дорогие? Но, всем известно, бойцы не такие, чтоб от успехов своих зазнаваться и словами своими бросаться. Хорошо понимать должен каждый из нас, что готовиться нужно каждый час. Чтоб одержать победу в бою, нужно совершенствовать выучку свою. Оружие свое нужно крепко знать, дисциплину во всем и везде соблюдать.

А всем бойцам переднего края предстоит работа сейчас боевая. Если фриц по нас снарядом, артиллерист вдвойне рассчитайся с гадом, а если мина его просвистит, минометчик две мины в фашиста пусти. На удар ответь двойным ударом, и чтоб выстрел твой не пропал даром. И совсем неправильно это, что снайперу нельзя охотиться летом. В прошлом году Слюсарев и Колесников и в светлое время били врагов. Если ты хороший солдат, нет для тебя никаких преград. А снайперов я хочу упрекнуть, почему вы удар поубавили чуть? Время идет, время не ждет, а счет боевой у вас мало растет. Нет, нам медлить никак нельзя. На новые подвиги смело, друзья! Или опыта мало у вас? Или уже притупился глаз? А где же находчивость, лихость, умение? Все на службу в победном сражении!

Да нам ли, матросы, опасностей бояться! Нам ли в последнем ряду оставаться! Мы любим бои, и сердце в нас бьется. Покажем, что мы североморцы. Умением, силой, матросскою хваткой, огнем сокрушим егерей без остатка! Кому не ясно, у кого есть вопросы? Нет. Добро. Узнаю матросов.

Н. Букин

ПОЛЮШКА, ПОЛЯ...

Когда ранило нашего радиста Костьку, мы загоревали, но командир сказал:

- Костька поправится, а пока я попрошу замену.

Утром к нам в окоп спрыгнула девчонка. Лет двадцати с небольшим гаком. Нос пуговкой, глаза зеленые, кудряшки соломенного цвета.

- Як вам, - сказала она, одернув гимнастерку.

- На экскурсию?

- Нет, воевать. Я радистка.

Мы сразу упали духом. Ждали дело, а пришла дева. Как же это понять? Начнутся теперь ахи и охи, а связь кто налаживать будет?

- Может быть, вы ошиблись? - спросил телефонист Левков. - Может, вам не сюда? Здесь стреляют.

Девчонка шмыгнула носом, назвалась Полей и попросила указать, где ее место.

Командир подвел ее к Костькиному аппарату и скрылся в блиндаже.

Поля осмотрела аппарат, поправила антенну и начала крутить. У многих из нас зашлась душа. Костька был артистом. Его приемник славился на всю дивизию. Сломает, ей-ей сломает эта дева ценную машину.

- Поаккуратней, - говорим, - радио вещь нежная.

А Поля только улыбнулась.

Мы увидели ее улыбку и поняли, что пропали.

Эта курносая девчонка если не всех, то половину ребят в окопе с ума сведет.

Первым сдался телефонист Левков. Тайком от всех он побрился в окопной нише, пошел якобы связь проверять и принес радистке охапку цветов.

За Левковым к радистке этаким чертом подскочил минометчик Юрков.

- Как устроились? Как себя чувствуете? Не желаете ли чего? Мы, минометчики, народ серьезный, бьем только по стоющим целям.

Юркова перебил артиллерийский связной Муха:

- Знаете ли, артиллерия - это чувство...

Ну, думаем, пошло. Однако девчонка их сразу отбрила:

- Мины под меня подводить не надо, артподготовка тоже ни к чему. Освободите, товарищи, радиорубку.

Юрков отошел и зашипел, как мина:

- Погоди, недотрога. Мы тебя беглым обстреляем. Беглый не возьмет, ураганный откроем...

Подошел командир:

- Связь есть?

Девчонка вскочила, вытянулась как штык и отрапортовала. Связь оказалась в лучшем виде. Со всеми точками. И начала наша радиостанция хлеще, чем при Костьке, греметь. Минометчики раньше на проводах висели - на радио перешли; артиллеристы и саперы тоже:

Тесно стало в нашем окопе. Только и слышишь:

- «Волна», я - «Иголка», перехожу на прием.

Один только разведчик Терехин радиоузлом не заинтересовался, в радиорубку не заходил. Пройдет мимо, усы пушистые подкрутит, глазами морг, морг и бурчит:

- Эка, народу набралось! Как у попа на исповеди. Сплюнет и уйдет.

Костька к нам не вернулся. И радистка осталась у нас. По первости трудно было. Ни тебе посоветоваться, ни тебе душу отвести. Ходи и молчи, а душа крепкого словца, как молитвы, просит. С неделю маялись, потом привыкли. И радистка обжилась. Стали мы ее Полюшкой звать.

И началось. Сначала разговоры пошли, войны без любви не бывает. Любовь войны не признает. Любовь и в окопе живет. Не любить - не жить. Без любви - как без солнца. Солнце светит, а любовь греет. Любовь смерть побеждает. Влюбленные лучше воюют. Полюбил - победил.

Стали ребята Полюшке жгучие письма писать. До чего бы дело дошло - не известно, но помогла подготовка к наступлению. Времени у всех стало в обрез. В рубке потише стало. Только Терехин утро и вечер мимо радистки, как часы, ходит. Пройдет, кислую рожу состроит, а сам морг, морг да на Полюшку глаз и положит.

В окопе любви не скроешь. Мы к Терехину. Он нас в дальний угол окопа отвел и давай чертыхаться:

- Вы что, очумели? Какая любовь на войне? Любовь ландыш любит. А здесь чертополох и лопухи. Левкой на кирпиче не зацветет.

За этот чертополох мы с Терехиным чуть на кулаки не пустились.

Терехин замолчал и мимо Полюшки ходить бросил. Кстати, его в разведку послали. Взял он радиоприемник и ушел. Ушел и пропал. День нету. Два. Все сроки прошли. Полюшка круглые сутки не спит, по эфиру лазит, Терехина ищет.

- «Смелый», я - «Иголка»! «Смелый», я - «Иголка»! А «Смелый» как в воду канул. Командир сам не свой. Полюшке:

- Плохо ищете!

Полюшка обратно за аппарат, а у самой руки дрожат и слезинки по щекам катятся. Полюшка к командиру:

- Придет Терехин, товарищ командир, или вовсе ему крышка? - И в слезы.

Поняли мы, что напрасно Терехин нам басни о лопухах рассказывал. Втюрилась в него девчонка. Успокаиваем мы ее.

А наступление на носу. Сведения до зарезу нужны. Начали второго в разведку снаряжать. Тут-то Поля к командиру и подкатилась.

- Разрешите мне? Я успею к сроку. Кстати, и Терехина попытаюсь... Найду.

Командир и так и, сяк. И радистку жалко, и сведения нужны, а вдруг и впрямь она Терехина найдет? Упросила его Полюшка, взяла передатчик - и в лес.

К вечеру слышим передачу:

- «Гром», «Гром», я - «Иголка»! Все в порядке. Напала на след.

Вот тебе и дева!

Утром обратно:

- «Гром», «Гром», иду по следу.

В обед радио говорить перестало. Немцы стрельбу открыли. Начали обратно третьего разведчика снаряжать, а к темну Полюшка пришла. И с Терехиным!

Вытянулась и рапортует. Что ты скажешь!

Терехина-то раненого она в лесу нашла. Увидел наш командир Полюшку, Терехина и прямо прослезился.

- Стало быть, и на войне любовь живет. Без любви такого не сделаешь. - Сведения принял, вздохнул и добавил: - Эх, если бы не война, мы бы такую свадьбу вам сыграли!

Полюшка бледная-бледная была, а тут как загорится вся! Глаза опустила и тихо сказала:

- Спасибо, товарищ командир. Только мы с Сережей до войны поженатые. Об этом он мне строго-настрого молчать велел и сам не говорил.

В это время и Терехин очнулся. Доложил о разведке, а в конце за свое семейное положение извинился:

- Простите, - говорит, - товарищ командир. Мы с Полюшкой довоенные муж и жена, только я об этом никому не говорил, чтобы товарищей не беспокоить.

Вот вам и лопухи с чертополохом!

Б. Кушелев

СОБАКА - ДРУГ ЧЕЛОВЕКА

Извините меня, но я вынужден познакомить вас с начальником концентрационного лагеря в белорусском местечке Каменка обер-лейтенантом войск СС Густавом Фрембахом.

Я не буду вам рассказывать его биографию, описывать наружность, но скажу только об одной его черте: Фрембах был собачником.

В Германии, на собачьих выставках в Лейпциге он два раза получал золотую медаль за чистопородность и высокий класс дрессировки. Уже во время войны он издал книжку под заглавием «Собака служит великой Германии».

Густав Фрембах приехал в лагерь с десятью своими немецкими овчарками. В первый же вечер Фрембах собрал всех охранников лагеря и выступил перед ними со следующим сообщением:

- Высшее командование крайне недовольно тем, что заключенные вашего лагеря имеют возможность систематически устраивать побеги. Я должен предупредить вас: еще один побег - и все вы окажетесь на передовых позициях.

Лица охранников вытянулись и стали грустными.

- Но, я думаю, этого не случится, - продолжал Фрембах, - я привез десять прекрасных сторожевых собак, воспитанных и выдрессированных лично мною. Эти собаки будут находиться на свободе, за оградой лагеря. И они выдрессированы так, что если видят бегущего человека, они немедленно кладут его на землю и лаем зовут начальство.

Облегченно вздыхая, охранники расходились с собрания, и ни один из них не знал, сколь трагически обернется их судьба.

В один прекрасный летний вечер Густав Фрембах сидел на веранде, пил кофе, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонил друг Фрембаха майор Гиль. Звонил из Минска, и Фрембах никак не мог понять, как майор, утром звонивший из Бобруйска, вечером звонит уже из Минска. А то, что услышал Фрембах из уст майора, было сплошным ужасом. Майор сообщил, что лагерь Фрембаха уже находится в тылу у красных, и советовал другу любыми способами «эвакуироваться» в Минск.

Хорошо сказать - любыми способами! Фрембах метался по дому, как сумасшедший, хватался за вещи, бросал их и в конце концов решил драпать налегке и самым древним, но самым верным способом. Он вышел из дому и с беспечным видом пошел к воротам. Фрембах думал, что охранники не заметят его бегства, но он был плохого мнения о догадливости своих подчиненных. Они все видели и, как только Фрембах вышел за ворота, ловко «форсировали» в разных местах заграждения и рванули кто куда.

Но тут произошло следующее: дрессированные овчарки увидели бегущих в разные стороны охранников. И недаром Фрембах славился классом дрессировки - овчарки сорвались с места и через какие-нибудь пять минут все охранники лагеря во главе с Фрембахом лежали под собаками, и многоголосый лай оглашал окрестность.

На лай вскоре подошли бойцы нашей разведки, и все окончилось, как следовало.

Вот и вся история, из которой мы узнали, что даже немецкая овчарка, будучи в конечном счете собакой, является другом человека.

В. Ардаматский

КАША

Фамилия моя Кушакова, а звать Екатерина Николаевна.

Но на производстве меня все Катей зовут. Катя да Катя. А то и Катюшей покличут. Или Катенькой...

Конечно, если разобраться, какая я им Катюша? Бабе за пятьдесят. Внуков могла бы своих качать! Да так уж, видно, пришлось. Прокатилась жизнь бобыльим колесом. Ну и осталась я... Катей.

Мы на заводе кашу делаем. Пшенную, гречневую, овсяную. Называется «концентрат». Для нужд фронта.

Для бойцов она очень удобная - наша каша: варить не надо. Развести ее кипяточком или горячим молочком - и действуй, милый, на здоровье!..

В заверточном цехе девчата у нас молодые работают, веселые.

Вот они и затеяли в каждый пакетик с нашей кашей вкладывать записочки для бойцов.

Разное писали.

Соня Кругликова у нас есть. Бойкая девчонка, оторви да брось! Она так написала:

«Дорогой боец! Сообщите на завод Соне Кругликовой, сколько фашистов вы уничтожили, поев нашей каши. Мне восемнадцать лет, глаза у меня, между прочим, карие».

Мы ей говорим: «Сонька, про глаза-то зачем?» «А как же?! - отвечает. - Фронт все должен знать. Фронту все интересно!..»

Аня Дехтярева очень хороший стишок сочинила и тоже на фронт послала. Как это... вот:

Как сварит нашу кашу к обеду

И девчатам спасибо пошлет,

Мол, одержим над гадом победу -

И тогда непременно заеду

На далекий консервный завод,

Чтобы после военной разлуки

Встретить снова тепло этих глаз

И пожать эти женские руки,

Что так славно трудились для нас!

Ко мне девчата тоже пристали: «Напиши да напиши...»

Я не захотела от молодых отставать и написала из песни своей, из любимой:

Мой товарищ, тебя я не знаю,

Но любовь в моем сердце жива.

Сообщите, если будет времечко, понравилась ли вам наша каша».

И подписалась: «Катя Кушакова».

Вот однажды пришла я домой после работы, постиралась, сижу, пью чай.

Вдруг слышу - в дверь стучат.

- Войдите, - говорю.

Входит военный товарищ. Моряк. Черная шинель, пуговки золотые. Младший командир.

- Здрасьте! Мне... Катю Кушакову!

- А зачем она вам?

- Так... Нужно!

Вижу, мнется он, вроде стесняется. А мне и самой как-то вдруг неловко стало.

- Да вы присядьте, - говорю. Сел он на стул, снял шапку.

Молоденький сам, красивенький такой и, видать, прямо пришел из парикмахерской - одеколоном на всю комнату пахнет.

- Я, - говорит, - в вашем городе - случайный гость. Я здесь лежал раненый в лазарете, а сейчас возвращаюсь обратно на фронт, и мне очень нужна... Катя Кушакова. Ее что, дома нет?

Меня что-то в сердце кольнуло: «Не признавайся!..»

- Нету дома, - говорю, - но вы можете мне все сказать, я ей передам.

- Передайте ей, - говорит мой гость и заливается краской до самой шеи, - что мне ее каша очень понравилась. И еще скажите, что песню эту я тоже очень люблю...

Мой товарищ, тебя я не знаю,

Но любовь в моем сердце жива.

А я стою ни жива ни мертва. Вижу, у человека - мечта. И нельзя эту мечту трогать! А он ко мне:

- Вы ее хорошо знаете - Катю Кушакову?

- Да немножко знаю, - говорю.

- Какая она из себя?

- Да такая, - говорю, - этакая... в общем, женского пола!

- Блондинка?..

Глянула я тут случайно в зеркальце на волосы свои седые, отвечаю:

- Светленькая!

- Красивая? Вот пристал!

- Красивая, - говорю, - и умная, и молодая...

- Я завтра уезжаю. Может, мне удастся ее сегодня повидать?

- Нет, - говорю, - не удастся. Она сама вчера только на фронт уехала. Военной сестрой! Кончила курсы и подалась!

Встал он, потемнел лицом.

- Что же, - говорит, - значит, не судьба. Ну, может быть, мы на фронте встретимся. Бывают,- говорит,- такие счастливые совпадения в жизни. Почему-то, - говорит, - ее записочка в каше этой на меня очень сильное впечатление произвела.

Мой товарищ, тебя я не знаю,

Но любовь в моем сердце жива.

Буду, - говорит, - искать Катю Кушакову, может, после войны найду. До свидания, бабушка...

Закапали у меня вдруг слезы из глаз. Говорю:

- Дай мне тебя, внучек, поцеловать. Будь здоров! Друзьям своим поклонись от меня.

Поцеловала его и даже перекрестила. Пошла провожать и у калитки еще сказала:

- А насчет каши нашей не беспокойтесь. Каши дадим вам на фронт вдоволь, и хорошей. Только скорее врага вон гоните!..

- Все, - говорит, - будет в порядке, бабушка. И врага прогоним, и Катю Кушакову разыщем!

И разыщет. Такой всего добьется. Одна у меня надежда теперь, что эту его Катю совсем не Катей будут звать!..

Леонид Ленч

ПАРАБЕЛЛУМ

Весь наш батальон знал историю этого парабеллума. Старшина очень гордился им. Он добыл его в бою, сняв с лично убитого им немецкого офицера.

Но то, что произошло впоследствии благодаря этому же немецкому пистолету, стоит рассказать и более широкой аудитории, нежели наш батальон.

Вечер застал нас в только что освобожденной украинской деревне. Мы изрядно утомились и вместе со старшиной зашли в хату, чтобы хорошенько выспаться. Нам отвели пустую комнатку, принесли два одеяла и маленькую коптилку. Зажгли мы ее и начали устраиваться на ночевку. Раздеваться мы не стали. Только старшина вытащил свой трофейный парабеллум и положил его на стол рядом с коптилкой. Надо сказать, что этот светильник выполнял свои функции довольно слабо. Коптилка едва освещала территорию стола, на котором ее установили. Во всяком случае, парабеллум, лежащий с нею рядом, можно было различить.

Улеглись мы со старшиной на топчаны, накрылись своими шинелями и хозяйскими одеялами. Еще не успели заснуть, вдруг слышим: входят в нашу «спальню» какие-то люди. Когда они подошли к тусклому нашему лампиону, мы убедились в том, что нашими визитерами оказались... немцы. Двое были при автоматах, третий с ручным пулеметом.

Увидев на столе парабеллум, немцы внимательно прочитали слова, выгравированные на золотой пластинке, привинченной к пистолету. И, решив, что в комнате расположились немецкие офицеры, они, по-видимому, даже обрадовались. Уложив свое оружие по соседству с парабеллумом, три немца стали спокойно устраиваться на ночлег.

Мы со старшиной наблюдали за ними и молчали. Пускай, дескать, укладываются. А там видно будет. Может, им что-нибудь интересное приснится.

Дали мы немцам полную возможность сладко уснуть. Храпели они основательно и немало были удивлены, когда мы их внезапно разбудили...

Один из трех попавшихся нам офицеров поглядел на пистолет и грустно произнес:

- Кто бы мог подумать, что наш германский парабеллум окажется таким предателем.

Гв. капитан М. Замула, Герой Советского Союза

ЛОЖКА

(Фронтовая быль)

Эту любопытную и, если хотите, трогательную историю рассказал мне однажды сержант Николай Семенович Логинов - мастер снайперского дела, человек во многих отношениях замечательный.

Не помню уже в связи с чем, но разговор зашел сначала о песнях.

- Песня, она душу греет, - заговорил северным окающим наречием Логинов. - Петь не пою, голос у меня подгулял, а слушать люблю. И песен всяких уйму знаю.

Про солдатскую справу тоже дельные песни составлены. Про шинель есть, про валенки даже летом поют, про кисет и говорить нечего, а про махорку и «Давай закурим» так завлекательно поется, что прямо-таки никакого махорочного довольствия не хватает.

Вот только что-то про ложку никакой песни не слыхивал. Про котелок поют, а ложку вроде как недооценивают. А зря. Ложка - инструмент первостатейный. Солдат без ложки - недокомплект.

А был у нас один попервоначалу такой. Тихон Седых, тоже снайпер, может, слыхали? Так вот, не знаю, как так получилось, а верней всего по причине собственного ротозейства, но остался человек без ложки. Мудреная ли, понимаешь, вещь, а вот поди ж ты, обойдись без нее. Самому сделать, так из чего? Кругом сопки, горы и ни одного деревца. На наш военторг надеяться тоже не приходится, поскольку он еще года два будет курительные трубки осваивать.

Так и жил наш Тихон на безложечном положении. До обеда еще ничего, терпел, а в обеденное время скучал невыносимо. Через эту самую скуку не только себе, но и всем нам политико-моральное настроение портил. Только ты, скажем, начнешь делать первый маневр вокруг повара на предмет второй добавки, а он над душой у тебя стоит и в рот тоскливо смотрит, ложку дожидается.

Долго мы так мучились с Тихоном. Но однажды случился коренной перелом. Вызывает командир Тихона в свою землянку и без лишних слов вручает ему новенькую, покрытую лаком, расписную ложку.

Тихон, конечно, теряется и буквально таращит глаза на ложку, как, извиняюсь, баран на новые ворота.

А командир, увидев, что солдат находится в таких расстроенных чувствах, говорит ему:

-- Персональная тебе посылка. От Пелагеи Андреевны.

- От какой Пелагеи Андреевны? - еще больше удивляется Тихон.

- От матери твоей, Пелагеи Андреевны. Из Вологодской области.

- Так мою же мамашу звали Марьей Петровной, - упавшим голосом говорит Тихон, - и умерла она десять лет назад.

Тут и сам командир удивился.

- Это, - говорит, - меняет положение. Прямо какая-то «курская аномалия» получается. Вот же она и письмо тебе прислала.

Смотрит Тихон в письмо и глазам своим не верит. Все честь по чести - и полевая почта, и фамилия его, и имя-отчество сходится, а главное, письмо - самое настоящее материнское. Мы это письмо столько раз читали, что я и сейчас его помню слово в слово:

«Любезный сынок, Тихон Иванович, шлю тебе низкий земной поклон и свое материнское благословение. Мы всем колхозом имени «Красных партизан» посылаем вам, нашим родным защитникам, свои колхозные гостинцы. Окромя того, прилагаю к письму ложку. Не обессудь, сынок, старуху за подарок. Слышала я еще в старые времена от служивых людей, что добрая ложка солдату силу дает. Кушай, сынок, на здоровье да супостатов скорее гони с отцовской земли».

Об этой посылке и письме узнали в роте. Тихона поздравляли, как именинника. А бывало, завидит его повар у походной кухни и во весь свой густой голос гаркнет:

- Расступись, пехтура! Тихон с ложкой идет!

Одним словом, стал человек знаменит на все подразделение. Письмо Пелагеи Андреевны было напечатано в боевом листке с пожеланием: дескать, пусть Тихон, осваивая новую ложку, не забывает получше освоить снайперскую винтовку. Это, конечно, немного задело Тихона, хотя он и виду не подал. Но все-таки совет пошел ему впрок.

Об одном он только беспокоился.

- Должно быть, ошибка вышла. Может, есть другой Тихон Иванович Седых. А я, выходит, незаконно пользуюсь чужим имуществом.

Тогда мы посоветовали написать письмо Пелагее Андреевне. Так и сделал, написал обо всем. О том, как сорокового фашиста недавно истребил, и о ложке помянул: может, дескать, недоразумение получилось.

В самую последнюю минуту заковырка у него вышла.

- А как же я письмо отправлю: ведь фамилии-то не знаю.

- Не велика беда, - успокоили мы его, - пиши на колхоз, по имени-отчеству. Такую женщину, должно, все знают.

И верно, вскорости приходит ему ответ. Прочитали мы письмо, так и ахнули. Сначала, как полагается, поклоны, приветы, а потом читаем такие удивительные слова:

«Извини ты меня, сынок, дуру старую, ложку-то послала и уж потом спохватилась - небось ведь сухая ложка рот дерет. Когда председатель нашего колхоза Иван Акимович зачитал твое письмо на колхозном собрании, я сказала свое слово. Исправлю, мол, дорогие колхозники, свое упущение. Передаю своим сынкам на фронт заработанные по трудодням двадцать пудов ячменя, три пуда мяса, да масла пятнадцать фунтов, да грибов сушеных, сколько наберется. Мне, старушке, много ли надо, а они люди молодые, и работа у них тяжелая - немца бить. Пусть сил набираются. Одобрили колхозники и тоже со своих запасов кто муки, кто крупы, кто мяса дополнили. Вот она и посылка добрая вышла.

А насчет ложки не сомневайся, Тихон Иванович. Твоя ложка. Я о тебе из письма своего племянника Васи Куделина узнала. Он с тобой вместе служит. Поклон ему передай. Нет у меня в Красной Армии чужих людей. Все вы для меня вроде родных сыновей...»-

Вот какой оборот во всей этой истории с ложкой вышел. А Вася Куделин? Какой номер выкинул и, главное, никому ни слова. Только когда уже все вскрылось и Тихон начал душить его в своих объятиях, Вася сердито проворчал:

- Ты старушку обнимай, а не меня. Смотри ложку свою не раздави, медведь...

- Нет уж, не сомневайся, - кричал Тихон, - эту ложку я детям еще оставлю и закажу хранить ее, как золотую семейную посуду в старину хранили...

- Вот оно, какие дела-то, - закончил свой рассказ Логинов.

- А где же сейчас эта знаменитая ложка? Логинов недоумевающе посмотрел на меня и сердито ответил:

- Ложка? Где ж ей быть? Должно, у хозяина. Да разве в ложке тут суть? Люди-то у нас каковы! Золотые люди!

Старший лейтенант И. Гагарин

НА ВТОРОЕ - «ЯЗЫК»

Гвардии сержант Утенков тяготился своей должностью. Не раз он подходил к командиру роты и четко рапортовал:

- Товарищ гвардии лейтенант! Нет моих сил больше: дозвольте хоть раз в разведку...

- Не могу, товарищ гвардии сержант. Вы отличный повар, готовите вкусно, и вас ценят бойцы... Итак, назавтра делаете борщ. Понятно?

- Понятно, товарищ гвардии лейтенант.

- Можете идти. Понятно?

- Понятно, товарищ гвардии лейтенант... - отвечал грустный Утенков.

И так далее и в том же роде.

Однажды в ненастный вечер с двумя термосами наперекидку Утенков пробирался к переднему краю. Вдруг из кустов кто-то поднялся, и повара обдала автоматная очередь. Утенков испустил страшный вопль и упал. Прошло полминуты, и фашистский солдат для собственного спокойствия пострелял вокруг, а потом начал шарить в темноте - искать свою жертву.

Один раз немец наступил Утенкову на руку - повар стерпел, сказав сам себе: «Утенков, держись, ты - гвардеец. Может, это твоя удача...» И когда автоматчик повернулся спиной, Утенков вскочил и ударил немца с разворотом, вразмашку.

Фашист так и рухнул. Повар поднял автомат и подождал, пока немец очухается, а потом скомандовал: «Хен-де хох, сукин сын! Бери, гад, термосы - пора ребятам ужинать. А то нам с тобой от старшины нагорит. Бегом!..»

И - о чудо! - немец понял все, что сказал «рус».

- На первое борщ, товарищ гвардии старшина! На второе - «язык»! -- так доложил Утенков, явившись на передовую.

К. Ильин

НАПАРНИК

Я снайпер опытный. Глаз у меня зорок да и наблюдательность хорошая. А все же недавно я впросак попал...

Моего напарника Ванюшу Кузина неделю назад по ранению в госпиталь отправили. Горевал я сильно. Надежный был паренек. А хороший напарник для снайпера - правая рука. Плохой - левой руки не стоит.

Мой командир говорит:

- Завтра с другим напарником пойдешь. Сашей звать.

- Хорошо, - отвечаю, - Саша так Саша, мне все равно. - А у самого сердце о Ванюше болит.

Но вот утром ранехонько мы с Сашей на опорном пункте встретились. Вижу, у Саши фигура не очень-то бравая, рост маленький. За плечами плащ-палатка. А лица в сумраке и не разглядел.

Поползли мы на передний край своей обороны. Заняли огневую позицию, замаскировались между камней.

Искоса присматриваюсь я к Саше, и все мне в нем не нравится. И полз он как-то неуклюже, и за камнем будто бы не так, как Ванюша, лежал. А главное - молчит. Хоть бы слово сказал. Вот и захотелось мне его хоть словечком уколоть.

- Ты на фронте-то давно?

- Нет, - отвечает Саша, - всего полмесяца. В вашей роте со вчерашнего дня.

А голос у напарника такой тоненький-тоненький. Тут уж меня зло разобрало. Вот, думаю, бог напарника дал. Выходит, он еще и пороху не нюхал, где-то по тылам околачивался.

Недовольным голосом ориентировал я Сашу на местности, о повадках немцев рассказал да и замолчал. Саша тоже не разговаривает.

Часа три мы лежали без движения. Ноги деревенеть начали. А смотрю, напарник лежит терпеливо. И то хорошо! Но вот метрах в шестистах фигура немца мелькнула.

- Стреляй! - говорю.

Выстрелил напарник, да только немец невредимым в траншею скрылся. Рассердился я.

- Эх ты, баба, - говорю, - мажешь.

- Я вовсе и не баба, - услышал я обиженный голос, - не баба, а девушка.

Я так и обомлел. А напарник продолжает:

- Ты только не думай, что я стрелять... - Тут она речь свою прервала и к винтовке приложилась.

Когда дымок после выстрела рассеялся, увидел я, что немец около своего дзота на земле корчится. Другой гитлеровец из траншеи выпрыгнул, хотел утащить раненого бандита, но Саша и этого разбойника рядом уложила. Вот так, думаю, Саша. А она дозарядила винтовку и продолжает свою прерванную речь:

- ...Ты не думай, что стрелять не умею. Я на курсах снайперов отличницей была.

- Ничего я не думаю - уже более дружелюбно отвечаю ей. - Я знал, что командир плохого напарника мне не даст.

А у самого на себя такая обида: ведь лучшим снайпером считаюсь, фашиста за полкилометра среди камней различаю, все наблюдательностью своей хвалился, а тут не мог девушку от парня отличить!

А Саше я так и не сказал, за кого я ее вначале принял. И вы не говорите, а то смеяться будут.

Р. Каменев

ДОСАДНАЯ ОПЕЧАТКА

В Н-ской части есть известный разведчик Глазков. Он за последнее время привел двадцать девять «языков». Расскажем об одном из них.

- Ну, как прошла операция? Удалась ли вам? - спросили мы Глазкова.

- Удалась, да не совсем.

- То есть как?

- А вот так, как бывает у вас, редакторов: пишете статью, а назавтра заметочка : дескать, вчера нами допущена досадная опечатка.

Пронюхали мы, что в тылу у немцев, в двадцати километрах от фронта, живет немец-генерал. Ну, и решили взять его. Пошли туда. Не буду говорить, как мы его охрану сняли, - дело было, конечно, трудное, - но мы в потемках сладили с ней. Вхожу я с группой захвата в сени, притаился - слышу, вода плещет. Открываю дверь в избу, а там посередке большая оцинкованная ванна стоит, а в ванне - пузатый, лысый, пожилой из себя немец. На столе немецкая свеча, и всякие штучки немецкие, и папка с бумагами тоже немецкая, а на стене висит генеральский мундир, выглаженный, готовый точно для парада.

«Ну, - говорю, - нам некогда, давай одевайся». Немец обомлел. Я автоматом делаю ему предложение. Генерал видит, делать нечего, вылезает из ванны. Я снимаю со стены мундир и помогаю его, мокренького, одевать, поскольку спешу. Генерал неохотно лезет в штаны и что-то балакает на своем наречии.

Привели его в часть на рассвете. В батальоне увидели нас с пленным генералом, диву даются и не знают, как нас похвалить, и по телефону сообщают командиру дивизии. В дивизии приняли у меня генерала на допрос.

Командир дивизии спрашивает:

- Ваша фамилия, генерал?

- Вернер. Только извините, я не генерал.

- Не генерал? Кто же вы?

- Я всего лишь повар генерала. Генерал, видите ли, выехал по делам. Пользуясь его отбытием, я принимал ванну. Меня ваши насильно одели в парадный мундир генерала.

Командир дивизии внимательно взглянул в лицо пленного и заметил в нем что-то такое поварское. Они, знаете, бывают рыхлые от жирных паров. Ну и порылся командир в захваченных бумагах, нашел фотографию генерала, видит - не похож. Понятно, рассмеялся, а потом шутя пожурил меня.

- Ну и генерала вы мне, Глазков, привели! - говорит. - Настоящий генерал кислых щей.

- Вот какие досадные опечатки бывают иногда у нашего брата разведчика, - заключил Глазков свой рассказ.

В. Апресян

ОШИБКА

Было это нынешним летом. Выстроили поутру взвод, и приходит до нас полковник.

Видный такой, плечистый. При усах. Поверять нас приехал: все ли, мол, в порядке.

Сперва он вопросы задавал. Дескать, сколько нарезов в стволе, где боевая пружина и прочее. А после говорит:

- Поглядим, хорошо ли вы свое оружие бережете. И, как я стоял правофланговый, берет он мою винтовку. Глянул на приклад, и аж усы у него обвисли.

- Это, - спрашивает, - что ж такое?

А у меня, признаться, вся ложа ножом изрезана, словно резчик работал.

- Ножом, - отвечаю, - порезал. Трофейным. Тут он меня и взял в работу.

- Это преступление, - говорит, - так обращаться с оружием.

Сунул мне винтовку и ушел. Ребята сочувствуют.

- Пропал, Матвеич. Ежели месяц строгой губы дадут - это еще малина.

Оробел я. Думаю, черт меня дернул винтовку резать. В общем, загрустил я. И с досады ушел в землянку.

Вдруг слышу, опять кричат строиться. Глядим, идет полковник обратно, а с ним майор и наш ротный. Полковник на лицо сердитый: усы кусает. Ну, думаю, сейчас будет баня с паром.

Командует полковник:

- Ефрейтор Матвеев, ко мне!

Поглядел я. Но доложил, как положено по уставу. Гляжу, мать честная, смеется полковник-то.

- Вы, - говорит, - что ж меня в заблуждение ввели? Ведь я думал, вы для забавы ложу резали. А ежели у вас каждая зарубка убитого фашиста обозначает, так это очень даже хорошо. Всей дивизии слава, что у нас есть герой, который истребил восемьдесят фашистов. И я извиняюсь за свою ошибку.

Руку мне пожал. И напоследок говорит:

- Насчет ложи не тревожьтесь. Можете резать дальше. Не хватит - другую на заказ сделаем. А эту - в музей.

Старший лейтенант С. Смирнов

СЛОЖНАЯ АРИФМЕТИКА

В кабинете начальника тылового госпиталя германской армии уже пятый час подряд совещаются сам начальник госпиталя и его помощник: они распределяют новоприбывших с советско-германского фронта раненых по палатам госпиталя.

- Д-да, - говорит начальник, - если бы мы могли распределять этих раненых только по признакам болезни...

Помощник машет рукой:

- Что вы, господин начальник! Инструкция у нас четкая: нельзя, чтобы солдаты, раненные на одном участке русского фронта, встречались бы с солдатами, пострадавшими на другом участке. Иначе они узнают размеры наших поражений, а тогда...

- Ох, ну давайте попробуем совместить оба эти принципа: и болезнь и участок фронта... Значит, этот - как его? - Фуфке Карл-Эмерих. Что у него?

- Харьков. Из дивизии, разбитой под Харьковом.

- Да нет, я спрашиваю о болезни!

- А-а... сыпной тиф у него.

- Допустим, его мы положим в палату № 4. А еще у кого сыпной?

- Вот Юзеф Кюземейер.

- Сыпной Харьков?

- Нет, сыпной Майкоп.

- Так вы мне дайте Харьков!

- Сейчас... вот отстреленный нос под Харьковом. Ефрейтор Цанштюп.

- Зачем мне ваш нос?! Вы заразного давайте!

- Заразный есть: из-под Ржева, пулевое ранение плюс чесотка.

- Ну, куда я его дену с чесоткой?

- В новую палату для Ржева.

- А если он заразит всех других обмороженных?

- Пусть лучше они заразятся чесоткой, чем мыслью о том, что нас бьют везде...

- Ну, ладно! Попробуем так. Палата № 8 для Ржева. Еще что есть?

- Контузия у Льгова. Адольф Кюсс...

- Оглох?

- Да, а что?

- Значит, хоть его можно сунуть в палату по его болезни, а не по географии...

- Ох, не советую, а вдруг он сам проболтается? Вот будь он немой...

- Немой писать начнет! Давайте дальше!

- Сейчас. Тяжелая Кубань. Двухсторонний Демянск. Ростов с осложнениями на почки. Записали? Теперь: Краснодар с выходом в копчик; сквозные Сумы. Изюм второй стадии...

- Подождите! Я не успеваю!

- А русские успевают... Кажется, еще привезли партию...

В. Ардов

ВСТРЕЧА

Мы ехали в теплушке к линии фронта. Теплушка - это звучало весьма условно, ибо холод в вагоне стоял страшный, и зубы в такт колесному стуку отбивали какой-то причудливый марш.

Один из моих соседей заговорил о тепле, о доме. Он долго вслух высчитывал, сколько времени не виделся с женой. Оказалось, год и три месяца. Другой голос отозвался: два года и один месяц.

- Ну, кто больше? - откликнулся чей-то бас. Нашлись ветераны, расставшиеся с женой в первые годы войны.

- А я вот со своей не виделся целые две недели.

- Сколько? - отозвалось несколько изумленных голосов.

- Не понимаете на недели, ну, без одного дня три полных пятидневки, включая выходные. Ясно?

Я узнал озорной голос старшины Степана Бричкиа, веселого малого, кавалера пяти медалей, как он себя называл.

- Ну, не завидуйте, ребята, - продолжал Бричкин. - Встреча получилась довольно протокольная. Слушали, постановили...

Бричкин откашлялся, почувствовав, что заинтересовал аудиторию. И действительно, все приготовились слушать.

- Призвали Степу Бричкина (старшина любил говорить о себе в третьем лице) на второй день войны. Простился с женой, Катей звать, она пропустила слезу - все как водится. С тех пор воюю. Одно время жена каждую неделю писала - работаю, мол, в депо, перевыполняю или, скажем, недовыполняю, но все же весточка. А после госпиталя меня на другой участок фронта бросили, с тех пор никак с Катей связь не налажу. И вот недавно вызывает командир батальона. Поедешь, говорит, на ремонтный завод вместе с майором и младшим лейтенантом. Зачем на завод - к делу не относится, тем более военная тайна.

Ехали-ехали, добрались до Карачаева - есть такая станция. Смотрит майор, глаза у Степы Бричкина весьма грустные. Что, говорит, случилось? Объясняю: «Если в Карачаеве сделать пересадку, через четыре часа буду дома». «Давно не был?» - спросил майор. Объясняю: «Всю войну». «Ну, - говорит майор, - заезжай на денек, пока мы на заводе осмотримся, приедешь». Бричкин, конечно, поблагодарил, и тут же одним махом перебрался на другой поезд, который вот-вот должен был уйти.

Еду. На остановке выхожу - знакомые места начинаются. Сами понимаете, в душе волнение. Поезд идет медленно. На следующей остановке опять выхожу, иду вдоль поезда, добираюсь до паровоза, спрошу, думаю, машиниста, что так тянется, когда всего сутки дали на все семейные дела. «Машинист, - кричу, - чего бредешь, как пленный фриц?» Из окна паровоза кто-то кричит:

- Ишь нашелся указчик! У нас свои диспетчера есть!

Я, откровенно говоря, вздрогнул: голос женский, а моей жене, что ни скажи, она обязательно: «Ишь нашелся указчик». Я к паровозу кинулся, а в этот момент гудок. Делать нечего, бегу на место - шестой вагон от паровоза. Сижу, волнуюсь: показалось или взаправду Катя? Наконец остановка. Бегу сам не свой к паровозу. Подымаюсь по лестничке. «Куда?» - слышу тот же голос. И представьте, перед Степой Бричкиным появляется все в копоти лицо незабвенной его супруги. Я сейчас же вниз, она по лестничке за мной. Я хочу обнять, несмотря что черная, поцеловать, все как полагается, а тут свисток.

Бросаюсь к будке. «Нельзя посторонним, - говорит Катя. - До следующей остановки!» И сама в паровозную будку и дает гудок.

Я сначала остолбенел, а поезд, как полагается, начинает набирать ход. Делать нечего, бегу в свой вагон - шестой от края. До паровоза далеко. Отсюда, думаю, бегать невыгодно. Перебазировался из шестого в пятый, потом в четвертый, в третий и так дохожу до самого начального ! Уперся в тендер - дальше пути нет.

Откровенно говоря, больно стало мне, ребята. Был Степан Бричкин на Волге, был на Миусе, был под Сивашем. В общем, до жены дистанция то шестьсот, то тысяча, то целых полторы тысячи верст. Что поделаешь? А тут до Кати от силы восемь метров, а может, даже только пять, а достать - никак. Несется вперед, и никак ее ни обойти, ни отрезать.

На следующей остановке подбегаю к паровозу. «Катюша, - говорю, а сам волнуюсь, - как живешь? Как здоровье? Как машинистом стала? Как наш домик?» и еще около десятка вопросов залпом выпалил. Она начала было отвечать, но не успела дойти и до здоровья, как раздался свисток. Катя - в будку. Паровоз гудит, а я марширую в первый вагон. Теперь уже моя позиция, так сказать, на переднем крае, но все равно Кати не видать.

Дождался следующей остановки и опять бегу, так сказать, к заветному месту свидания - к паровозу. Смотрю, Катя стоит у лестнички, а вокруг нее дежурный по станции в красной фуражке и еще два инспектора. Что-то они о делах своих паровозных рассуждают, Кате указания дают. Стою, переминаюсь с ноги на ногу.

Они все говорят. Обхожу с правого, с левого фланга, но к собственной жене никак не подступиться. Минута проходит, другая. Ну, думаю, три года ждал встречи, а теперь золотое время зря расходуется. «Товарищ, - говорю, - дежурный по станции, разрешите мне к машинисту обратиться». «Поздно, - отвечает, - обращаться». И действительно, в эту минуту раздается свисток, потом гудок. Бегу я в свой вагон, и опять между Степаном Бричкиным и его супругой те же пять метров. И мин вокруг нет, и проволоки колючей не видать, а прогрызть эти метры никак не удается.

Но самое главное узнал я на следующей остановке. Оказывается, на нашей станции Левшино, где мы жили, Кате работу не кончать, а с рейса вернется она только завтра. Ну, думаю, во многих сложных переплетах был, но такой комбинации со Степаном Бричкиным за всю войну не случалось. Осталось одно - продолжать поездку. Так и прокатился туда и обратно, и все между нами эти пять метров оставались.

Назад на станцию Карачаево жена меня отвезла. Вот до чего дожил Бричкин: жена собственноручно на паровозе с побывки везет! Простились мы в Карачаеве. Тут она говорит: «Молодец», это насчет пяти медалей, а насчет комбинации говорит: «Не горюй, мы еще свое возьмем!» И смеется.

Приехал к майору. Ну, говорит, виделся? Как же, говорю, товарищ майор, именно виделся. Рассказал кое-какие подробности, майор смеется, и впрямь со стороны, может, все это и смешно, а мне не очень.

Бричкин умолк. Со всех сторон теплушки раздались реплики:

- Вот так жена прокатила.

- Одним словом: Бричкин на паровозе.

- Что ж, старшина, мимо? Семафор, так сказать, закрыт?

Раздался смех. А Бричкин, гремя котелком (поезд, тяжело дыша, подходил к станции), отозвался:

- Ничего, ребята. Катя не зря напоследок сказала Бричкину: «Мы еще свое возьмем».

М. Лесное

ЗЛАЯ КРОВЬ

Один гвардии сержант как-то разговорился с одним военврачом 2 ранга.

- Вот что вы мне скажите, доктор: у нас когда о донорах пишут, то всегда очень трогательно и возвышенно...

- И правильно. Они заслужили.

- Да я про это не спорю, - соглашается сержант. - Я даже сам люблю читать, когда кровь жены за тысячу километров попадает вдруг прямо к мужу и они мирятся, потому что раньше ссорились. Или еще приятнее, когда какой-нибудь гвардии сержант - очень нашего брата литераторы теперь выводить любят! - во время отпуска разыскивает своего донора и без памяти влюбляется, обнаружив, что эта девушка дивной красоты. Это все очень даже возможно и читать приятно. Нет, вы мне вот про что скажите: может ко мне что-нибудь от донора перейти?

- Плохого? Нич-чего! Ничего, кроме чистейшей крови, - говорит военврач. - Вы что, не знаете, что мы каждого донора осматриваем сверху донизу, изнутри и снаружи? И даже если синяк у него где-нибудь или прыщ, то в этот момент кровь не берем. Это чтобы на температуру раненого не повлияло.

- Ерунда какая - температура! - говорит : сержант. - Я разве про это спрашиваю. Я вот про что: знаете, есть такое выражение - «Это у него в крови»? Так вот, представьте себе: донор мой - девушка, и хохотушка при этом престрашная: ха-х-а-ха да хи-хи-хи с утра до ночи, и ночью даже посмеивается во сне. Это уж у нее в крови. И вдруг попадает мне ее кровь, и я тоже начинаю «ха-ха-ха» и фыркать безо всякого повода. А мне это ни к чему. Я гвардии сержант. Или вот еще: вольют, представьте себе, кровь от какой-нибудь ревнивой дуры. Разве таких не бывает? Сколько хотите! И вот я, сроду не зная, что за ревность, вдруг делаюсь этаким современным Отелло с автоматом... Что вы на это скажете?

- Чушь несусветная! - говорит врач.

- Ну, тогда спасибо, - вежливо улыбается сержант, а сам думает: «Хотя врач и очень красноречивыми и убедительными словами опроверг мои доводы, но я почему-то при своем мнении. Однако спорить не буду. Может быть, мне никогда ничьей крови занимать не придется, и тогда мне все равно».

Но случилось как раз иначе. В очень скором времени в одном бою гвардии сержанта ранило, и начал он это сознавать только уже через несколько часов на госпитальной койке.

Открыл он глаза и видит, что над ним знакомый военврач 2 ранга, и врач кому-то говорит:

- Вот видите, щеки окрасились, в глазах - выражение! Что значит кровь!

«Вкачали мне, стало быть», - думает сержант. И ему стало приятно, что врач насчет выражения в глазах заметил. «Вот оно уже и сказывается, - думает он, - раньше многое чего во мне девушкам нравилось, но только не глаза. Никогда в них у меня не было хоть сколько-нибудь интересного выражения. А раз теперь оно есть, значит, это от донора, не иначе».

И пока еще он не может разлепить губы, чтобы выяснить интересующий его вопрос, лежит он в покое и тихо мечтает, что, может быть, его донор артистка с выразительными карими глазами, даже, может быть, заслуженная артистка. И начнутся у него теперь тоже всякие красивые манеры и замашки... Приятно.

Выздоровление пошло быстро. На другой день он уже голову начал поднимать и пустился разговаривать.

Пришел к нему военврач.

- Ну, поздравляю, - говорит, - справились молодцом. Может быть, вы интересуетесь, чью кровь получили?

- Очень даже.

Вышел врач, вернулся с записочкой и читает:

- «Город Пенза... Клеопатра Ивановна Басаврюк...» Как только он это произнес, гвардии сержант так на подушку и покатился, глаза завел, кричит:

- Ох, батюшки-светы, что вы со мной сделали? Ой, скорей-скорей помогите! Немедленно выливайте всю кровь обратно!

- Ничего не получится, - говорит врач.

- Ну, тогда я не знаю, тогда прысните мне какое-нибудь противоядие или еще чего-нибудь... Ведь этот донор - господи! - ведь это же не женщина, а гремучая змея! Это же моя собственная тетка, тетя Клепа! Ах-ах! Нет, я говорю - змея? Даже и не змея, а дракон! Ведь в ней одной столько злости, что на десять тысяч человек хватит! Уж кому знать, как не мне: она же меня в раннем детстве воспитывала. У нее еще такой поясок был, жесткий, как прут, розочки на нем бисером вышиты. Так она меня этими розочками лупцевала!

- Значит, не зря, - говорит врач, - очень из вас хороший парень вышел.

- Так разве это она?

- Ну, я там не знаю, - говорит врач, - а только ваша тетка - преотличная женщина. Она еще тут к адресу две строчки приписала. Вот: «Будь здоров, бей врагов». И я бы на вашем месте написал ей письмо и в письме поклонился бы в ножки, потому что ее кровь вас спасла. А там - как хотите.

Не знаю, кланялся гвардии сержант своей тетке в ножки или нет, а только, став на ноги, помчался он снова в бой, а после боя разыскал военврача 2 ранга и говорит:

- Вот вы хоть и говорите: «Чушь, чушь», а я вам скажу: не чушь, а так точно! После этого моего ранения и после вашего переливания злости во мне прибавилось в десять раз! И это, безусловно, не иначе как теткина злая кровь играет. И вы меня не разубедите!

В. Карбовская

ВСТРЕЧА НА ТРИБУНЕ

Есть ли у вас маленькие дети, или внук, или внучка? А может быть, вы так богаты, что имеете и то и другое в нескольких экземплярах.

Какое это удовольствие пойти с ними на праздничную демонстрацию! Дома они забрасывают вас вопросами. А тут, на Красной площади, им не до этого: у них разинуты рты - удивление, восхищение, ириски!

А ежели у вас пропуск на трибуны, на военный парад - это уже полное счастье, о котором в прозе трудно рассказать, а стихом я еще пока не владею.

Так вот, этакое счастье выпало на мою долю в майские праздники 1944 года.

Это была седьмая трибуна. Да, седьмая, а не девятая - точно помню. И вот я со своими малышами обосновался на ... хорошо помню - не на восьмой, на седьмой трибуне.

Рядом с нами на трибуне - очень милая пожилая женщина с красивой черной сумочкой. Я с ней тут же разговорился. Живет на Пресне. Старая текстильщица. Один сын у нее недавно стал полковником, а другие...

О других - сыновьях и внуках - и пойдет разговор. Первым делом она с доброй улыбкой упомянула письмоносца Сергея Кузьмича.

- Он сейчас... (Сейчас - это значит в 1944 году.) Он сейчас ко мне часто заглядывает, наш почтальон. Веселый он у нас, приветливый. Подойдет к дому, деликатно постучит в окошко и этак ласково, по-душевному объявит: «Матвеевна, решительный привет и категорическое почтение! Получайте письмо из-за границы...»

Очень хороший человек. И для меня он, признаться, теперь самый желанный гость. У меня, знаете ли, за последнее время получилась большая переписка с Европой.

А вся суть в том, что мои сынки да внуки забрались в такую даль, в такую глухомань, что мне даже страшно подумать.

Сегодня как раз он принес мне письмо из Венгрии. Там у меня бомбардировщик. Это мой внук Герасим. Поздравляет меня горячо с наступающим праздником и, кроме того, вот что сообщает. Это письмо у меня в сумочке. Могу прочитать:

«Жив-здоров, чувствую себя на полной высоте, летаю и крошу фашистов. У меня прибавилось новых шесть звезд - три на самолете, одна на погонах и две на груди».

А другой мой внук, Алешка, который в Румынии, шутник какой! Он мне (вот и его письмо), между прочим, пишет:

«Язык румынский очень легкий. Все их фашистские генералы оканчиваются на «еску» - Антонеску, Многотреску, Малоблеску».

Ох, и переполох у меня недавно был! Получаю письмо из Норвегии. Опять же от внука, от Васи. В первых строках письма прямо соловьем заливается:

«Здравствуй, моя родная, милая птичка...»

Ишь ты озорник какой, думаю, родную бабушку птичкой обзывать. Какая я ему птичка, когда во мне, если только на правильных весах взвешивать, не меньше четырех пудов будет?

Читаю я дальше:

«Обнимаю тебя, моя голуба, и горячо целую и поздравляю с наступающим праздником».

Я даже дальше читать не захотела. Что же это, думаю, не то у него обращенье стало.

Но потом не сдержалась и взглянула дальше в письмо. И как взглянула, то такой смех меня взял, что до сей поры успокоиться не могу. Оказывается, письмо-то вовсе не мне, а какой-то Ниночке. Вот кто птичка! А Вася-то, видно, спутал конверты: письмо, написанное птичке, послал мне, а письмо, которое для меня, наверное, проказник, отослал птичке. Ох, думаю, попадет ему от птички за то, что назвал ее «дорогая бабуся»...

Мы тут свои люди, так что не стыдно и сознаться: бывает, что и я малость напутаю и махну письмо не в тот адрес. Земель разных на белом свете - на пальцах не пересчитаешь. А как же их все в памяти держать да еще помнить, в каком царстве-государстве сын мой Влас, а в каком внук Влас.

Вот с этими Власами у меня все время путаница происходит. Сын Влас - в Чехословакии, внук Влас - в Югославии. А я, грешница, то и дело писала сыну Власу в Югославию, а внуку Власу в Чехословакию.

Спасибо Аннушке, дочке соседки, отличной ученице пятого класса. Повесила она мне на стенку большую географию и к каждой стране, где наши с Гитлером воюют или воевали, прилепила карточку фотографическую.

- Вот тебе, скажем, Словакия - здесь карточка Тихона, сына моего, который недавно получил орден Красного Знамени. А вот снизу, у Черного моря, - карточка во весь рост моего внука Тимофея, кавалериста. Там, где Тимофей, там как раз Болгария.

А дальше город Варшава. С усами. Не город с усами, а сын Игнат. Он под Варшавой немца бьет прямой наводкой. Что такое «прямой наводкой» знаешь?

Теперь у меня насчет Власов полный порядок. Вот, к примеру, Карпаты. А над самыми Карпатами - геройский портрет. Это мой сын Влас.

Как раз третьего дня получила от него письмо. Вот оно.

«Горы здесь высокие, - пишет он, - но мы их одолели, так что наша полная победа уже не за горами».

А если от сына Власа перескочить через Герасима, который в Венгрии, то как раз наткнешься на моего внука Власа. Вот тут как раз и Югославия.

«Страна здесь чудесная, - пишет мне Влас, - виды замечательные - куда не глянешь, лежат побитые фашисты».

Егорушка, внук мой, на днях прислал мне в конверте несколько засушенных цветочков и записочку.

В записочке всего несколько слов. Но почерк разборчивый, читайте. Он состоит при «катюше».

«Поздравляю тебя, бабушка, с наступающим праздником и посылаю тебе, бабушка, цветочки, собранные мною в одном лесу в Восточной Пруссии. И пусть Гитлер знает, что это пока только цветочки, а ягодки впереди. Вышибли мы его из Советского Союза и добьем зверя в его собственном логове...»

Так что если посмотреть на мою географию да подсчитать, то выходит аккурат, что в девяти заграницах девять моих сынов и внуков.

А всего их у меня, слава богу, десять. Есть еще внук Никифор Власьевич, важный мужик и боевой парень. Но он пока что в чужедальние края не собирается. Недавно Никифору Власьевичу стукнуло ровно четыре года...

Ох, и заболталась я с вами. Уже пошли войска. Красиво идут!..

Никифор, посмотри. Где ты? Куда девался? Ага, вот он - уплетает мороженое.

Г. Рыклин

СВИДАНИЕ

Лена сидела на балконе. Было очень тепло. Тихий, весенний ветер лениво шевелил ветки деревьев. Клейкие зелёные листочки пахли весной. Это был терпкий, удивительно приятный запах. Лена перегнулась через перила, стараясь дотянуться до ближайшей ветки. В этот момент она увидела странную процессию. Впереди шла мать Лены Вера Алексеевна, рядом бежали Иришка - пятилетняя дочь Лены, а позади - за бабушкой и внучкой - тянулась шумная ватага дворовых ребят.

- Что случилось, мама? - встревоженно спросила Лена. Вера Алексеевна остановилась и, быстро угомонив ребят, громко сказала:

- Леночка! Мы сейчас Сергея видели... У этих вот... у Бранденбургских ворот. Стоит и улыбается...

- Что?..

Шум голосов возобновился с прежней силой.

- Мама, я сейчас спущусь, - сказала Лена, - подождите... Вы какие-то странности говорите!

Она быстро ушла с балкона и уже через минуту стояла во дворе, окруженная ликующей толпой ребят.

- В чем дело, мама?..

Вера Алексеевна нагнулась к Иришке:

- Ириша, скажи маме, кого мы сейчас видели.

- Мама, - спокойно сказала Ириша, - мы сейчас с бабушкой папу нашего видели...

- Кого? Папу?..

- Ага... У Никитских ворот.

- Не у Никитских, девочка, а у Бранденбургских, - значительно сказала бабушка.

- Она правильно говорит, - вмешался в разговор Гоша Орлов, - кино-то у Никитских ворот... Вот мы его там и видели.

- Какое кино? Какие ворота? О чем вы говорите?..

- Господи, неужели ты не понимаешь, Лена? Мы сейчас в кино были, кинохронику смотрели про Берлин. Там наш Сергей снят...

Лена всплеснула руками. Через несколько минут, с трудом переведя дыхание, она стояла у кассы кино. Здесь она спохватилась, что забыла дома сумочку. Возвращаться было невозможно. Лена просунула голову в окошко кассы:

- Гражданка, будьте добры... Я забыла сумочку. Дайте, пожалуйста, один билет... Только скорее, если можно!..

- А чего такая спешка? Приходите на следующий сеанс.

Вы понимаете, не могу. Меня муж ждет… майор …

- Я не могу

- Где он вас ждет?

- В Берлине... У Бранденбургских ворот.

- Что? - Кассирша испуганно отодвинулась от окошка.

- Он в кино заснят, вы понимаете?

- А-а? Тогда, пожалуйста...

Сжимая в руке драгоценный билет, Лена вошла в зал. Картина уже началась, и Лена села на первый попавшийся стул.

На экране проходили кадры штурма Берлина. Гремели пушки, стреляли пулеметы. По улицам, пригнувшись, пробегали бойцы. Потом были показаны притихшие дома. Потом Лена увидела большой флаг на крыше рейхстага... А потом... Потом... Лена прижала руку к груди и услышала громкое биение сердца... А потом мимо серых Бранденбургских ворот пошли наши войска. И в стороне шел ее Сергей. Да, да! Это был он. Вот он задержался, поправил гимнастерку, улыбнулся кому-то из своих и снова пошел вперед.

- Ой! - громко сказала Лена. - Сережа! Сидящие впереди люди обернулись и удивленно посмотрели на Лену.

Она встала и, пробираясь между рядами, пошла к выходу. Через четверть часа она была уже дома.

- Мама! - сказала Лена. - Я пойду опять... Я его почти не видела. Если я задержусь - не беспокойся.

Лена вернулась в кино, отдала кассирше долг и купила билет в первый ряд. Все было, как на прошлом сеансе. Сергей шел так же медленно и точно так же поправлял гимнастерку.

На следующем сеансе Лене показалось, что Сергей прошел чуть быстрее. Но она все же успела разглядеть его усталое и очень счастливое лицо.

Когда кончился последний сеанс, Лена вышла из кино. Проходя через вестибюль, она увидела кассиршу, которая улыбнулась Лене и сказала:

- Приходите завтра, гражданка. Мы сейчас целую неделю вашего мужа показывать будем.

- Приду, - сказала Лена, - обязательно приду. Спасибо !

Рано утром Лена пришла в лабораторию. Там уже все знали. Маша Сорокина видела хронику и громогласно сообщила о том, что муж Леночки Красовской заснят у Бранденбургских ворот в самом Берлине.

После работы Лена пошла в кино. Вместе с ней туда направилась целая группа ее сослуживцев. Старший лаборант Курганов купил на бульваре букетик подснежников и, церемонно поднося его Лене, сказал:

- Возьмите цветы, Лена. Все-таки на свидание идете!..

Когда на экране появился Сергей, все сотрудники Лены захлопали в ладоши, а Курганов тихо сказал:

- Смотрите, он вам улыбается, Леночка. Он определенно вам улыбается!..

Когда кончился сеанс, все поздравляли Лену. А она стояла, порозовевшая от счастья и даже немножко торжественная.

Поздно вечером Лена вернулась домой.

- Я в кино была, мама, - сказала она за обедом. - Сергея опять видела...

- И мы с Иришкой еще разок сходили, - сказала Вера Алексеевна. - Сегодня он лучше выглядел, Леночка. Вчера у него все же усталый вид был.

Лена улыбнулась.

- Нет, мама, он одинаковый. Это же кино.

- Леночка, ты со мной не спорь. Мне видней. Вечер тянулся невыносимо долго. Лена уложила

Иришку и распахнула окно. Теплый воздух наполнил комнату. Вера Алексеевна уже спала. Лена переоделась, оставила на столе записку и вышла на улицу. У ворот она встретила управдома Василия Васильевича. Он поздоровался с Леной за руку и сказал:

- Сегодня, Елена Константиновна, я в кино «Новости дня» супруга вашего видел. Заснят в логове зверя. Исключительно прекрасный вид имеет. Так что позвольте вас поздравить.

- Спасибо, Василий Васильевич.

- Это, я считаю, приятно, что именно мой жилец в Берлине порядок наводит. А? Как думаете?..

- Конечно приятно. Еще бы!..

Кассирша кино поздоровалась с Леной, как со старой знакомой, и даже пошутила:

- Что-то вы давно не были, а муж-то ваш на три сеанса приходил. Пришел, поглядел, видит, вас нет, взял и опять ушел.

- Ничего. Еще раз придет.

В фойе Лена встретила много знакомых. Пришла вся семья Гороховых из третьей квартиры. Пришли Шуваловы. Пришел даже водопроводчик дядя Егор. Увидев Лену, он несколько неуверенной походкой пошел ей навстречу и, неизвестно почему погрозив ей пальцем, сказал: - Вот пришел, Елена Константиновна, на Берлин взглянуть, какой он есть... Ну, а также, конечно, на мужа на вашего. Ведь я его во с каких лет знаю... Все в нашем доме и никуда, понимаешь, не уезжал. Только что на войну...

Лена улыбнулась дяде Егору и пошла по фойе. Жильцы дома приветливо кланялись, и ей вдруг показалось, что она присутствует сегодня на премьере, где главную роль героя исполняет ее муж Сергей Красовский.

Сеанс шел нормально, но, когда на фоне Бранденбургских ворот появился Сергей, в зале раздался неистовый крик дяди Егора:

- Сергею Капитонычу привет!

Кругом засмеялись, а соседи Лены по дому начали аплодировать.

...Самолет, на котором прилетел Сергей, опустился на московском аэродроме, когда еще было светло. Сергей хотел было ехать домой прямо с аэродрома, но потом раздумал и помчался на «виллисе» в гостиницу Дома Красной Армии к знакомому подполковнику. Приняв ванну, побрившись и надев китель со всеми орденами, Сергей поехал домой.

Он прошел через темный двор и поднялся к себе на третий этаж. Остановившись у дверей квартиры, он позвонил. Никто не отворял. Он позвонил снова и услышал шаги. Дверь открыла Софья Михайловна - соседка но квартире. Она взглянула на майора и ахнула.

- Здравствуйте, Софья Михайловна, - тихо сказан Сергей. - Где мои все?..

- Ой, боже ты мой!.. С приездом! Дома ваши все... Только, кажется, Леночки нету...

Сергей вошел в комнату. Он наклонился над кроватью дочки. Иришка спала. На диване спала Вера Алексеевна. На столе лежала записка, написанная рукой Лены:

«Мама, я ушла в кино повидаться с Сережей. Если задержусь, значит, осталась на последний сеанс. Лена».

Сергей вышел в коридор. Он снова прочел записку, явно не понимая, о каком Сереже идет речь. Софья Михайловна вышла ему навстречу:

- Леночка, наверное, в кино ушла, к Никитским. Там вас показывают в кинохронике...

Сергей вошел в вестибюль кино.

- Один билет, быстро!

- Последний сеанс уже начался, - ответила кассирша,

- Все равно.

Кассирша высунула голову и от удивления закрыла глаза.

- Что с вами? - спросил Сергей.

- Это вы?!

И кассирша, как в полусне, протянула ему билет.

Сергей появился в темном зале в тот самый момент, когда он поправлял гимнастерку и улыбался на экране.

С любопытством глядя на свое изображение, Сергей пробирался вперед, пытаясь найти среди зрителей Лену. Но он не видел ее.

А Лена сидела в третьем ряду рядом с дядей Егором, который решил , за компанию отбыть еще один сеанс.

- Сейчас кончается, дядя Егор, - сказала Лена.

Дядя Егор мирно спал. Лена слегка толкнула его. Вспыхнул свет. Дядя Егор открыл глаза, и первое, что он увидел, был живой Сергей Капитоныч. Можно было подумать, что он спустился с экрана.

Дядя Егор потряс головой и протер глаза:

- Ох, мне почудилось... Вроде сон.

- Что за сон?

- Да вот, понимаешь... - Дядя Егор посмотрел вперед и побледнел.

Лена обернулась и вскрикнула. В нескольких шагах от нее стоял Сергей.

- Сережа! - крикнула и бросилась к мужу.

И тут в зале поднялся шум. Какие-то совсем незнакомые люди трясли им обоим руки, с чем-то поздравляли, а кто-то даже крикнул «ура».

Еще не понимая всего того, что только что произошло, Лена шла рядом с Сергеем, не сводя с него глаз и не отпуская его руки.

Дядя Егор пробился вперед и на многочисленные вопросы: что случилось? - ответил спокойным голосом:

- Проходите, граждане, проходите... Ничего такого нет особенного... Обыкновенная вещь. Муж к жене с полотна сошел! Не задерживайтесь, граждане. Проходите!..

Б. Ласкин

.

ЧЕЙ ОГОНЬ ЖАРЧЕ ГОРИТ?

(Солдатская сказка)

В гору, под гору, вдоль ската

в штаб полка с передовой

немца, пленного солдата,

вел гвардеец рядовой.

Путь тяжелый,

путь неровный, то трясина,

то обвал.

- Ну-ка, Фриц, садись на бревна.

Отдохнем! - боец сказал.

Пожевал германец ветку,

поглядел на белый свет,

крякнул, вынул сигаретку.

А боец достал кисет.

Глянул на ноги с досадой,

оторвал газеты клин

и свернул себе что надо -

батожок из самосада

без пяти вершков аршин.

Немец вынул зажигалку:

дескать, вот что значит я!

Наш боец прикрыл цигарку:

- Не хочу твово огня!

- Встал боец, полез в штанину,

погремел, пошарил в ней

и достал себе машину -

агрегат из трех частей.

Не морковка, и не груша,

и не яблоко ранет -

называется «катюша»,

и цены машине нет.

Лишь бы вдруг фитиль не высох.

Будет жар. Но, как на грех,

в этот раз насилу высек.

А в глазах у немца - смех.

Курит Фриц - ухмылку прячет.

Курит молча и боец.

- Плохо дело ваше, значит! - буркнул немец наконец.

- Как же нас вы победите

с вашей техникой такой?!

- Дескать, битте, дескать, дритте.

И махнул, подлец, рукой.

«Вот хвастун! - боец подумал. -

Не попал ты мне в бою...»

Поглядел на немца,

сплюнул;

- Дай-ка технику твою!

Немец вынул зажигалку,

на губах опять смешок.

- Ну, зажги, коли не жалко! -

Немец нехотя зажег.

Наш гвардеец дунул раз-

пламень фрицевский погас.

Смотрит немец с удивленьем:

- Ну и что же? Не пойму...

- Все поймешь, имей терпенье!

говорит боец ему.

Вынул вновь боец кресало,

высек искры и поднес

кончик дымного запала

Фрицу наглому под нос:

- Ну-ка, критик-обалдуй,

мой огонь теперь задуй!

Дунул немец раз и два -

закружилась голова.

Пуще немец подналег -

нет, не гаснет фитилек.

Дунул десять раз подряд -

тот же самый результат.

Немец злится, негодует,

потом, копотью покрыт.

Чем сильнее немец дует,

тем живей огонь горит.

Взвизгнул Фриц, ногою топнул,

поднатужился в слезах,

покраснел как рак и

лопнул у гвардейца на глазах.

С. Васильев

ПРИЛЕТЕЛА ВОРОНА ИЗДАЛЕЧА. КАКОВА ПТИЦА, ТАКОВА ЕЙ И ВСТРЕЧА

Смотрят наши: - Гитлер! Вона!,

- Что за шут!

С неба падает корона -

Парашют!

Уцепился за корону

Гитлер-пес.

- Вон какую к нам ворону

Черт принес!

Ошарашенного гада

Жуть берет.

- Ай, не нада! Аи, не нада! -

Он орет.

- Как убрать мне ноги, плечи

И живот?

Не такой желал я встречи,

Либер готт!

Дайте место, где я сяду

Без помех! -

Но в ответ раздался гаду

Грозный смех:

- Опускайся, медлить неча!

Дело - гут:

Где ни сядешь, будет встреча,

Как и тут!

- Погляди кругом, ворона:

Всё полки.

- Опускайся вместо трона

На штыки!

Д. Бедный

ЮНЫЙ ФРИЦ

Юный Фриц, любимец мамин,

В класс пришел держать экзамен.

Задают ему вопрос:

- Для чего фашисту нос?

Отвечает Фриц мгновенно:

- Чтоб вынюхивать измену

И строчить на всех донос...

Вот зачем фашисту нос.

Вопрошает жрец науки:

- Для чего фашисту руки?

- Чтоб держать топор и меч,

Чтобы красть, рубить и жечь.

- Для чего фашисту ноги?

- Чтобы топать по дороге,

Левой, правой, раз и два.

- Для чего же голова?

- Чтоб носить стальную каску

Или газовую маску,

Чтоб не думать ничего.

(Фюрер мыслит за него!)

Похвалил учитель Фрица:

- Этот парень пригодится. Из такого молодца

Можно сделать подлеца!

Рада мама, счастлив папа -

Фрица приняли в гестапо.

С. Маршак

БОЛЕЗНИ

Чтоб немец глядел веселее

В грядущую черную тьму,

Известного доктора Лея

На днях пригласили к нему.

Взглянув на больного сурово,

Он сел и спросил: «Что болит?»

Потом, осмотревши больного,

Нашел Таганрогский колит.

Ощупал и грудь и колени,

Дрожащие с прошлой зимы,

И вскоре нашел воспаленье

Какой-то сердечной Сумы.

Больной заметался в припадке,

А доктор воскликнул: «У вас

Остатки былой лихорадки,

Вредны вам Кавказ и Донбасс...

Вам нужен режим деревенский -

У вас застарелый недуг:

На шее карбункул Смоленский,

А сзади огромный Т е м р ю к.

Вам западный климат полезней.

Признаться, не нравится мне

Симптомы все той же болезни

На верхней и нижней Десне.

Как видно, советские танки

Немецкой печенке вредны.

От Новороссийской водянки

Вам снятся тяжелые сны.

Для вас безопасней в Берлине

Слоняться по берегу Шпре,

Чем жить на чужой Украине,

На среднем и нижнем Днепре.

Наклонность у вас к пессимизму, -

От этого желчь разлилась.

Поставьте горячую клизму,

Втирайте нацистскую мазь.

Пред смертью примите-ка брому,

Старайтесь глядеть веселей!» -

Сказал на прощанье больному

Профессор гестаповский Лей.

С. Маршак

ГАНС ПИШЕТ ЖЕНЕ

С советско-германского фронта в Германию солдатам разрешается отсылать только те письма, которые проникнуты «духом бодрости».

(Из газет)

Закончен бой.

Нам груда

Крестов опять нужна.

Привет, моя Гертруда,

Веселая жена!

Стать в письмах оптимишкой

Я твердо порешил,

И вот послать письмишко

Фон Раух разрешил.

Во-первых, сообщаю,

Что нахожусь в живых.

Ушей не ощущаю -

Я отморозил их.

И что такое уши? -

Ослиная деталь.

Без них могу я слушать,

И мне ушей не жаль.

Рудольфу оторвало

В бомбежку два ребра.

Смеялись мы немало

Над этим до утра.

Еще была потеха,

Когда с едой обоз

До фронта не доехал

И жрать нам не привез.

Мы голодом сидели

Семь суток в блиндажах

И дружно взводом пели:

«Хайль Гитлер, наш вожак!»

На днях сожгли село мы,

Откуда нас попер

И резал, как солому,

Один отряд сапер.

Там Карлу от снаряда

Влетел осколок в лоб...

Смеялись до упаду,

Неся Карлушу в гроб...

По плану нас хлестали

Пять русских батарей.

Ура! Мы ближе стали

К Германии своей!

Я думаю, майн либер,

Что хорошо бы нам

По плану отойти бы

Скорее по домам...

А, впрочем, думать может

Наш фюрер, а не я.

Конец. Атака! Боже!!!

Гертрудочка моя!

Тревогу снова трубят.

Капут майн голова.

Прощай, моя Гертруда -

Веселая вдова!

Спастись в бою имею

Весьма ничтожный шанс.

Целую и немею.

Твой бодрый

либер Ганс!

В. Харьюзов

114

Толстый Ганс и тонкий Вилли

Ворвались в колхозный дом

И на стол большой сложили

Все, что взять смогли вдвоем:

Шесть подушек, две картины,

Чашки, ложки и часы,

Платья, валенки, перины

И полпуда колбасы.

Но ввалились в дом колхозный

Два майора, пьяных в дым,

И сказали очень грозно,

Что забрать угодно им

Шесть подушек, две картины,

Чашки, ложки и часы,

Платья, валенки, перины

И полпуда колбасы.

Заявили Ганс и Вилли,

Что они, войну любя,

Волю фюрера творили,

Захвативши для себя

Шесть подушек, две картины,

Чашки, ложки и часы,

Платья, валенки, перины

И полпуда колбасы.

С кулаками два майора

Налетели на солдат,

Закричав, что оба вора

Ни за что не отстоят

Шесть подушек, две картины,

Чашки, ложки и часы,

Платья, валенки, перины

И полпуда колбасы.

Офицерская атака

Неудачною была

Ганс и Вилли влезли в драку,

Защищая у стола

Шесть подушек, две картины,

Чашки, ложки и часы,

Платья, валенки, перины

И полпуда колбасы.

В этот миг вошел в селенье

Красной Армии отряд,

Увидавший с удивленьем,

Что по воздуху летят

Шесть подушек, две картины,

Чашки, ложки и часы,

Платья, валенки, перины

И полпуда колбасы.

От взорвавшейся гранаты

Мигом смерть нашли свою

И майоры и солдаты,

Защищавшие в бою

Шесть подушек, две картины,

Чашки, ложки и часы,

Платья, валенки, перины

И полпуда колбасы.

И смердят четыре трупа,

Распростертые в пыли,

Мертвый взор уставив тупо

В те куточки, где легли

Шесть подушек, две картины,

Чашки, ложки и часы,

Платья, валенки, перины

И полпуда колбасы,

А. Безыменский

ДЕД ДАНИЛА - ПРОВОДНИК

Шел Данила через бор,

На опушку вышел.

Непонятный разговор

За кустами слышит.

- Стой, Полкан! - Исподтишка

Пораздвинув ветки,

Дед увидел три штыка

Вражеской разведки.

Свой старинный дробовик

Под кустом запрятал -

И к солдатам напрямик

С видом простоватым.

Унтер - хвать за пистолет,

Только видит: что же -

Перед ними просто дед,

Набожный, похоже.

- Слушай, - унтер говорит,

Сдвинув брови строго, -

Где тут мельница стоит,

Покажи дорогу. -

Услужить Данила рад

Даром, не за плату.

- Провожу, куда велят

Господа солдаты.

Дед идет. Солдаты - вслед,

Пес бежит лохматый.

- А не сбился сам ты, дед? -

Говорят солдаты.

- Может, ту тропу забыл, Ищешь ветра в поле.

- Что вы, сам солдатом был

При царе Николе...

Дед все глубже в лес ведет.

Лес - родная хата.

Вот - поляна, поворот,

Тут - свои ребята...

- Эй ты, дед, куда? Постой! –

Крикнул унтер строго.

- Извиняюсь, за нуждой

Отойти немного...

Унтер выстрелить готов,

Слышен лай Полкана.

- Руки в гору! - Из кустов

Хлопцы-партизаны.

Всех троих связал отряд,

Вот и делу крышка,

А старик побрел назад

Подобрать ружьишко.

А. Твардовский, Б. Палийчук

ВЕРНЫЙ ВЫХОД

Немецкая рота

В атаку пошла,

Но в топи болота

Она залегла. Задумался Вилли -

Фашистский солдат:

«Куда мне податься -

Вперед иль назад?

Ведь если решу я

Податься вперед,

То русская пуля

Висок мой пробьет.

А если я только

Подамся назад,

То скосит немецкий

Меня автомат:

В кустах с автоматом

Лежит офицер,

Он сразу солдата

Возьмет на прицел».

Так думал-раздумывал

Вилли-солдат:

«Куда же податься - Вперед иль назад?»

Вот рота советская

Ринулась в бой -

И немцы, как овцы,

Бежали гурьбой.

Они удирали,

И, злобой объят,

По ним офицерский

Строчил автомат.

И снова задумался

Вилли-солдат:

«Куда ж мне податься -

Вперед иль назад?

Ведь если решу я

Податься вперед,

То русский приклад

Мне башку разобьет,

А если я брошусь,

Спасаясь, назад -

Меня офицерские

Пули пронзят».

Так думал-раздумывал

Вилли-солдат...

Решил не вставать--

Ни вперед, ни назад.

Так Вилли лежал

На манер мертвеца,

И с ним поравнялись

Три наших бойца.

Он вытянул руки

Высоко, как мог:

Ему не хотелось

Протягивать ног.

Он в сторону лихо

Швырнул автомат...

Так правильный выход

Нашел тот солдат.

Б. Кежун

НАДПИСЬ НА КРЕСТЕ

Фон дер Хлюст в Москву шагал

И кричал:

- Гох!

Но в сугробах он застрял и сказал:

- Ох!

Русский холод проклинал и искал

блох.

С голодухи тощим стал и жевал

мох.

И когда на штык попал, как шакал,

сдох.;.

ХУДЫЕ ПИСЬМА

Пишут Курту: «Все разбито.

Средь руин нашли пока

Два куска от дяди Шмидта

И один - от котелка».

Пишет Марта, сидя в Киле:

«Что прислать к рожденью, Вилли ?»

Вилли пишет, хмуря лоб:

«Закажи покрепче гроб».

«Как дела, моя отрада?» -

Пишет Минна.

Макс в ответ: «Мы стоим у Ленинграда.

Скоро ляжем. Шлю привет».

Пишет горько Герман Крах

Тёте Алоизии:

«Ах, разбиты в пух и прах

Все наши дивизии».

«Мне в России стало худо, - "

Пишет Ганс письмо жене,

- Никогда домой отсюда

Не вернуться больше мне».

Пишет Фриц свой Шарлотте:

«Окружили нас в болоте.

В грязь загнали до колен,

Всем полком сдалися в плен».

Пишет Карл Луизе милой:

«Буду верен до могилы.

Я ведь в этаком аду,

Каждый день могилы жду».

«Ганс, будь храбрым», - пишет дед,

Внучек деду шлет ответ:

«Помешался, старый хрен?

Мне бы только сдаться в плен!»

«Воевать осталось мало», -

Пауль Ганса уверял.

Гансу руки оторвало,

Пауль ноги потерял.

Немка фрица проводила,

Немка фрица снарядила.

А не надо б снаряжать -

Все равно в земле лежать.

НЕБЫВАЛЫЕ ГЕНЕРАЛЫ

Бывало так: среди зимы

Жару немцам дали мы.

Видит Гитлер - дело плохо,

В злобе Геббельса зовет:

- Отвечай ты мне, пройдоха,

Кто нас лупит? Кто нас бьет?

Тот затылок почесал,

Долго думал и сказал:

- Ох, от выдумок подобных

Скоро я сойду с ума!..

Скажем так, что есть особый

Генерал такой - ЗИМА.

Сразу вора понял вор,

Был недолог разговор.

Порешили и завыли

Через радиоволну:

- Наступление, - заявили -

Переносим на весну! -

Птицы вешние запели,

По лугам ручьи звенят,

Наступать бы... а на деле

Надо пятиться назад.

Геббельс вызова не ждет,

Сам он к фюреру идет.

Чтоб замять скорей скандал,

Оба в мыслях крутятся -

И объявлен генерал,

Генерал РАСПУТИЦА.

Что же? Геббельсу опять

Перед фюрером стоять,

Заготавливать пора

Новые советы -

Генерал идет ЖАРА

С генералом ЛЕТО.

Рядом с ними генералы

ГНЕВ, и НЕНАВИСТЬ, и МЕСТЬ,

Генералов тех немало,

Их и Гитлеру не счесть.

А за ними скоро следом,

Как бы фокусник ни врал,

Наша выступит ПОБЕДА -

Самый главный генерал!

Н. Браун

НА СХОДКЕ (Речь гитлеровца перед крестьянами)

Почему без обработки

Вижу здешние поля?

Вероятно, это шашни

Партизан-большевиков!

Говорят они, что пашни

Я отнял у мужиков...

Это выдумка, не боле!

Это просто чушь и ложь!

Вам землица -

Мне пшеница!

Русским - поле,

Немцам - рожь.

Заявляю ныне смело:

Оставляю вам, как встарь,

И угодья, и наделы,

И колхозный инвентарь!

Ты, мужик, умей трудиться

Да начальство уважай,

Знай, тебе дана землица,

Мне же - только... урожай!

Почесал колхозник темя,

Говорит: «Благодарю!

Я тобой, настанет время,

Землю, сволочь, удобрю!..»

Из партизанской газеты Ленинградской области

КОТ В ЧУЖИХ САПОГАХ

Блудливый фашистский кот,

Собираясь в поход,

Среди хлама и старой дряни

В каком-то забытом чулане

Отыскал сапоги поношенные,

Давно-преданно туда брошенные.

Кот по-немецки спросил: - Вас ист дас?

И сказал ему эксперт марша Карабас:

- Ваше кошачье кошачество,

Сапожки отменного качества -

Сам Бонапарт их изволил носить,

Историков можно об этом спросить.

Сапоги, доложу я вам, стильные,

Настоящие семимильные...

Когда стерли седую пыль,

Прочли надпись, действительно: скорость -

семь миль!

Кот, себя возомнил Бонапартом,

До Москвы расстоянье измерил по картам

И сказал по-немецки: - Зер гут,

В Москве окажусь через пару минут.

Зубы оскалил,

Сапоги торопливо напялил..

- Что такое?! - ему непонятно -

Потащило кота обратно.

Кот в пути задержаться старается,

Визжит, голосит, упирается,

Но - только ветер свистит в ушах,

Положенье кошачье швах.

Не медля ни часа,

Кот зовет Карабаса,

Ногами стучит ж кричит: -Вас ист дас?

А ему объясняет маркиз Карабас:

- Сапожки особого рода:

Семимильные - заднего хода.

Неужели не знаете вы -

Бонапарт в них бежал из Москвы,

Из известного всем похода

Восемьсот двенадцатого года.

- В том все дело, - любезно добавил

маркиз,

Эти самые сапоги-с

Семимильные - все в порядке,

- Но они на «драповой» подкладке!

В. Иванов

ВСЕ НАОБОРОТ

Смотрит немец мрачным взглядом

На событий грозный ход:

Наш народ все планы гадам

Повернул наоборот.

Шульц сидел под снегом белым

В блиндаже у невских вод,

До бомбежки был он целым,

А теперь - наоборот!

Ганс подстрелен за Невою,

В результате фрау Грот

Не была вчера вдовою,

А теперь - наоборот!

А на Ладоге на рака

Оккупант разинул рот.

Но не рака жрет вояка,

А как раз наоборот!

В. Иванов

ПОСЛЕДСТВИЯ СКВОЗНЯКА

Мы прочли в письме немецком

Кто-то пишет землякам:

«Здесь, на Севере Советском,

Герт погиб от сквозняка».

Скажем мы народу смело -

Не соврал незваный гость.

Наш боец его умело

Просадил штыком насквозь.

Красноармеец И. Булгаков

КАК ГРИША ТАНКИН ДЕСАНТ ЛИКВИДИРОВАЛ

В синих звездах неба крыша,

Тишина зовет ко сну.

Этой ночью Танкин Гриша

Любовался на луну.

Вдруг над лесом близко-близко

Гул несется наотлет.

Будто коршун, низко-низко

Пролетает самолет.

По траве неясный шорох.

Тень метнулась за пенек.

На поляне, словно порох,

Вспыхнул белый огонек.

Миг - и Гриша с тенью рядом,

Прыгнул в ночь из-за пенька,

Размахнулся и прикладом

Тяпнул в темя «светляка». -

Домигался, свет-сударик,

Я на смену, мой черед!

Электрический фонарик

Гриша бережно берет.

Самолет несется шалый,

В нем десант посадки ждет.

Гриша летчику сигналы

Над оврагом подает.

Где посеяна гречиха,

Где в кустах ночует грач,

Вдоль по полю ходко, лихо

Самолет несется вскачь.

Самолет - в овраг с разбега.

Покачнулись небеса.

Пропадай моя телега,

Все четыре колеса!

Где, фашисты, ваша сила?

Ночь молчит. Ответа нет,

Собрались ударить с тыла,

Угодили на тот свет.

А. Сурков, Ц. Солодарь

КАК ГРИША ТАНКИН МОТОЦИКЛИСТА ПЕРЕХВАТИЛ

Легче птицы, тише мыши

Саблин Пров и Танкин Гриша

Шли по утренней росе

Темным лесом вдоль шоссе.

Гриша бдителен в разведке.

Ко всему всегда готовый,

Объясняет другу Прову:

- Ты - охотник, немец - дичь,

Ты сумей его достичь!

Танкин вдруг за перелеском

Увидал вдали дымок.

С визгом, грохотом и треском

По шоссе бежит клубок.

Ясно все, сомнений нет -

Это прет мотоциклет!

- Здесь придется немцу круто, -

Гриша Прову говорит, -

Здесь конец его маршруту,

На ловца и зверь бежит.

Гриша - влево, Пров - направо

Мигом прыгнули в канавы.

Вот с откоса на откос

По шоссе протянут трос.

Обдавая пылью ветки,

Лихо мчит мотоциклет.

Стоп! Рывок - синица в клетке.

«Битте-дритте - ваших нет!»

Раскумекал Гриша скоро,

Что гонец фашистский вез

Донесение майора Генералу фон Барбос.

«Дескать, либер фон-барон,

Мы несем большой урон.

Нет снарядов и бензина,

И бездействуют машины.

А с питаньем дело хуже -

И ремни свои потуже

Мы подтягивать должны,

Чтоб не падали штаны...»

На немецком мотоцикле

Гриша в свой вернулся полк.

В штабе в это дело вникли

И сказали: «Будет толк!»

Вышел толк. И ночью наши

Подошли во тьме к врагу.

Враг поел шрапнельной каши

И гранатного рагу!

А. Сурков, Ц. Солодарь

ЗОЛОТИСТЫЙ ХОХОЛОК

Прибыл к нам в морскую роту

Молодой такой стрелок,

У него лицо в веснушках,

Золотистый хохолок.

Парень росту небольшого,

Не плечист и не речист

И сказать по правде надо,

С виду очень неказист.

Посмотрели, повздыхали

Морячки-фронтовички: -

Не вояка, а цыпленок!

Ох уж эти новички!

- Не хлебал воды соленой

И огня не видел он!

- Будет кланяться он пулям

И снарядам бить поклон!

Через день морской пехоте

В жаркий бой пришлось идти,

Приказали выбить немца

С очень важного пути.

И представьте, наш цыпленок

С золотистым хохолком

Показал себя в атаке

Настоящим моряком.

Уложил десяток фрицев,

Первым прыгнул в их блиндаж.

Смотрим - парень подходящий,

Ясно видим - парень наш!

И сейчас же после боя

Разговор у нас пошел:

- Не цыпленок, а орленок!

- Не орленок, а орел!

Смотрим - вроде как парнишка

Сразу вырос на вершок,

И глядит совсем геройски

Золотистый хохолок.

И веснушки незаметны,

И походка хороша...

Вот что значит боевая,

Настоящая душа!

В. Лебедев-Кумач

КАКОВ ЖЕ ОН?

Как-то в роте разговор

Превратился в жаркий спор:

- Сколько весит наш разведчик?

- Самый легкий человечек, -

Отвечал один солдат. -

Если он идет в разведку,

Даже тоненькие ветки

Под ногою не хрустят.

Но другой сказал: - Неверно.

Он тяжелый непомерно.

Как на немца он налег -

Шевельнуться тот не мог!

- А каков он ростом сам?

- Равен нескольким вершкам.

Даже в самых низких травах

Ты его не видишь, право.

Но вмешался третий в спор:

- Все он видит из-за гор,

Через тучи и туман -

Значит, ростом великан!

- Ну, а правда ль это, братцы,

Будто парень молчалив?

Может лесом пробираться,

И двух слов не обронив?

- Ну, а я слыхал другое,

Что слыхал, того не скрою:

Будто парень он таков -

Семь имеет «языков»

И что каждый из семи

Говорливый, черт возьми!

В. Котляров, М. Лужнев

ПЕСЕНКА О «КАТЮШЕ»

Пишет мать родному сыну

Из колхозного села:

«Расскажи-ка, милый Ваня,

Как идут твои деда.

Расскажи мне как воюешь,

Сколько немцев перебил

И какую там Катюшу

Ты на фронте полюбил.

Я тебе, сынок, желаю

Вместе с Катей бить врагов,

От души благословляю

Вашу дружбу и любовь.

Будет время, стихнет буря,

Прогремит последний бой -

Ты с победою вернешься

С милой девушкой домой...»

«Слушай, мать, родного сына,

Не тая, скажу тебе:

Сроду я такого друга

Не встречал еще нигде.

Признаюсь, что «Катерина»

Мне мила и дорога,

От любви и дружбы нашей

Нет покоя для врага.

Мы сроднились с нею крепко,

Повенчались под огнем...

И клянусь тебе, родная,

Будет время, стихнет буря,

Прогремит последний бой -

Я вернусь, но вот «катюшу»

Не смогу забрать с собой».

Красноармеец В. Шишляков

«РЫЦАРЬ» ШМОТКЕ

Поддержать арийский дух

Нерадивых фрицев

Раз пытался фон дер Тух

Разной небылицей.

Перед вшивой немчурой

Надрывал он глотку:

«В нашей роте есть герой –

Бравый Эрих Шмотке.

Никогда не отступал,

Никогда не плакал,

Неустанно «хайль» орал

Он перед атакой.

Если русский напирал,

Если голодуха, -

Никогда он не терял

Боевого духа.

Рыцарь Шмотке! Где ты есть?

Выходи из строя.

Приколю Железный крест

Я на грудь героя!»

Хайль! Застыла немчура,

Внимая с удивлением:

Сдался Шмотке в плен вчера

Вместе с отделением.

Старшина И. Шереметьев

РАССКАЗ ПРО МОРЯКА-РАЗВЕДЧИКА

Было это все недавно,

Нынешней зимой...

Лыжи шли легко и плавно

В тишине немой.

Тихо-тихо, снежным скатом,

Средь морозной тьмы

В тыл немецкий за сержантом

Пробирались мы.

Невредимы и незримы,

Снег не шевеля,

Как святые, перешли мы

Минные поля.

И - хитрее, чем лисица,

Мы за полверсты

Обошли землянки фрицев,

Дзоты и посты.

В небе месяц криворогий

Спал в своем углу

В час, когда мы у дороги

Залегли в тылу.

Замерзали, но - терпели,

Слыша, как вдали

На морозе сани пели,

Мотоциклы шли,

Звякало во тьме железо,

Плакал грузовик...

...Нам с сержантом до зарезу

Нужен был «язык».

Но, как на зло - перед всеми

Говорю, как есть, -

Ни один пехотный немец

Не хотел к нам лезть.

- Что они, подохли, что ли? –

Прошипел сержант. -

Из-за них тут люди в поле

На снегу лежат!

Я им, гадам, не мальчишка

На морозе ждать,

За паршивый «язычишко»

Насморком страдать.

Шутка дело - простудиться,

А потом - в санбат...

Я шепчу: - Потише, фрицы!

- Где? - притих сержант.

Я и сам еще не вижу,

Где он, этот гад,

Только слышу: ближе, ближе

Сапоги скрипят.

Вот уж кто-то показался,

Только... что за черт! -

На плечах - похоже, ряса

Иль какой капот...

Ни купчиха, ни дьячиха -

Балахон до пят...

- Это, братцы, «язычиха», -

Прошипел сержант. -

Но хватайте, дьявол с нею,

Тут - не в блиндаже,

Потому как я синею

С холоду уже.

Рукавицу в рот - и амба!

Я шепчу: - Постои! -

Изловчился, прыг на бабу,

Р-раз - и с ног долой!

Этой вот минуты краткой

Ждали мы часы...

Я ей тычу в рот перчаткой,

А у ней - усы...

Верьте - чтоб мне провалиться! -

Явных два уса...

Тут я бабе, то есть фрицу,

Надавал раза!

- Не ходи в капоте, жаба,

Тут тебе не цирк,

Не прикидывайся бабой,

Если ты мужик!

В общем, немца мы исправно

Привели домой...

Было это все недавно,

Нынешней зимой.

П. Шубин

Окопы немцев под горой,

А наши - на горе.

И вот мы занялись игрой

Однажды в январе.

Мы в бочку всыпали камней,

Напружились, взялись

И эту бочку без затей

Пустили к немцам вниз.

Грохочет бочка. Под горой

Чуть немец не оглох.

Вы представляете, какой

У них переполох?

- О?! Что за бочка скачет тут?

Как это понимать?

Они навстречу к ней бегут,

Хотят ее поймать.

Вот тут и началась игра,

Когда из-за горы

Побили наши снайпера

Штук восемь немчуры.

Озлились немцы - ну пулять!

А мы себе молчим.

Проходит день, и мы опять

Пускаем бочку к ним.

Конечно, хитрый враг сидит

В земле и - ни гугу,

И беспрепятственно катит

Подарок наш к врагу.

Тут и кончается рассказ:

Подарок наш дошел,

Но только был на этот раз

Положен в бочку тол.

А что такое тол, не я

Вам буду объяснять.

Толково стали мы, друзья,

С противником «играть»!

В. Катаев

СЛУЧАЙ С ПАТЕФОНОМ

Бой прошел, прошла жара,

Отдохнуть теперь пора,

Может, час, а может, пять

Батарейцы будут спать.

Разместились, улеглись,

Караул со всех сторон.

Вдруг откуда ни возьмись

Пенье начал патефон.

Не тая горячих слов,

Про Катюшу-девицу

Песня хлынула в село,

По долине стелется.

Посмотрел наводчик наш,

Шепчет: - Встаньте, хлопцы!

За рекою, где шалаш,

Песня раздается.

Немец, видно, у реки

Ошалел совсем с тоски

И отводит душу

Песней про Катюшу.

Может, вспомнил наш комбат

Девушку, что любит,

Может, ту, что немец-гад

Бил прикладом в губы.

Сверил вмиг ориентир

Да как даст, как свистнет!

Только тряпки от мундиров

На кустах повисли.

Смолк проклятый патефон,

Как сняло рукою.

Прокатилось далеко

Эхо за рекою.

Где-то там, в каком-то штабе,

Немцев ждут поминки,

Ну, а нам все это кстати -

Только жаль пластинки!

Капитан А. Лозневой

БЕДЫ ОТ «ПОБЕДЫ»

Итоги битв врагам несладки,

Но на вранье у них талант -

Вот как беседуют в палатке

Герр генерал и адъютант.

- Пусть громкий голос трубной меди

Гремит повсюду в нашу честь,

В Берлин о доблестной победе

Мы дать должны благую весть,

Мы можем смело и открыто

Победу возвестить свою...

- Но наше радио разбито

В последнем доблестном бою. -

Тогда отважного пилота

В дорогу шлите поскорей.

- Но сбиты наши самолеты

Огнем советских батарей.

- Болван, вы думать не привыкли,

Так пусть летит во весь карьер

На самом быстром мотоцикле

С моим посланием курьер.

- О, генерал, за это лето

Наш парк тревожили не раз.

Ни одного мотоциклета

Теперь не сыщется у нас.

- Тогда, чтоб выполнить заданье,

Вы конный вышлите отряд.

- Коней мы съели... Но - вниманье!

Над нами, кажется, палят.

- Бежим, к чему теперь беседы,

За мной во всю летите прыть,

Про наши славные победы

Мы сможем лично доложить.

В. Афанасьев

ПОСЛАНИЕ В ГЕРМАНИЮ

По набору тотальному

После речи министра

К фронту этому дальнему

Нас доставили быстро.

Я пишу тебе, Лотта,

С Восточного фронта:

Всей дивизией с хода

Мы попали в болото...

Где дорога обратно?

Кто ее нам укажет?

Ничего не понятно,

Даже Геббельс не скажет;

Ни шоссе обязательных,

Ни колонок с бензином,

Никаких указателей

Не прибито к осинам...

В этих дебрях теряется

Наша бедная рота,

Скоро в ней не останется

Никакого народа.

Потеряли в болоте - сто,

Потеряем и триста:

Здесь не только болотисто,

Но еще и лесисто!

А от русских, мне кажется,

Не найдем мы спасенья, -

Им, по-моему, нравится

Водополье весеннее...

Как туман, появляются,

Как туман, исчезают, -

Даже кочки взрываются,

Даже лужи стреляют!

Лотта, лучше заранее

Обо мне помолиться, -

Запиши в поминание -

Может мне пригодиться.

П, Шубин

Примечание: послание адресовано в Германию, обнаружено на трупе гренадера фон Пуппе.

ЗАПУТАЛСЯ В «СОКРАЩЕНИЯХ»

Битый Гитлер очень часто

Стал твердить одно.

«Сокращаю фронт, и баста!»

Мне другого не дано.

Сокращал под Сталинградом,

На Кубани тож;

На Днепре, под Ленинградом

Мямлил ту же ложь.

Сокращает все сильнее,

И к тому идет -

Под Берлином, по-над Шпрее,

Линия пройдет.

Вот тогда поймет, наверно,

Вещие слова:

«Укоротишь - не воротишь», -

Говорит молва.

Пусть же немцы объясняют

Дело как хотят,

«Уменьшают», «сокращают»,

Брешут и хитрят.

Мы отлично понимаем

(Не обманешь нас):

Чем дружнее наступаем,

Тем сильнее приближаем

Мы победы час!

Ю. Зельвенский

БЛИЗОК КОНЕЦ

Дело движется к развязке,

Скоро Гитлеру канут.

Перепрыгнули, как в сказке,

И за Буг мы, и за Прут.

Гитлер тявкал:

«Защищаться немцы будут, словно львы!»

Но... во Львове удержаться

Не сумели «львы», увы...

От побед идя к победам,

Бьем мы «тигров» по пути,

И фашистским людоедам

От веревки: не уйти!

СЕГОДНЯ...

Там, где гремело

наступленье,

Где был огонь,

и смерть, и тлен,

Теперь повсюду

объявленья:

«Открыт прием

для фрицев

в плен».

И ниже

чьей-то шутки

след: «Без перерыва

на обед».

СЛУЧАЙ НА КАРНАВАЛЕ

Всех цветов огни сверкали,

К самым звездам улетали

И смотрели свысока,

Как весной на карнавале,

Пять приятелей гуляли

В шумном парке ЦДКА.

Шли танкист, пилот и конник,

Пехотинец и моряк,

Никому из посторонних

Ничего не говоря.

Почему они молчали,

Почему сердца стучали,

Почему на этом месте

Пять друзей вздохнули вместе?

Потому что чуть левей

В джазе свистнул соловей,

Потому что справа где-то

«Я люблю вас» было спето!.

Потому что, наконец,

Заглушая стук сердец,

Шалью ветер поднимая,

Появилась впереди

Карменсита молодая

С красной розой на груди.

И опять на этом месте

Пять друзей вздохнули вместе,

И, шагнув чуть-чуть вперед,

Обратился к ней пилот:

«Я пилот, чего же лучше, -

Смел и легок на подъем,

Что нам буря, что нам тучи -

Мы над тучами пройдем.

Нам дороги все открыты

Над водой и над землей, -

Я прошу вас, Карменсита,

Этот вечер быть со мной!»

Дева комкает платок,

Дева нюхает цветок.

И тогда выходит конник,

Говорит: «Постой, браток!..

Мы в бою себя проверим,

И, когда настанет срок,

Я из ножен на карьере

Острый выдерну клинок.

Пролетят коней копыта

Над примятою травой...

Я прошу вас, Карменсита,

Этот вечер быть со мной!»

Дева комкает платок,

Дева нюхает цветок.

И тогда моряк выходит,

Говорит: «Постой, браток!..

Зря мы тратим время в спорах,

Вы герои, но зато

На эсминцах и линкорах

Не ходил из вас никто.

Краснофлотцы знамениты

Над водой и под водой...

Я прошу вас, Карменсита,

Этот вечер быть со мной!»

Дева комкает платок,

Дева нюхает цветок.

И тогда танкист выходит,

Говорит: «Постой, браток!..

Будет час, в атаку двину,

Танк покажет чудеса,

Поведу свою машину

Через горы и леса.

Лес шумит. Земля изрыта -

Это танки держат строй...

Я прошу вас, Карменсита,

Этот вечер быть со мной!»

Дева комкает платок,

Дева нюхает цветок...

И выходит пехотинец,

Говорит: «Постой, браток!..

Мне и спорить неохота, -

Ясно всем, важна пехота,

В ней большая сила скрыта,

Дух походный, боевой...

Я прошу вас, Карменсита,

Этот вечер быть со мной!»

Дева спрятала платок,

Дева спрятала цветок,

И сказала Карменсита,

Был ответ ее жесток:

«Попрошу вас не дивиться,

Я не так, как вы, речист.

Я не красная девица,

Я, друзья, - артиллерист.

Я накинул шаль на плечи,

Карменситой стал на вечер,

Вас провел довольно ловко

Мой сугубо женский вид.

Небольшая маскировка

В этот час не повредит.

Здесь вы спорили напрасно,

И развязка не сложна.

Всем войскам - и это ясно -

Артиллерия нужна.

Все, - сказал, - вопросы сняты,

Звезды блещут над рекой...

И прошу я вас, ребята,

Этот вечер быть со мной!»

Всех цветов огни сверкали,

Улетали в облака...

На весеннем карнавале

Шесть приятелей гуляли

В шумном парке ЦДКА.

Б. Ласкин, М. Слободской

КУПЛЕТЫ ТРЕХ КОНТУЖЕНЫХ ФАШИСТОВ

1

Фашистских два солдата,

Солдата, солдата

И офицер брели из СССР.

И говорит солдатам,

Солдатам, солдатам,

Контуженый заика-офицер:

Офицер. Чтоб путь найти к наградам,

Мы к Гитлеру с докладом

Придем, и будет нам прием по.., по... по...

1-й солдат. Почетный?

Офицер. Да.

Вместе, Придем, и будет нам прием почетный,

Офицер. Вы только подпевайте,

Я вам скажу. Давайте

Доклад наш репетировать от... от... от...

1-й солдат. Отчетный?

Офицер. Да.

Вместе. Доклад наш репетировать отчетный,

2

Офицер. Мы, фюрер, шли походом.

Солдаты. Ходом, ходом.

Офицер. И смело занимали города.

Солдаты. Да, да.

Офицер. На Волге быть успели.

Солдаты. Пели, пели.

Офицер. Германцы не отступят никогда.

Солдаты. Да, да.

Офицер. Мы зимнею порою

Контужены все трое.

Мой фюрер, мы явились к вам па... па... па...

1-й солдат. Парадом?

Офицер. Да.

Вместе. Мой фюрер, мы явились к вам парадом.

Офицер. За вид наш не взыщите.

Мой фюрер, разрешите,

Позвольте обратиться к вам с до... до... до...

1-й солдат. С докладом?

Офицер. Да.

Вместе. Позвольте обратиться к вам с докладом.

3

Офицер. У нас одни победы. Солдаты. Беды, беды.

Офицер. Повсюду слышен клич наш боевой.

Солдаты. Вой, вой.

Офицер. Мы силы все копили.

Солдаты. Пили, пили.

Офицер. Любой солдат немецкий есть герой.

Солдаты. Ой, ой!

Офицер. Вы, фюрер, наше знамя.

Когда наш Гитлер с нами,

Не страшны нам ни голод, ни про.., про... про...

1-й солдат. Простуда?

Офицер. Да.

Вместе. Не страшны нам ни голод, ни простуда.

Офицер. Легки любые беды,

Воюем без обеда.

Мы знаем имя Гитлера - па... па... па...

Солдаты. Мы знаем имя Гитлера - паскуда?

Офицер. Нет, дураки. Имя Гитлера па... па …. па...

1-й солдат. Паршивец?

Офицер. Да нет, имя Гитлера - по...победа.

Солдаты. Так точно.

Вместе. Мы знаем имя Гитлера - победа.

Офицер. Нас жители любили.

Солдаты. Били, били.

Офицер. Бывало, за подарками спешишь.

Солдаты. Шиш, шиш.

Офицер, Все это было с нами...

Солдаты. С нами... с нами...

Офицер. Вина повсюду полные ковши.

Солдаты. Вши, вши.

Офицер. Нас всюду население

Встречало с умиленьем.

Добыли мы роскошные тро... тро...тро...

1-й солдат. Трофеи?

Офицер. Да.

Вместе. Добыли мы роскошные трофеи.

Офицер. Нам встречи были жарки.

Всегда с цветами арки.

И всюду получали мы по... по... по...

Солдаты. И всюду получали мы по шее.

Офицер. Нет, дураки, не по шее, а всюду

получали мы по... по... по...

1-й солдат. По шапке?

Офицер. Да нет, получали по... по...

1-й солдат. По по..? Так и говорить?

Офицер. Да нет, идиоты... пож... пож...

пожалуйста, не перебивайте...

подарки...

Солдаты. Так точно!

Вместе. И всюду получали мы подарки.

Так пели два солдата,

Солдата, солдата

И офицер, что шли из СССР.

Ведущий. Мы офицеру скажем,

Скажем, скажем:

- Запомните, заика-офицер,

Примите во вниманье,

Мы лечим заиканье.

Леченьем мы нередко занимались.

Приложим все старанья,

Чтоб о завоеваньях

Вы больше никогда не заикались.

В. Дыховичный

БЕШЕНЫЙ ПЕС

(Басня)

Однажды, в знойный день, взбесился Пес цепной

И, ядовитой брызгая слюной,

Сорвался вдруг с цепи, махнул через ограду

Да прямо к стаду! Сначала он напал по-волчьи на телка,

Потом задрал невинного ягненка,

Одних загрыз, другим порвал бока

И насмерть ранил пастушонка. Короче: натворил таких он бед,

Каких не видел свет!

Когда б разбойника облавою не взяли,

То многие еще бы пострадали.

Но был в конце концов захвачен лютый Пес.

И... производством дело началось!

Уж не одна неделя пролетела -

Полгода суд идет. Растет и пухнет дело -

Чинят свидетелям допрос.

Бандит в тюрьме окреп, подрос,

Так на харчах казенных откормился

И обленился,

Что от хвоста до шеи залоснился.

Он только знает спать да есть.

При нем друзья. Услуг не счесть:

Ему ошейники меняют,

Его родные навещают,

А два шакала, посчитав за честь,

Перед судом ретиво защищают:

Скулят, визжат и лают,

И чтобы умалить его вину,

Повторный требуют анализ на слюну...

«Чего же судьи ждут? Когда ж повесят Пса? -

Слышны повсюду голоса. -

Какой другой конец возможен для урода?..»

Известны нам суды такого рода.

С. Михалков

ВОЛК-ТРАВОЕД (Басня)

Вожак воров и сам матерый вор,

Волк-живодер

Как избежать облавы ни старался,

А все ж попался.

Теперь над ним свершится приговор,

Не избежит преступник наказанья!

Свидетели дают

Правдивые, прямые показанья:

«Зарезал здесь овцу, задрал теленка тут,

А там свалить коня не посчитал за труд...»

Улики налицо. Но судьи ждут,

Что им убийца скажет в оправданье.

«Известно, - начал Волк, - что испокон веков

Всегда травили нас, Волков,

И скверные про нас пускали толки.

Заблудится овца у сонных пастухов,

Корова пропадет, всё виноваты - Волки!

А Волки между тем давным-давно

Не могут видеть кровь, не могут слышать стоны,

На траву перешли и на зерно,

Сменили стол мясной на овощной - зеленый.

А если иногда то там, то тут

Ягненка одного-другого задерут,

Так только с целью самообороны...

Надеюсь я на объективный суд!..»

И порешили судьи тут:

Дать Волку выговор и не лишать свободы,

Раз изменился нрав у всей его породы.

Но вот прошли уж годы,

Как огласили этот приговор,

А Волки нападают до сих пор

Все на стада, а не на огороды!

С. Михалков

ФРОНТОВЫЕ ЧАСТУШКИ

Над рекой плывут туманы,

Плывут перевитые.

Шли на нас чужие страны,

Возвращались битые!

Красна Армия сильна,

Сильна, непобедимая.

Всех фашистов из России

Гнала до единого.

Наша Родина богатая,

Счастливая судьбой.

Век не будет наша Родина

Фашистскою рабой.

Злобный враг войну затеял,

Мы его не пощадим,

И на море и на суше

Разобьем и разгромим.

Боевое наше знамя

Пронесем со славою,

И победе быть за нами -

Наше дело правое.

Ты не думай, враг коварный,

Солнца свет не погасить.

И могучей силы русской

Никогда не победить.

Мы идем одним походом

С Красной Армией вперед.

Наша армия - с народом,

С нашей армией - народ.

Лезут к нам в страну бандиты

Бешеной оравою.

Будут все они разбиты -

Наше дело правое!

Мы в любом бою смертельном

Вражью силу отразим,

Ни вершка земли советской

Никому не отдадим.

В небе солнышко сияет,

Не погаснет никогда.

Защитим страну родную

Мы от лютого врага.

Ты не жди, фашист, пощады.

За грабеж: и. за разбой

Пулеметом, и гранатой

Рассчитаемся с тобой.

Наши ивы у реки

Зашумели ветками.

По фашистам будем бить

Пулечками меткими.

Бьем врата и в хвост и в гриву

Пулеметом, пушкою.

Меж боями в перерыв -

Боевой частушкою.

Эх, частушка, ты, частушка,

Слово каждое - снаряд:

Бьет фашистов по макушкам,

Помогает воевать.

Нам не в первый раз частушки

Петь на фронте от души,

Ну-ка, враг, под песню пушек

На морозе попляши.

Говорят, что в наших минах

Очень много витаминов,

Что один удачный взрыв

Накормил десятерых.

Немец в рупор говорил,

Жизнь немецкую хвалил.

В преньях выступил «максим» -

Немцу рот перекосил.

Перед боем - наших двое,

«Мессершмиттов» было пять.

После боя - наших двое,

«Мессершмиттов» не видать.

Пироги, лепешки, пышки

Мнили немцы получить.

Синяки пришлось и шишки

Меж собою поделить.

Гитлер думал обладать

Нашей территорией,

Сразу видно, не в ладах

С русскою историей.

Взяли Гитлера завидки

На советские пожитки.

На советский каравай,

Гитлер, рта не разевай!

Повар наш с вопросом лез:

«Слушай, кто такой «эс-эс»?

Отвечал боец один:

«Очень просто - сукин сын»,

Гитлер-жаба хвалится,

Все ему достанется.

Отвечает наш народ:

«Видит око-.зуб неймет».

Сколько, вор, ты не воруй,

Все же попадешься.

Скоро, Гитлер, за грабеж

Шкурой разочтешься.

Лез к Москве фашист-насильник

Через надолбы и рвы.

Крепкий русский подзатыльник

Получил взамен Москвы.

Самолетики летели,

Перелеты делали,

От Москвы фашистов гнали,

Оглянуться не дали.

Звезд рубиновых кремлевских

Не видать фашистским псам.

Мы на рубежах московских

Крепко всыпали врагам.

Часто я пою частушки

После боя у костра

Про любимую «катюшу»

И про славные дела.

Наши танки в бой несутся,

Содрогается земля, -

Пусть не зарятся фашисты

На колхозные поля.

Боевые наши танки

Танков вражеских сильней,

Самолеты - быстроходней,

Наши летчики- смелей.

Боевые самолеты

Высоко взвивалися.

Наши летчики-пилоты

В боях отличалися.

Черных коршунов залетных

Ясный сокол с лету бьет…

Соколиную охоту

Любит исстари народ.

Не летай, стервятник злой,

Над любимою Москвой.

Наш советский самолет

Все равно тебя собьет.

Над Москвою небо чисто -

Далеко видать фашиста.

Фашистского ворона

Бьет зенитка здорово.

Фашистского ворона

Бьет зенитка здорово.

От фашистских воронят

Только перышки летят.

Ты, зенитчик молодой,

Сказки не рассказывай:

Ты мне «хейнкеля» подбой,

А потом ухаживай.

В поле ветер, в поле буря,

Настоящий ураган:

Наша русская «катюша»

Не дает житья вратам.

Все морошка да морошка,

Да никак не виноград.

Есть для Гитлера дорожка,

Да никак не в Ленинград.

В небе тученька затучила,

Темнеет в синеве,

Измотали мы, измучили

Фашистов на Неве.

Сердце бьется, сердце радо,

Репродуктор говорит:

«От родного Ленинграда Свора Гитлера бежит».

Гитлер вздумал угоститься -

Чаю тульского напиться.

Зря, дурак, позарился -

Кипятком ошпарился.

К Волге-матушке любимой

Тучей черной шли враги,

Здесь фашистские солдаты

Крест с могилою нашли.

Поднялись все на защиту,

Встали каменной стеной,

Сталинград мы отстояли -

Славный город наш родной.

Ты, гармонь, играй частушки,

Гармонист, ударь из пушки.

Сталинградский перебор -

Грозный с немцем разговор.

Гитлер Геббельса спросил:

«Что ты рот перекосил?»

У «красавца» слезы градом -

Подавился Сталинградом.

Как у волжских у ворот

Гитлер сделал поворот.

Так бежать ему, банкроту,

На Берлин без повороту.

Бейте, пушки, по опушке,

Расправляйтесь со зверьем.

Мы орловские частушки

Возле Волхова поем.

Это точно? Очень точно.

Интересно? Спору нет!

Ну, тогда, подружка, срочно

Запевай еще куплет.

Хнычет Гитлер там и тут:

«Зря Орел орлом зовут.

В том Орле моих солдат

Колотили, как цыплят».

Фашиста оторопь взяла,

В страхе стонет, хмурится.

Полетел он из Орла Щипаною курицей!

Хвастал Гитлер:

«Я могу Расправить Курскую дугу».

Долго тужился - не мог,

Согнут сам в бараний рог!

3 а Советскую республику

Поднялся весь народ.

Мой забава в Севастополе

Фашистов метко бьет.

От фашистов Крым очищен

Красной Армией стальной,

Здравствуй, город Севастополь,

Богатырь наш и герой.

Скоро, скоро снег растает,

С гор покатится вода.

Наши русские герои

Занимают города.

В кишиневском направленье

Наши двинулись вперед.

Сидит Гитлер, обезумев,

Широко раззявив рот.

- Эй, солдаты, вас ист дас?

Сколько там осталось вас?

- Может, сто, а может, двести,

Только все лежат на месте.

Крепче дождик начал капать,

Забурлилася вода.

Нынче немец начал драпать,

Как не драпал никогда.

Светит месяц, светит ясный,

Светит, усмехается.

С нами немец воевать

Навсегда закается.

Немцев мы не раз уж били,

Но о том они забыли,

А на этот, видно, раз

Будут вечно помнить нас.

Отшипелася на свете

Подколодная змея.

Расцветет теперь родная

Украинская земля.

Пусть как Гитлер ни хлопочет,

Все равно ему конец.

Наши доблестные воины

Перешли реку Донец.

Гитлер вечером резонно

Приказал Оскол держать,

А к утру от гарнизона

И осколков не собрать.

Скоро, скоро из сосны

Шишка лопнет, упадет,

Скоро Гитлер из Берлина

Выйдет задом наперед.

Отступает враг поспешно,

Мчится без оглядки.

Только видно в темноте,

Как сверкают пятки.

Получили с фронта вести

На исходе четверга:

Добиваем мы фашистов

Прямо в логове врага.

Наши славные герои

Родину прославили:

Посреди Германии

Красный флаг поставили!

Из Москвы примчался поезд,

Красные вагончики.

Привезли к нам дорогих,

Золоты погончики.

Вот и кончилась война,

Дождались победушки,

Посторонимся, ребята,

Плясать будут девушки.

Все ребята веселятся,

Что отвоевалися,

А девчата тоже рады -

Женихов дождалися.

ПАРТИЗАНСКИЕ ЧАСТУШКИ

Ах вы, елочки-сосеночки,

Березки белые.

Записались в партизаны

Ребятишки смелые.

Вот оформился отряд -

Он из разных все ребят:

Молодые, пожилые,

И десяток есть девчат.

Партизанка моя мать,

И отец мой партизан,

И сама я партизанка,

На боку ношу наган.

Я иду - трава высокая,

Да некому косить.

Пошел милый в партизаны,

Ко мне некому ходить.

Ох, подруга дорогая,

В партизанах твой и мой,

Мы возьмем с тобой винтовки

И пойдем за ними в бой.

В партизаны поступила,

Красну ленточку ношу.

Партизана полюбила,

Партизаном дорожу.

А мой милый партизан,

А я партизаночка.

Вот мы сядем и поедем,

Боевая парочка.

За свою родную землю

Грудью встанем, как один.

Будь уверена, подруга,

Что фашистов победим!

Ах, леса, леса, леса,

Леса густые, Брянские.

Укрывали вы, леса,

Отряды партизанские.

Ой, леса, леса, леса,

Леса, леса дремучие.

Вы укройте партизанку,

Елочки колючие.

Где-то взрывы раздаются,

Верно, взрывы на пути,

Партизаны рвут дороги,

Чтоб фашистам не пройти.

Гнется по ветру рябинушка

До самого ствола,

Партизанская дубинушка

Фашистам тяжела!

Хороша гармошка наша

Золотые голоса.

Немцы нос боятся сунуть

В партизанские леса.

Хороша гармошка наша,

Гармонистом наша Маша.

Там, где Машенька-душа,

Немец ходит не дыша.

К нам на славный Брянский лес

Не однажды немец лез,

Спотыкался о порог -

Одолеть его не мог.

Ночка темная настала,

На полях клубит туман.

Немцы смазывают пятки

От орловских партизан.

С неба звездочка упала

И попала прямо в сад.

Поливают немцев щедро

Партизаны из засад.

Ехал Ганс и Фриц в машине

Через Брянские леса,

Напоролися на мину

И взлетели в небеса.

Как Марусин пулемет

С переливами поет,

С переливами поет,

Немцам жизни не дает.

Интереса много в лесе,

А для немцев Страшен лес.

Эшелоны с интересом

Подрывает.Дмитрий С.

Обожал фон Штукке пьяный

Борщ орловский со сметаной.

Нынче корчится, пища,

От свинцового борща.

На колхозный каравай,

Немец, рта не разевай.

К нам пришел за караваем -

Мы хребет тебе сломаем.

Как у нашей Дуни ленты

Яркие да модные,

Не из шелка и атласа -

Ленты пулеметные.

Пер к нам немец на машине

За сукном, за крепдешином.

Немцу вместо крепдешина

Дали яму в три аршина.

Налетели немцы-каты,

Разорили наши хаты.

Мы в лесах теперь живем,

Днем и ночью гадов бьем.

Лишь взошла звезда на небе,

Наш отряд сбирается.

Белорусским нашим хлебом

Гитлер-вор подавится.

Затирайте, бабы, квас,

Ожидайте, бабы, нас.

Немцев скоро перебьем,

С Красной Армией придем.

Партизаны, партизаны,

Вы дрались за Родину.

Получите, партизаны,

От нее по ордену.

ТЫЛ И ФРОНТ У НАС ЕДИНЫ

Тыл и фронт у нас едины,

Мы в боях непобедимы.

Наш народ всегда готов

Разгромить любых врагов.

Тыл и фронт неразлучимы,

Тыл и фронт у нас едины.

И на фронте и в труде

Наш народ герой везде.

Кто на нивах, кто в бою -

Все за Родину свою.

Мы участники похода

За высокий урожай,

Хлеба фронту наготовим

И на весь советский край.

Моя дружная бригада

На работе, как в бою,

Мы сумеем раньше срока

Норму выполнить свою.

Мой отец в бригаде первый,

Да и я не отстаю -

Со своим звеном ударным

По три нормы в день даю.

Труд колхозный уважаю,

Труд колхозный я люблю:

На фронт друга провожаю,

А сама сажусь к рулю.

Взяли, взяли дорогого

В бронетанковую часть,

Не отстану от милого,

Буду трактор изучать.

Наши тракторы, как танки,

А девчата,,как бойцы:

Распахали все полянки,

Все засеяли концы.

Я теперь серьезной стала,

Брови принадвинула,

На заводе на своем

Заменяю милого.

Получила письмецо,

Прижму к сердцу близко,

Мой миленочек танкист»

А я - трактористка,

Ой, товарка моя,

Мой миленок на войне,

За него и за себя

Я работаю вдвойне.

Раскудрявые березы

Выше крыши тянутся,

Мы с подружкой теперь стали

Первые ударницы.

Ой, миленочек, ты летчик,

Погляди, какая рожь!

Облетишь на самолете,

А пешком не обойдешь.

Помогают, помогают

Армии колхозы,

В помощь фронту отправляют

Красные обозы.

Мой миленок на войне,

Он воюет на коне.

Я в стахановском строю

От него не отстаю.

Ты играй, играй, гармошка,

Про колхозные дела.

Мы для фронта отправляем

Обоз красный из села.

Каблуком, подружка, бей,

Не отстанем от людей:

Заработаем для фронта

По полтыщи трудодней.

Как на горке, на горе,

Выросли три елочки,

Военно дело изучать

Будем, комсомолочки.

Распроклятые фашисты

Навязали нам войну;

Взяли милого, хорошего,

Оставили одну.

Я ходила, собирала

Черную смородину.

Ягодиночка на фронте

Защищает Родину.

Мой залетка боевой,

На фронт пошел с охотою.

Я в тылу здесь боевая -

За троих работаю.

За меня, за боевую,

Сколько сваталось ребят,

А я всем сватам сказала,

Что героя буду ждать.

Милый мой, хороший мой,

Мы расстанемся с тобой;

Не грусти и не скучай,

Командиром приезжай.

Проводила я миленка,

Он пошел фашистов бить.

На прощанье обещала

Одного его любить.

Девушки, военно время -

Нам не надо унывать.

Наши милые на фронте,

Их не надо забывать!

Ой, мы с миленьким стояли

У реки на берегу,

Его последние словечки

До конца я сберегу.

Я тогда тебя забуду,

Мой миленок дорогой,

Когда вырастет на камушке

Цветочек полевой.

Мой-то миленький в пехоте,

Я не знаю, в какой роте,

Только знаю, милый мой

В самой роте боевой.

Мой миленок в роте первый

Пулеметчик-баянист.

Уходил он беспартийным,

А теперь он коммунист.

Пишет милый с фронта письма,

В них вопросы новые:

«Чем ты фронту помогаешь

В эти дни суровые?»

Написал мне милый мой

Номер почты полевой.

Телеграмму подаю:

«За твоим станком стою».

Мы с миленочком вдвоем -

Пара боевая.

Он на фронте бьет врагов,

А я - звеньевая.

Оба Родине мы служим,

Мой миленок дорогой:

Ты вот в армию уехал,

Ну, а я - на трудовой.

На реке лежит жердиночка -

Веселый переход.

Подорвал мой ягодиночка

Фашистский пароход.

Милый мой на тральщике

Плавает сигнальщиком.

Как ему сигнал мне дать,

Что до победы буду ждать?

В небе кружит, в небе кружит

Наш советский самолет.

Мой миленочек на фронте -

Красной Армии пилот.

Самолет, стальные крылышки,

Серебряный полет.

Мой миленок со всей силушки

Фашистов сверху бьет.

Моя милая подруга,

Где же, где же твой да мой,

Подадим по телеграмме:

«Ждем с победою домой!»

Милый бьет врагов торпедой

На поверхности морей.

Я - стахановской победой

И числом рабочих дней.

Пишет милый мне в письме,

Что носит орден на тесьме.

А я в ответ ему пишу,

Что два ордена ношу.

Ты играй, играй, гармошка,

Про колхозные дела.

Мы для фронта отправляем

Обоз красный из села.

Я покупке нашей рада,

Постарались в этот год:

Мы купили всем колхозом

Фронту целый самолет.

Я сегодня весела,

Веселей всего села.

Милый с фронта сообщил:

Орден Славы получил.

Милый пишет письмецо:

Враг в Берлине сжат в кольцо,

Скоро кончится война,

И с победой вернусь я.

Я пою и веселюся -

Враг проклятый побежден.

Милый мой уже в Берлине

И медалью награжден.

Милый едет из Берлина,

Там он знамя водружал.

Счетоводом был колхозным,

А теперь героем стал.

Под окном у нас растет

Сирень голубая.

Мы победы дождалися

Девятого мая.

У милого моего

Все выходит боево:

Косит ли, воюет ли,

Пляшет ли, целует ли.

Выйду в сад я утром рано

И нарву смородины.

Не найти нигде на свете

Лучше нашей Родины!

Выходила за ворота,

Поглядела с грустью вдаль,

А навстречу мне мой милый,

На груди его - медаль.

Задушевная подруга,

Что там светит впереди?

Это звездочка Победы

У милого на груди.

Давно с миленьким расстались,

Не видались с давних пор:

Тракториста провожала,

Повстречались - он майор.

Как любимым не гордиться -

Он в боях танкистом был,

А теперь стал трактористом,

Все рекорды перекрыл.

Вот и кончилась война,

Идут солдаты ротами.

Молодые девушки

Встречают за воротами.

То не ветер пыль метет,

То боец домой идет;

Форма новая на нем,

Ордена горят огнем.

Расцветают, расцветают

Цветы алые в полях.

Мы победу в руки взяли

У противника в боях.

Для весенних мы цветов

Грядки приготовим.

Города свои и села

Быстро восстановим.

В небе солнышко сияет,

Не погаснет никогда.

Еще лучше, еще краше

Будут наши города.

Вот пройдет за годом год -

Вся Отчизна расцветет.

Скроют в яблонях сады

Все военные следы.

Наша речка, быстра речка,

Прямо, прямо все течет.

И дороженька прямая

К коммунизму нас ведет.

СТРАДАНИЯ

(Двухстрочные частушки)

Мил уехал очень быстро

Бить проклятого фашиста.

Ой, подружка, трудно было

Провожать, кого любила.

На прощание дружочку

Дала вышитый платочек.

Ой, товарка, что такое

Не найду себе покоя.

Ой, товарка, виноватый

В нашем горе враг проклятый.

Ой, за горе за большое

Отплачу врагу я втрое.

Я, товарочка, горжуся,

Что разведчицей гожуся.

Пусть поплатится враг лютый

За все горе, за все муки.

Ни к чему мне быть унылой:

Жду с победой тебя, милый!

Не тужи, не плачь, Маруся,

Разобьем врагов - вернуся.

Полюбила тракториста,

Он уехал бить фашиста.

Были б крылья - улетела,

На дружочка посмотрела.

Напишу письмо, заклею:

Ты лети на фронт к Андрею.

Эх, вы конники лихие,

Бить врага вам не впервые.

Мил к работе был привычный,

А теперь стрелок отличный.

Проводила до вокзала,

Стою плачу, жалко стало.

Давай, Дусенька, прощаться,

Я иду с врагами драться.

На фронт дальний я дружочку

Подам звонкий голосочек.

Я стояла на пороге,

Письмецо упало в ноги.

В письме пишет: «Мы сражались,

Смерти лютой не боялись».

Заживем, моя забава,

Мы на радость и на славу!

Я танкиста полюбила,

Свое сердце иссушила.

Он на фронте, танкист милый,

Уж три года с половиной.

Я письмо вложу в конверт.

Ожидать буду ответ.

Милый с фронта отвечает -

Мое сердце замирает.

Не скучай, скоро приеду,

Привезу тебе победу.

Я победе буду рада,

Приезжай, моя отрада!

Мой миленочек на море,

Бьет фашистов на просторе.

Мой миленочек в пехоте,

Самый лучший снайпер в роте.

Мать письмо сыну послала,

Бить фашиста приказала:

Дорогой сыночек Боря,

Бей фашистов, дай им горя!

Пишет мне сынок сердечно -

Победим врага, конечно.

Нечисть вражью мы сметаем

У Карпат и за Дунаем.

У врага усы повисли:

Растерял полки под Вислой.

Враг повсюду отступает,

Но куда бежать - не знает.

Лютый Гитлер приуныл:

Потерял глубокий тыл.

Геббельс, хвост поджавши, скачет,

По нему веревка плачет.

Бьем врага мы под Берлином,

В его логове зверином.

Как победы мы дождемся,

К труду мирному вернемся.

Еще лучше, еще краше

Зацветут садочки наши.

Потому и гадов били,

Чтоб народы в мире жили.

СИНИЙ ПЛАТОЧЕК

Синенький скромный платочек

Немец в деревне украл,

В долгие ночи

Синим платочком

Спину себе прикрывал.

Порой ночной

Лишь ветра протяжный вой...

Сжавшись в комочек,

Накинув платочек,

Мерзнет фашист под Москвой.

Крепче и крепче морозы,

В поле бушует пурга.

Льют немцы слезы

От наших морозов,

Смертью грозит им зима.

И вот зимой,

Удар получив под Москвой,

В панике фрицы

Мчат от столицы -

Им не вернуться домой.

В Брянских лесах мы готовим

Немцам радушный прием:

Мы их встречаем

И угощаем

Русским горячим свинцом!

ПО БЕРЛИНУ ХОДИТ ГИТЛЕР

По Берлину ходит Гитлер

Возле дома своего.

Поморгает кривым глазом

И не скажет ничего.

И кто его знает,

Зачем он моргает,

Зачем он моргает?..

Спросят вдруг: «Чего не весел,

Что не хвалишься войной?»

Отвечает: «Потерял я

Всю надежду под Москвой».

И кто его знает,

Зачем он теряет,

Зачем он теряет?..

Соберет он пять дивизий -

И танцует и поет,

А как сводку прочитает -

Отвернется и вздохнет.

И кто его знает,

Зачем он вздыхает,

Зачем он вздыхает?..

А вчера пришел по почте

Вдруг загадочный пакет:

Приглашают черти в гости

Прокатиться на тот свет.

И кто его знает,

Зачем приглашают,

Зачем приглашают?..

Гитлер больше уж не ходит

Возле дома своего,

Не моргает кривым глазом

И не брешет ничего.

И кто его знает

Где он пропадает,

Где он пропадает?..

МОЙ КОСТЕР (Песня фашистов)

Мой костер в тумане светит,

Искры гаснут на лету.

Гитлер больше нас не встретит,

Мы погибнем на мосту.

Ночь пройдет, и спозаранок

В путь далекий, милый друг,

Убежим мы без портянок,

А быть может, и без брюк.

На прощанье шаль с каймою

Ты на мне узлом стяни:

Из нее для нас с тобою

Выйдет ровно две петли.

Кто-то нам судьбу предскажет,

Где-то завтра, милый мой,

Партизаны петлю свяжут,

Сбросят книзу головой?

Мой костер совсем не светит,

Искры гаснут, не горят...

Я бы отдал все на свете

За три черных сухаря!

С НАС ХВАТИТ

Гитлер, Геринг и Геббельс решили проверить, как относится германский народ к своему правительству. Они вышли на улицу и спросили у первого попавшегося немца:

- Скажи, что говорит наш народ о правительстве.? Вместо ответа прохожий снял шляпу и протянул ее к спрашивающим. Гитлер, Геринг и Геббельс бросили в шляпу по марке.

Забрав деньги, немец снова протянул шляпу и получил еще три марки. Не говоря ни слова, он проделал это несколько раз. Наконец Гитлер потерял терпение и крикнул:

- Ну, с нас уже хватит!

- Именно это и говорит немецкий народ о своем правительстве, - сказал прохожий и весьма поспешно скрылся в ближайшем подъезде.

ОБЩЕСТВЕННОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ

Однажды ночью в Праге чешский полицейский заметил человека, который что-то писал мелом на стене.

Подойдя поближе, он увидел на стене написанные по-чешски слова: «Долой Гитлера!»

Возмущенный полицейский заорал на своего земляка:

- Дурак! Разве ты не знаешь, что все общественные объявления нужно писать сначала по-немецки, а потом - по-чешски?

НА УЛИЦАХ БЕРЛИНА

К киоску на Фридрихштрассе, в котором продавался журнал «Новый порядок», подошел неизвестный и, протягивая деньги, обратился к продавцу:

- «Новый порядок»?

- Кончился, - ответил продавец.

Через минуту тот же покупатель стоял у того же киоска.

- «Новый порядок»?

- Кончился, - подтвердил продавец.

Еще через минуту все тот же неизвестный и все у того же продавца спрашивал:

- «Новый порядок»?

- Я же вам сказал, что «новый порядок» уже кончился! - возмутился продавец.- Какого черта пристаете?

- Просто приятно слышать, - пояснил неизвестный и быстро исчез.

ТЕМНАЯ ЛИЧНОСТЬ

Когда Гитлер приехал в Париж, первым желанием фюрера было сфотографироваться на фоне знаменитой Эйфелевой башни. Немедленно вызвали фотографа. Приступили к съемке.

Фотограф взглянул на Гитлера и сказал:

- Свет дайте, мало света. Вызвали роту прожектористов.

Гитлер морщился в лучах прожекторов, пытаясь изобразить на лице добрую улыбку.

Фотограф посмотрел в видоискатель и решительно потребовал:

- Еще света!

- Помилуйте, - взмолился один из представителей оккупационных властей, - неужели вам не хватает этих мощных прожекторов?

- Вы забываете, мосье, - ответил фотограф, - что передо мной самая темная личность.

«ДРУГ» НЕМЦЕВ

По улицам Варшавы шел человек и бормотал про себя:

- На немцев я бы даром работал ежедневно по двенадцать часов.

Шедший сзади него немецкий полицейский спросил:

- Почему ты работал бы на немцев даром по двенадцать часов? Кто ты?

- Я могильщик.

ПОПОЛАМ

- Ну, как жилось в Голландии, Фриц? Наверное, весь голландский сыр забрали?

- Ну, не весь. Поделились с населением. Сыр-то у них со слезой. Так что себе сыр взяли, а населению оставили слезу.

У КВИСЛИНГОВ

- Кто это писал: «Умереть - уснуть»?

- Шекспир, ваше превосходительство.

- Чудак какой! Разве можно уснуть в висячем положении? !

ТОНКИЙ СЛУХ

(Немцы в Италии)

- Иду это я ночью и ясно слышу удар кулаком по уху

- Кто же это? Кому?

- Какой-то итальянец, мне.

МОЛНИЕНОСНО

Когда Гитлер двинул свои войска на Советский Союз, он обещал немцам молниеносную победу. Но война затянулась, и слово «молниеносно» в жизни немецких обывателей приобрело совершенно другой смысл.

Один иностранец в Берлине порвал брюки и обратился в ближайшую мастерскую.

- Как скоро вы это зашьете? - спросил он.

- Молниеносно! - ответил портной.

- Извините, - сказал иностранец, вежливо снимая шляпу, и ушел из мастерской.

А гестаповцы не так давно арестовали одного немца за то, что он во время болезни Гитлера пожелал ему молниеносного выздоровления.

ГЛАВВРАЛЬ И ЕГО УЧЕНИКИ

Один из фронтовых корреспондентов Геббельса прислал ему заявление:

«Под Синявином осколок русского снаряда оторвал мне руку. Прошу вас, господин министр, выдать мне пять тысяч марок на лечение».

Геббельс наложил резолюцию: «Выдать на лечение пальца пятьдесят марок».

Секретарь Геббельса удивился:

- Здесь, господин министр, сказано... рука.

- Вы наивный человек. Если мой корреспондент пишет - рука, значит, у него оторвало палец. Это же мои ученики.

Старшина Л. Прозоровский

«ПОДБОДРИЛ...»

Испытав первые русские морозы, солдаты из пополнения приуныли. Фельдфебель Мизер, слывший хорошим оратором, получил задание подбодрить новичков.

- Ну, что носы повесили, птенцы? - начал оратор.- Зиме радоваться надо. Посудите сами, как прекрасно зимой. Пыли нет. В болота больше не проваливаетесь, от дождя не мокнете, в грязи не вязнете, и комары, жестокие комары, которые так жадно пили вашу арийскую кровь, сдохли. Здесь, братец мой, такая зима, что не только комар, но верблюд околеет.

- И верблюд?

- Как миленький. Здесь, братец мой, такие морозы, что схватит за нос - и нет носа. Отморозит.

- А за ноги хватает?

- В один момент. Схватит за ноги, а хирург - чик, ампутирует.

- А бывает, чтобы весь замерз?

- Сколько угодно! У нас, братец мой, в прошлом году замерз целый батальон. Побежали в блиндаж доложить обер-лейтенанту. А он, говорят, вышел до ветру. Побежали до ветру, а обер-лейтенант срочно замерз и даже не успел написать завещание.

Слушатели извлекли бумажки и начали что-то строчить.

- Что вы делаете? - спросил оратор.

- Пишем завещание, господин фельдфебель.

КУРСКАЯ АНОМАЛИЯ

Немецкий солдат спросил своего фельдфебеля:

- Почему немецкие танки «тигр» никак не могут прорвать русский передний край?

Фельдфебель ответил:

- Здесь проходит Курская магнитная аномалия, и магнит притягивает их к земле.

- А вот русские танки уже далеко в нашем тылу.

Почему их магнит не притягивает? - продолжал любопытный солдат.

- Очень просто, - ответил фельдфебель. - Русские танки ходят по своей земле, и на них магниты не действуют.

ЛЮБОПЫТНЫЙ

Красная Армия успешно наступала на соседнем участке. Немецкий солдат, готовясь к тому, что и на их участок будут наступать русские, стал заучивать слова: «Гитлер капут!»

Когда к ним утром пришел офицер, солдат вытянулся перед ним и вместо приветствия «Хайль Гитлер!» гаркнул:

- Гитлер капут!

Офицер не рассвирепел, как обычно, а отозвал солдата в сторонку и спросил:

- А ты это точно знаешь?

Лейтенант Д. Судейченко

СЛУХИ

- Курт Пепке, вы распространяете лживые слухи о том, что наш полк несет большие потери.

- Это сегодня говорили солдаты второго батальона, герр обер-лейтенант!

- Вы второй раз врете! Как вы могли это слышать от солдат второго батальона, если он вчера был полностью уничтожен русскими?!

Лейтенант Д. Судейченко

«ВРУЧИТЬ ЛУЧШЕМУ БОЙЦУ»

Боец Н-ской части Григорий Кореванов получил посылку. На ней было написано: «Действующая армия. Вручить лучшему бойцу».

В ящике красноармеец увидел записку: «Дорогой боец! Хотя я тебя и не знаю, но я с любовью посылаю тебе этот гостинец. Ешь на здоровье!»

Прочитав записку, подпись и обратный адрес, боец деловито послюнил карандаш, вынул открытку и написал:

«Дорогая Наталья! Хотя ты и не знаешь, зато я тебя хорошо знаю, и гостинец я твой съел с удовольствием. Как поживает наш сынок? Твой муж Григорий».

НЕ ПЕРЕНЕС

- Опять неприятность: мой Карл погиб от операции...

- А операция была под хлороформом?

- Нет, под Смоленском.

РУССКОЕ КОЛЬЦО

«Милый Эрнст, - пишет немецкому солдату его жена, - ты много прислал мне хороших подарков. Пришли мне еще и золотое кольцо».

«Милая Роза, - отвечает Эрнст, - упаси тебя господь даже упоминать эти слова. Я дважды был в «русском кольце» и едва живым ушел!»

УРОКИ РУССКОГО ЯЗЫКА

- Что в Берлине чаще всего переносят?

- Гробы с покойниками.

-- А чего совсем не переносят?

- Известий с Восточного и Западного фронтов.

НАИВНОСТЬ

- Отец, а ты видел близко партизан?

- Что ты, Ганс! Кто видел близко партизан, тот уже больше ничего не может видеть.

ДЕЛИКАТНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

- Мама, правда ли, что русские забрали папу в плен?

- Видишь ли, папа сам забрал в плен русских, но их было так много, что они увели его с собой.

ОПАСНАЯ ЗАГАДКА

Берлин. Маленький Фриц прибегает к маме.

- Мама, мама, хочешь, я тебе новую загадку задам? Вот скажи, что это такое: два кольца, два конца, а посредине...

- Тсс! Молчи, паршивец! Сколько раз тебе говорили, чтобы ты не смел болтать о положении на фронтах.

В БЕРЛИНСКОЙ ШКОЛЕ

- Опять вы, Швейдер, отвечаете невпопад. Когда вы научитесь думать?

- Это вовсе не нужно, герр учитель. Через неделю за меня будет думать фюрер: меня призывают в армию.

НЕ ПЕРЕНОСИТ ФАЛЬШИ

- Посмотрите, что делается с этим господином! Он ерзает на своем стуле, хватается за голову, закрывает уши.

- Сейчас по радио передают сводку с Восточного фронта, а он настройщик роялей и не переносит никакой фальши.

К ВОПРОСУ О ПЕРСПЕКТИВАХ

Гитлер (Герингу). А что будет с нашими союзниками - Хорти, Маннергеймом, Антонеску, Муссолини, если мы проиграем войну?

Геринг. Ничего особенного. Изменится одна только буква: они станут нашими соузниками.

В НЕМЕЦКОЙ ШКОЛЕ

- Скажите, герр учитель: улицы в Сталинграде очень длинные?

- А, собственно, к чему вопрос?

- Да вот брат мой Курт пишет, что уже два месяца их дивизия продвигается по одной улице, а конца улицы все еще не видно.

ХОРОШИЙ УРОК

Учитель. Ганс Штольц, проспрягайте мне глагол «бежать».

Ганс. Я бегу, ты бежишь, он бежит, мы бежим, вы бежите...

Учит ель. А они?

Ганс. Они наступают, господин учитель.

ТОТАЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ

Дедушка. Где ты шлялся, паршивый мальчишка! Твой дедушка уезжает на фронт, а ты не можешь прийти вовремя. Вот я тебе надеру уши, сопляк!

Внук. Во-первых, я не шлялся, а был на призывной комиссии. Во-вторых, я уже не сопляк, а ефрейтор. И, в-третьих, рядовой Шульц, попрошу стоять смирно, когда вы разговариваете со старшим.

КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН

- Ты слышишь, Гретхен, колокольный звон?

- Слышу, Марта. Это служат панихиду по десяткам тысяч немцев, убитых при новом наступлении русских.

- А не замечаешь ли ты, Гретхен, что этот колокольный звон делает точный намек на судьбу всей немецкой армии?

- Почему?

- Этот колокол производит только одно слово: Дон... Дон... Дон...

ДНЕМ

- Отчего наш фюрер весел?

- Вероятно, оттого,

Что с утра еще повесил

Генерала одного.

НОЧЬЮ

Ночью фюрер куралесит:

Все не спится...

Отчего?

- Видно, чует, что повесят

Очень скоро и его...

П. Матросов

СЛУГИ

Гитлер вымолвит в Берлине:

«Муссолини, куш!»

На пол ляжет Муссолини,

Толст и неуклюж.

Палку бросит Гитлер, скажет:

«Мой трезор, апорт!»

Маннергейм ее приносит,

Радостен и горд.

ДУЧЕ НЕДОВОЛЕН

Ходит дуче тучный,

Вид у дуче скучный:

Недоволен дуче должностью своей,

Как удобен случаи - бьют по морде дуче,

Потому что дуче - Гитлера лакей.

НЕ В БРОВЬ, А В ГЛАЗ

- Фриц, почему ваша дивизия называется «Мертвая голова»?

- Потому, что в ней живых голов почти не осталось.

ЗАРЫЛИСЬ

- Герр обер-лейтенант, во избежание ненужных потерь почаще зарывайтесь в землю.

- Мы и то зарываемся. Вчера две роты зарыли.

УБИЙСТВЕННАЯ НОВОСТЬ

- Как реагировали, герр Швайне, наши солдаты на новую советскую пушку?

- Эта новость многих убила.

СРЕДИ СОЛДАТ

- Слыхал, Фриц, с сегодняшнего дня у нас главнокомандующий - Гитлер.

- То-то я смотрю, что сегодня, отступая, мы отмахали больше, чем вчера.

ДАЛЬНОВИДНЫЙ РАСЧЕТ

- Скорей бы наш обер-лейтенант отдал жизнь за фюрера.

- А что?

- Да сапоги у него добрые.

НОВАЯ ТАКТИКА

- Для чего немецкий генерал заставляет своих солдат маршировать задом наперед?

- А для того, чтобы солдаты не догадались, наступают они или отступают.

СРЕДИ НЕМЦЕВ

- Чем воевать будем? Солдат не хватает, хотя всех уродов и калек собрали.

- А что, разве и Геббельс мобилизован?

ВСЕ ЯСНО...

(В японском штабе)

- Отчего до сих пор не поднимаются наши самолеты?

- Они уже давно взлетели на воздух...

ЧИСТОТА - ЗАЛОГ ЗДОРОВЬЯ

(Среди японских солдат)

- Скажи, пожалуйста, когда же наконец мы будем стирать свое белье?

- Не беспокойся. Русская артиллерия стирает нас вместе с бельем... с лица земли.

ПЕРЕД ВСТРЕЧЕЙ НОВОГО ГОДА

Фриц, который час?

Последний...

А твои часы не врут?

Нет.

Я их сверял по берлинскому времени.

ОТВЕТ ПО СУЩЕСТВУ

- Слушай, Отто, как же тебя взяли в армию, когда у тебя нет правой руки?

- Но зато у меня есть здоровые ноги, а при теперешних обстоятельствах на Восточном фронте быстрые ноги - это все.

САМЫЕ НАДЕЖНЫЕ

Обер-лейтенант. Герр полковник, что это значит? Я попросил надежное пополнение, а получил... роту хромых и слепых.

Полковник. Так это же и есть самые надежные: они назад не побегут.

БИТЫЕ СЛИВКИ

- Клейст, Гудериан, Рейхенау, Лист! Ведь это все сливки германского командования!

- Да. Битые сливки.

ПРОЩЕ ПРОСТОГО

Офицер. Сколько осталось от моей роты?

Солдат. Вы, господин офицер.

Офицер. А вы?

Солдат. Я от другой роты остался.

СОЛДАТСКИЙ РАЗГОВОР

- У нас, Ганс, на всю роту три пары рукавиц получено.

- Ну.-как, хватило?

- Вполне. Одна пара даже лишней оказалась.

ЗА КОМПАНИЮ

- Чистый ариец не должен дрожать.

- И я не дрожу. Это земля дрожит, а я о нею вместе - за компанию.

ВОТ КАК НУЖНО ВЫРАЖАТЬСЯ

- Как быстро бежит время, Фриц. Наступает весна...

- Тсс... Разве так можно, Карл? Время не бежит, а отходит по заранее намеченному нашим командованием плану. Вот так нужно выражаться: просто, ясно и без выкрутасов.

КРУПНАЯ НЕПРИЯТНОСТЬ

- Посмотрите в бинокль, полковник; русские подбили наш «юнкерс».

- В бинокль? Зачем увеличивать и без того крупную неприятность»

НЕМЕЦКАЯ СВОДКА И РУССКАЯ НАВОДКА

- Черт побери, русский снаряд угодил в наш командный пункт. Кто теперь подпишет сводку об уничтожении советской артиллерии?

НИ В МОСКВЕ И НИ В БЕРЛИНЕ

Отто. Как ты думаешь, Вилли, будем мы когда-нибудь в Москве?

Вилли. Не знаю. Мне кажется, что мы никогда больше не будем и в Берлине.

В РОЗОВЫХ КРАСКАХ

- Ну, каковы наши успехи, герр генерал?

- Великолепны! По моим данным, мы победно отступаем, а русские беспорядочно бегут за нами.

НОВЫЙ ЧИН

- Обязательно передайте мой привет капитану Карлу Кирку.

- Осмелюсь доложить, господин полковник - Кирк уже не капитан.

- А кто он теперь? Уж не генерал ли?

- Нет. Покойник.

ФРИЦ РАССУЖДАЕТ

- Никак не могу постигнуть тонкостей русского языка. Одним словом у них обозначается несколько предметов. Когда красноармейцы захватили в плен ефрейтора Мюллера, это называется захват. Когда нас окружили под Петровкой, это был обхват, а потом, когда одна колхозница стукнула меня по голове, это был ухват.

КАРЕЛЬСКАЯ НОЧЬ

-- Скажи, Франц, в Карелии всегда такие белые ночи? - Не беспокойся, Фриц, как только русские пойдут в атаку, у тебя сразу же в глазах потемнеет.

БЕЗГОЛОВЫЕ

Генерал. Приказ фюрера ясен: сложить головы, но не отступать. Почему же ваши солдаты удирают?

Полковник. Они уже потеряли головы, генерал.

С НОВОЙ ПОБЕДОЙ

- Герр оберст, наша рота окружила красноармейцев.

- Ведите их сюда!

- Не идут.

- Так идите сами сюда!

- Не пускают.

ОБРАЗЕЦ ОРГАНИЗОВАННОСТИ

Генерал. Готовы ли вы, полковник, к завтрашнему наступлению?

Полковник. Да, генерал. Личное имущество господ офицеров уже отправлено в глубокий тыл.

В ТРУДНУЮ МИНУТУ

Немецкий офицер. Кукурузники! Не забывайте, что вы солдаты и окружены заботой самого фюрера.

Румынские солдаты. Господин офицер! Скажите лучше, как выйти из этого окружения?

СОН

- Почему ты такой мрачный, Вилли?

- Мне снилось, что нас окружают русские

- Чудак! Они это сделают, когда нам: и не снится.

СВИНЬЯ

Ворвался немец в советскую деревню, отобрал у колхозницы свинью, зажарил, положил ни стол и кричит: - Матка, давай водка! Свинья пить будет.

В ОККУПИРОВАННОЙ ДЕРЕВНЕ

- Мама! А почему солдата, который у Ивановых стоит, Куртом зовут?

- Куртом? Должно, потому, что он всех кур у нас покрал.

ПОСЛЕДНИЙ ВОПРОС

- Неужели русские снайперы так метко стреляют? - спросил впервые попавший на фронт немецкий солдат и высунул голову из траншеи.

Покойник больше никогда ничего не спрашивал...

НЕМЕЦКАЯ ПРЕДУСМОТРИТЕЛЬНОСТЬ

- Франц! Прибыло наше зимнее обмундирование.

- Неужели валенки?

- Нет. Протезы.

ХОТЬ ГЛАЗ ВЫКОЛИ

- Почему у тебя, Ганс, перевязан глаз?

- Вчера ночью на русский штык напоролся,

- То-то русские говорят: такая темная ночь - хоть глаз выколи!

Лейтенант Д, Судейченко

ПРИКАЗ ВЫПОЛНЕН

- Что означает наше отступление, Вилли? Ведь фюрер сказал, что мы дальше Днепра идти не будем?

- Ну что же, мы действительно дальше Днепра не шли. За Днепром мы уже бежали.

ОРИЕНТИРОВАНИЕ

- Карл Майер, как вы определите направление без компаса и без солнца?

- Очень просто, господин фельдфебель! откуда бьют - там восток, а куда бегут - запад.

- Гм... А если вы будете в окружении?

- Тогда, господин фельдфебель, незачем и определять; русские сами отведут, куда надо!

ТОЧНЫЙ ОТВЕТ

Как у вас с зимним обмундированием, герр полковник ?

Получили до шапке... Русские дали...

НЕСРАВНИМЫЙ БЛИНДАЖ

- Наш обер-лейтенант устроил себе хороший блиндаж. Его ни с чем нельзя сравнить.

- Врешь. Вчера этот блиндаж русский бомбардировщик сровнял с землей.

В КУРСЕ СОБЫТИЙ

- Я боюсь, Вилли, этого леса. Каждую минуту ждешь: вот-вот нападут партизаны.

- Ну, если ждешь, значит, не нападут, разве ты не знаешь, что партизаны появляются там, где их не ждешь?

Лейтенант Д. Судейченко

ФОМА НЕВЕРУЮЩИЙ

- Герр полковник! В тылу у нас русские - слышите их «ура»?

- Доннер веттер! Ушам своим не верю.

- Поглядите: вон танки показались!

- Тысяча чертей! Глазам своим не верю.

- Рядом снаряды рвутся, герр полковник.

- Шофер, машину! И ногам своим не верю.

ПЕРЕД ОТПРАВКОЙ НА ФРОНТ

Немецкий офицер. Сколько вам лет?

Немец. Столько, сколько есть, господин офицер, больше не будет...

СВОЕВРЕМЕННАЯ ПОДГОТОВКА

- Что это Карл руки то вверх поднимает, то опускает книзу. На сигнальщика учится?

- Да. Отрабатывает сигнал «Сдаюсь в плен».

ПЕРЕХОД ИНИЦИАТИВЫ

Гитлер. Ну как, генерал: инициатива на Кубани по-прежнему в ваших руках?

Генерал. Нет, господин фюрер, она уже в наших ногах.

НАДУЛ

- Посмотри-ка, Фриц! Наш обер-лейтенант кричал: «Вперед!», а сам взлетел кверху.

НА ВСЕ СЛУЧАИ ЖИЗНИ

Когда фашисты стали делить награбленное добро, рыжий Курт Мюллер сказал:

- Друзья, не забудьте: у меня четверо детей. На мою долю - побольше.

Когда наши бойцы взяли Курта Мюллера в плен, он сказал переводчику:

- Товарищ комиссар ради бога, пощадите: у меня четверо детей.

САМЫЙ УЧЕНЫЙ

- Обер-лейтенант Круппе! Полковник требует к себе самого образованного офицера. Кто из ваших имел дело с наукой?

- Пилот Ганс Вошке. Он разбомбил две школы и один университет.

ЗНАТОК

- Скажите, пленный Шульц: знаете ли вы Генриха Гейне?

- Как же! Это наш немецкий писатель. Я сжег немало его книг.

ДОСТОЙНЫЙ ПРИМЕР

- Вы слыхали про солдат капитана Мюллера? Вот молодцы! В последнем бою с русскими ни один из них не отступил.

- Неужели они перешли в наступление?

- Нет. Все до единого сдались в плен.

ГРУСТНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Гитлер. Новороссийск, Херсон, Николаев, Очаков-Потом Одесса... Так я совсем без портов останусь...

СМОТРЯ КАКОГО...

- Рядовой Поппер, как вы будете приветствовать лейтенанта?

- Если немецкого, то подниму одну руку, если русского, подниму обе...

ИЗ ДНЕВНИКА ФРИЦА

Вчера меня Рудольф уверял, что насчет его смерти - бабушка надвое сказала. А сегодня его разорвало на четыре части.

Нашему фельдфебелю опять повезло: перед атакой он напоил двести солдат, а опохмеляться прибежало только двое.

ТО, ДА НЕ ТО...

- Ганс, если мы в море встретимся с превосходящими силами противника, что мы сделаем?

- Мы на грот-мачте поднимем флаг и...

- Понимаю: будем драться, пока нас не потопят...

- Нет, зачем же! Флаг-то можно поднять белый...

САМООБСЛУЖИВАНИЕ

- Зачем ты выкопал себе могилу, Карл? Ведь красные еще далеко.

- А у меня правило: никогда не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

ОТВЕТ В ТОЧКУ

- Капитан Шульц, ваши солдаты все время бегут... Что это значит?

- Разрешите доложить, господин генерал! Они боятся отстать от вас и потерять связь со штабом.

ГРУСТНЫЕ ИТОГИ

- Наш полковник фон Грох от огорчений под Ржевом так похудел, что у него остались кожа да кости.

- А от нашего полковника под Великими Луками даже костей не осталось.

ВЕЖЛИВЫЙ СНАЙПЕР

- Товарищ снайпер, разрешите вас сфотографировать?

- Очень извиняюсь, по горло занят: видите, гитлеровцев снимаю.

ТОЧНЫЕ СВЕДЕНИЯ

Разведчик. Бабушка! Много немцев осталось в вашей деревне?

Бабушка. Много, родимый, целое кладбище.

ПО РЕЦЕПТУ ГЕББЕЛЬСА

- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, неприятная сводка: три тысячи убитых, две тысячи пятьсот попали в плен...

- Ах, наивный человек! Дело мастера боится. Пищите, как учит Геббельс: «Три тысячи прочно закрепились на занимаемых рубежах, две тысячи пятьсот пересекли советскую линию фронта и успешно движутся на восток, не встречая сопротивления советских войск».

ВСЕМУ СВОИ ПРИЧИНЫ

- У меня при мысли о русских от страха зуб на зуб не попадает.

- Странно, если бы было иначе. Ведь тебе русские давно все зубы вышибли.

ЕСТЬ ЛИ ИЗВЕСТИЯ?

- Есть ли известия от Шульца?

- Есть, писал, что лежит спокойно.

- Сам писал?

- Нет, начальник штаба.

БЕСЕДА ДВУХ ФАШИСТОВ

- Как ты себя чувствуешь?

- Блоховато. А ты?

- Парвшиво...

МЕЖДУ ДВУХ БЕРЕГОВ

- Алло, лейтенант, переправился наш полк на правый берег?

- Так точно, господин полковник,. но осмелюсь доложить, партизаны выбили наших с правого берега и...

- Они вернулись на левый берег?

- Нет... Они... это, значит, трупы, извините, полк, осмелюсь доложить, плавает между двух берегов.

В КАБИНЕТЕ ЗУБНОГО ВРАЧА

- Опять у вас мост поврежден, - сказал зубной врач; немецкому коменданту, - придется делать новый.

- Бесполезно, - вздохнул комендант, - партизаны снова взорвут.