Воспоминания

Авдеев Юрий Константинович

Разбирая архив, нашла неразборчивые записи, принадлежавшие отцу - Ю. К. Авдееву, участнику битвы за Москву, затем попавшему на Западный фронт. Те воспоминания отца, о которых я знала раньше (они публиковались), были посвящены истории дивизионного клуба, в котором он служил в 1943-1944 годах. Дошёл до Риги, где и наступил тот страшный день, когда он, профессиональный художник, потерял зрение. О том, что происходило с ним в 1941-1942 годах, я знала только по отрывочным рассказам. С юмором он вспоминал о мелочах фронтовой жизни. Написаны эти, непрочитанные раньше, воспоминания в семидесятые годы прошлого века. Они не закончены. Писать Ю. К. Авдееву было трудно. Писал неразборчиво, да и перечитать написанное не мог. Написал несколько страничек на одном дыхании, и, остановившись, воспоминания уже не продолжил. Может быть, некому было разобрать прочитанное, или просто не захотел дальше вспоминать - рассказ о 1942 годе, о кровавых боях с огромными потерями, о трудном, голодном и холодном, армейском быте, - был тяжёлым.

О. Авдеева.

1941 год. Октябрь. Ленинградское шоссе, деревня Химки. Самолёты забросали Москву листовками, в которых говорилось, что фашисты войдут в Москву 10 октября. Собирается народное ополчение. Кажется, что на сегодня это последние резервы. Из общего строя отделили группу, назвали её первой батареей, выдали обмундирование и привезли на окраину Москвы, к Речному вокзалу на канале. Обмундирование - с бору по сосенке. На мне - кавалерийский казакин, буденовка времён гражданской войны. В руках - канадская винтовка. Никакие мы не красноармейцы: не умеем ни ходить, ни стрелять и пушки видим первый раз в жизни. Впрочем, те пушки, которые дали нам на батарею, получены из реквизита Мосфильма. Возможно, что мы их видели в кино. Меня зачисли во взвод управления, в связисты, и я срочно осваивал систему полевого телефона.

При каждом удобном случае командир учит нас строевой подготовке. Никто из нас кадровую не служил. Все мы люди разного возраста, и простое дело - ходить строем - не клеится. Хорошо бы ходить с песней, а мы их тоже не знаем. Да не только мы. Не было до войны маршевых песен, разве только «По долинам и по взгорьям». Младший сержант Гриша Данилочкин, бывалый солдат, запевает странную песню, с которой, наверное, ещё при Суворове ходили:

- Вы, не вейтеся, чёрные кудри,

Над моею больной головой…, -

Он запевает, а мы вторим:

- Вы, не вейтеся, чёрные кудри…

И после этой фразы непременно надо выкрикнуть:

- Дунька!

Это ни к чему, но зато весело. Только в одном куплете «Дунька» звучит по делу:

- Из друзей моих верных, наверно,

Уж никто не пойдёт провожать.

Только ты лишь моя дорогая - Дунька!

Слёзно будешь над гробом рыдать…

Запевал Гриша и ещё более старую песню:

Под зелёною ракитой

Солдат раненый лежал,

Он к груди своей пронзённой

Крест свой медный прижимал…

Осваивались мы быстро и недели через две походили на что-то дельное.

А по Ленинградскому шоссе с утра до ночи шли в Москву беженцы. Шли они с севера, от Калинина и Клина, уже занятых немцами. Везли на телегах детей и какой-то самый нужный скарб. Гнали скотину целыми стадами. Наш ездовой и повар, стоявший в самой деревне, загнал двух коров, неделю доил их и поил нас молоком.

Затем потянулись одинокие красноармейцы и небольшие группки отступающих из разных частей. На Стромынке их собирали и вновь отправляли на передовую. Везли в Москву подбитую и искалеченную технику, а из Москвы к фронту шли английские танки, полученные от союзников. Строились они для войны в Африке, в Сахаре, с вентиляцией от африканской жары, а попали на русские морозы. «БМ-7» - звали их танкисты, что означало «Братская могила на семь человек». В них было много оружия и совсем слабая броня.

Артиллерийскую канонаду стало слышно из Химок. Приближалась наша очередь, а мы ещё не умели стрелять.

- Не бойтесь, ребята! - учил нас Гриша Данилочкин. В винтовке частей не больше чем у бабы. Сейчас мы быстро разберёмся…

На стрельбах моя канадская винтовка стреляла точно, но стрелять я мог только в положении лежа. Правый глаз не видел мишени, из-за этого я был годен только к нестроевой службе, а с левого плеча рука была не в силах держать винтовку на прицеле. Одним словом - «ополченец»... Зато все марки полевых телефонов я освоил досконально и азбуку Морзе принимал на слух.

На линии нашей батареи копали глубокий противотанковый ров, рядом с нами тренировались огнемётчики. Грозный вид имели наши мосфильмовские гаубицы. Эти укрепления казались мне непреодолимыми, и я в полной уверенности писал домой, что в Москву немцы не пройдут. В те дни, когда тянулись беженцы, а московские учреждения опустели и эвакуировались, наши ребята, артиллеристы, принесли в мою землянку кучу книг из брошенной библиотеки. Командир взвода приказал, чтобы я ни на минуту не отлучался от телефона и всё время держал трубку возле уха, принимая команды без зуммера. Привязывая трубку к уху, можно было читать книжки. Среди них был иллюстрированный учебник по гинекологии. Изучая по картинкам женские болезни, я со страхом смотрел на девчонок, копавших противотанковый ров. Иногда они забегали в землянку попить воды, и я боялся заговорить с ними, представляя чудища из гинекологического учебника.

Однажды вечером в конце ноября нас собрали по тревоге и построили на Ленинградском шоссе весь дивизион. Первая батарея стояла первой, но командиры посовещались и пропустили вперёд вторую батарею. Они ушли, а мы разошлись по своим землянкам. На другой день прибежал фельдшер из второй батареи и рассказал, что, не доехав до Солнечногорска, они наткнулись на немецкий десант. Наша пехота была далеко впереди, и появление десанта было неожиданным. Артиллеристы успели развернуться и дать несколько выстрелов. Они подбили три немецкие бронемашины и несколько десятков фашистов, но и сами все погибли. В живых остались только фельдшер и политрук. Я знал всех ребят, и добрые отношения связывали меня с комбатом, лейтенантом Вентскевичем. В своём альбоме я сделал за это время всего один рисунок - портрет этого лейтенанта. Теперь их никого не осталось. Так появились наши первые потери.

В декабре неожиданно мне дали отпуск на один день в Москву. Съездить к матери в Серпухов было невозможно, и я просто бродил по знакомым московским улицам. На Кузнецком мосту, совсем как в мирное время, была открыта художественная выставка «Пейзажи нашей Родины». На стенах висели маленькие идиллические пейзажи с голубыми небесами, тихими речками и полями, залитыми тёплым сияющим солнечным светом. Никакая война в эти места ещё не заглянула. Вспомнилось, что и сам я ещё в июне-июле писал то же самое, не задумываясь о том, что где-то горит земля, рушатся города, гибнут люди. Об этом нельзя писать, если сам не пережил, если жизнь воспринимается плавно, спокойно, без нерва. Вспомнилось, как Чехов писал о Левитане: «Это лучший русский пейзажист, но, представьте себе, уже нет молодости. Пишет не молодо, а бравурно… Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, если человек обожрался. Если бы я был художником-пейзажистом, то вёл бы жизнь почти аскетическую». Эти слова я вспоминал и потом, когда на выставке увидел портрет Алексея Толстого, написанный Кончаловским в 1942 году. Толстая масляная физиономия за столом, заваленном окороками. Дата - 1942 год - звучала кощунственно. Какая уж тут аскетическая жизнь, да ещё в пору, когда люди умирали с голоду.

Впрочем, тогда, на Кузнецком мосту, я запомнил два пейзажа Ясной Поляны, написанные незнакомым мне художником Шолоховым. Мрачные, чёрные, написанные с нервом, они передавали время и заставляли думать о том, что знаменитая усадьба находится в оккупации. Посещение выставки разбудило во мне желание писать, и я купил там же в магазине альбом и акварельные краски, надеясь, что они пригодятся мне в новой военной службе.

Вернувшись вечером на батарею, я узнал, что меня откомандировали во вновь формируемый миномётный дивизион. Дивизия из ополченцев реорганизовывалась в кадровую, у неё появилось новое название и другое назначение. Нас обмундировали в совсем новые шинели, выдали зимнюю форму, валенки, штаны, подшлемники. Вооружили тоже, как говорится, до зубов. У 120-миллиметровых миномётов стояли номера первого десятка, только что с завода. Мои старые знакомые из батальона получили тоже новые противотанковые пушки. Кроме карабина и двух подсумок с патронами каждый получил ещё и по две гранаты. Нам, связистам, нужно было ещё нести телефонный аппарат, катушки с километровыми проводами. Вначале нам ещё дали каждому по сапёрной лопате, которая одновременно могла быть личным миномётом, и по две маленькие мины к ней. Всё вместе составляло вес, значительно больше моего собственного, и мы сначала складывали всё это в сани, а потом старались где-нибудь забыть противогаз и миномёт-лопату, да и в вещмешке не оставляли ничего лишнего.

Походы предстояли большие. Дивизию переводили на Северо-Западный фронт и, доехав до Осташкова, мы шли пешком по направлению к Старой Руссе. За прошедшие месяцы мы закалились, могли спать где угодно - в самых неподходящих условиях. В этом первом походе, когда останавливались в уцелевших крестьянских избах, я сразу забивался под стол: в единственное место, где можно было спокойно провести ночь. Проходили мы за день в полной выкладке не меньше двадцати вёрст. Питание на нашем фронте ухудшалось с каждым днём, и при большой физической нагрузке нам приходилось нелегко. Гриша Данилочкин наставлял нас:

- Помните три солдатских заповеди. Первая - не отставай от кухни, вторая - не попадайся на глаза начальству, третья - при неясной обстановке ложись спать…

Переход закончился 22 февраля в деревне Липье. Назавтра, в день Красной Армии, вступали в бой. Впервые, с того дня, как вышли из Москвы, помылись в деревенской бане. Оделись чисто, выдали новое бельё. Кто-то буркнул про себя - «смертное». Это было очень похоже на правду. Не было ни малейшей уверенности в завтрашнем дне. Была отрешённость. Все молчали. Каждый думал о своём. Я прощался с прошлым. Позади школа, художественное училище, планы, надежды, розовый туман. Ещё не было любимой девушки, не успел … Впереди страшная реальность, встреча с глазу на глаз со смертью. Спасти от неё мог только счастливый билет в лотерее, где выигрывает один номер на тысячу. В деревне оставил всё лишнее, краски, альбом и сапоги. Зачем тащить, если в пути иголка - пуд весит…

Вышли на рассвете. Первая неожиданность - вдоль дороги стоят в снегу голые человеческие фигуры. Кто они? Говорят, что это убитые немцы, а потому успели их раздеть. Затем - силуэт большого села со следами затухающего пожара. А перед селом, уткнувшись носами в снег, лежат пехотинцы в новеньких шинелях с вещмешками за спиной. Они не дошли до села, и война для них закончилась.

Пехотинцы взяли село. На улицах везде лежали трупы немцев. Некоторых немцев смерть настигла, когда они, не успев одеться и натянуть штаны, выходили на улицу. У обгоревшей колокольни трупы прикованы к пулемёту. Это наши штрафники. Местные жители прятались в домах. Мы остановились в центре села, на развилке дороги. На другом краю - стрельба, оттуда бьют по селу пушки. Совсем рядом со мной снаряд попал в избу, и передняя стена вывалилась, обнаружив совсем невредимых хозяев дома. В другой избе, большой и крепко срубленной, лежат убитые старик и старуха.

Время остановилось, неизвестно, проходят ли минуты или часы, пока мы ждём команду. У нас уже есть потери. Убиты и лошади. Зимний день короток, и мы в сумерках начинаем вновь двигаться. У околицы все останавливаются около убитой девушки. Освещают фонариками: она из санчасти, шинель расстёгнута. Командир узнаёт:

- Анна Жидкова, кандидат исторических наук.

Батарее нужно развернуться в лесу, а нам, двум связистам, наладить связь от батареи до ближайшей избы, где расположился штаб. С катушкой еду на лыжах от избы под горку к лесу. Кто-то кричит в след:

- Куда тебя понесло? Там минное поле!

Но я проскочил. В след за мной отправился миномётчик. Ему оторвало ступню, и он был отправлен в санбат. Парень был из здешних краёв. Однажды я составлял список миномётного расчёта, и он по всем правилам армейской дисциплины откозырял:

- Товарищ помощник писаря, разрешите обратиться!

Это присвоенное мне звание насмешило и запомнилось.

Впервые мы ночевали на снегу в тридцатиградусный мороз, нарубили под себя еловый лапник…

Воспоминания

Павлов Владимир Михайлович

Боевым приказом командира северо-западного участка Московский зоны обороны полковника Ромашенко № 3 от 26 октября 1941 г. 10:00 2-му полку Московских рабочих надлежало занять участок обороны: Алешкино, сев.-зап. окраина Спас и далее по южному берегу р. Москвы (вкл) Мякинино. Второй эшелон - южн. берег р. Сходня.

Исходя из этого, мы решили расположить наши подразделения так:

1-й сб с 4-й ср (командир капитан Зряхов, военком Гуревич) занял район обороны - Алешкино, Братцево, сев.-зап. окраина Спас, КП батальона - Спас.

3-й сб (командир капитан Бурым) занял район обороны на южн. берегу р. Москва (вкл) Мякинино. КП батальона - Мякинино.

2-й сб без 4-й ср (командир капитан Верстак В.И., военком батальонный комиссар Петров-Соколовский П.Л.) во втором эшелоне занял район обороны на южн. берегу р. Сходня. КП батальона - деревня Тушино (у аэродрома).

Резерв - рота автоматчиков в пос. Тушино. Штаб полка со взводом связи, разведротой - парашютная фабрика пос. Тушино. Тылы - Военный городок в районе Щукино.

Подразделения возводили оборонительные сооружения, пристреливали оружие.

Артиллерийская канонада не затихала ни на минуту. Багровое зарево стояло впереди нас (на северо-западе) сплошной стеной. Земля вздрагивала от беспрерывной стрельбы тяжелых орудий, которые стояли рядом с нами. Бомбардировщики противника бомбили каждую ночь, тогда к стрельбе наземных батарей прибавлялась яростная стрельба зениток.

Второе немецкое наступление на Москву началось 15 ноября 1941 г. 23 ноября противник захватил Клин, 24-го - Истру и Солнечногорск. К 29 ноября упорные бои велись уже на рубеже: ст. Крюково (Юрлово), Козино, севернее Дедовска. Отдельным подразделениям противника удалось прорваться вдоль Дмитровского шоссе и захватить крупные населенные пункты Белый Раст и Красная Поляна. Положение Москвы становилось угрожающим.

Наша разведгруппа, действовавшая восточнее Волоколамского шоссе приняла участие в боевых действиях совместно с малочисленными частями 18 с.д. Командир группы лейтенант Веселов доносил об упорных боях на этом рубеже, отдельные населенные пункты (Селиваниха, Козино) по несколько раз переходили из рук в руки. Несмотря на беспрерывные фашистские атаки указанный выше рубеж замер.

Артдивизионы РГК, стоявшие рядом с нами в пос. Тушино, вели круглосуточно огонь по этому рубежу. К этому времени заканчивал формирование и наш дивизионный артполк, принявший участие в боевых действиях.

Установленные нами на Пятницком шоссе отдельные минно-взрывные заграждения были взорваны нашими подрывниками. Появились первые убитые.

5-6 декабря началось наступление советских войск. После нанесения сильных фланговых ударов 20-й А и 1-й УА в районе Красная Поляна, Белый Раст, а также в направлении Солнечногорска, противник начал, огрызаясь, медленно отходить на запад и северо-запад. Наша разведгруппа "провожала" отходящего противника до самого Волоколамска.

Когда немцы были отброшены от Москвы еще дальше, в конце декабря мы получили приказ выдвинуть передовой отряд, силой до батальона, на рубеж юго-зап. берега р. Истра. Наш 2-й сб, находившийся во втором эшелоне, вышел на этот рубеж и сменил части 8-й гв. с.д. Подразделения батальона разместились от Дедовска до устья р. Истра, штаб 2-го сб - на ст. Нахабино. Остальные подразделения полка оставались на прежних позициях.

7 или 8 февраля 1942 г. был получен приказ о срочной отправке на Северо-Западный фронт в состав 34-й А. 1-й эшелон отправлялся 11 февраля. Полк отправлялся тремя эшелонами с Савеловского вокзала. Выгружался полк на станциях Черный Дор и Горовастица, примерно 19 или 20 февраля. Авиация противника ни при выгрузке, ни на марше не беспокоила.

Во время марша нам пришлось проходить мимо штаба Южной группы войск 34-й А (командующий генерал-майор Ксенофонтов). Там же частям дивизии была поставлена боевая задача. Наш полк должен был с хода овладеть крупным населенным пунктом Новая Русса.

Навстречу нам шли с большими разрывами мелкие группы обескровленной в боях какой-то морской бригады. Мы выдвигались на ее место, чтобы выполнить то, что ей не удалось.

Командир полка, получив задачу, должен был как можно быстрее идти вперед и, не ожидая подхода главных сил полка, с хода атаковать противника. Тогда мы ничего не знали об обстановке на нашем участке фронта и верили, что старшие начальники, давно уже бывшие здесь, знают, что надо делать и разумно посылают нас в бой.

Сейчас, спустя много лет, нам непонятна такая спешка, ведь командование группы войск и фронта по предыдущим боям знало, что Новая Русса - хорошо укрепленный населенный пункт, что противника там не менее усиленной роты, и атаковать ее с хода без огневой поддержки, не имея даже легких минометов (которые хотя и были получены, но стрелять из них никто не умел, да и мин было крайне мало) с усталым личным составом, совершившим длительный 100-км марш, было чистейшей авантюрой. Но в армии не рассуждают, и 1-й батальон пытался выполнить этот приказ.

Двигаясь к селу Новая Русса, он был остановлен на опушке леса огнем противника из полуразрушенного населенного пункта Дубровка, где по-видимому находилось непосредственное охранение, которое после короткого огневого боя отошло. Батальон приблизился к селу, но дальнейшего успеха не имел. Мощный пулеметный огонь не давал поднять головы. Люди устали, надо было их обогреть, накормить. К 17:00 21.02.42 г. подразделения отошли к Дубровке. С наступлением темноты бой затих.

В этом первом столкновении с противником погиб командир 1 сб капитан Зряхов. В командование вступил его заместитель капитан Курилко. Остальной состав полка продолжал совершать марш и только поздно вечером подошел в район расположения тылов 1-го сб. Ближайшие населенные пункты были разрушены до основания и после длительного марша накормить, а главное обогреть людей было негде.

Ничем не оправданное вступление в бой прямо с марша на укрепившегося противника не дало многого сделать. В результате организация первого боя была из рук вон плохой. Зная неопытность командования полка, старшие начальники не оказали никакой помощи.

Время было суровое, никто с нами считаться не хотел, никто нам не дал, даже уставом предусмотренное, минимальное время на подготовку боя.

Замысел боя или боевой приказ по овладению дер. Новая Русса выглядел так (см. схему). Полк наступал одним эшелоном, охватывая село почти с трех сторон. Никаких средств усиления придано не было, кроме обещания минимальной огневой поддержки дивизионной артиллерии (огня которой я в процессе боя не наблюдал). Своей батальонной артиллерии мы также не имели. При погрузке в Москве мы получили батальонные минометы, но к ним не было мин.

1 сб наступал с юга, 2 сб левее его, с юго-запада, запада; 3 сб с северо-запада и еще левее, почти с севера должна была обходить населенный пункт рота автоматчиков, исходное положение занималось с рассвета на расстоянии действительного пулеметного огня.

Бой начался утром 22 февраля. Не только наш полк, а вся дивизия перешла в наступление. Огневой бой был еле слышен, бойцы-добровольцы наступали почти без выстрела, стреляли в основном станковые пулеметы. С церковной колокольни беспрерывно били пулеметы, не давая поднять головы. Немцы, укрывшиеся в дзотах и за снежным валом, вели интенсивный прицельный огонь. Черные фигурки медленно приближались к деревне, охватывая ее с трех сторон.

Когда пулеметы на колокольне все же удалось подавить при помощи полковой батареи, которой руководил лично командир полка Довнар, а она имела по два снаряда на орудие, Верстак повел батальон в атаку и захватил западную окраину деревни. Первой ворвалась с запада 4-я рота лейтенанта Беломаря. Ворвались в село и другие батальоны. Начался бой в селе. К темноте полк овладел Новой Руссой.

Противнику частью сил все же удалось вырваться из села, а оставшиеся все были перебиты. Пленных не брали.

Штаб, наконец, собрался вместе в небольшой деревушке Бор, в полукилометре западнее Новая Русса. Там сохранилось несколько исправных строений. Надо было подводить итоги первых дней боев, подсчитывать потери и докладывать начальству.

В бою за Новую Руссу отличился наиболее 2-я батальон, а его командир В.И.Верстак и командир роты М. Беломарь были представлены к награждению орденами Красного Знамени.

Я со штабом продолжал оставаться в д. Бор, а командир полка вместе с моим заместителем Гореловым и ПШ по разведке Веселовым, после краткой передышки, продолжали вести боевые действия в общем направлении с юга на север, имея задачу овладеть населенными пунктами Старое и Новое Гучево. Эти бои были также достаточно напряженными, но более удачными. В Гучево был захвачен штаб полка, а также отдельного усиленного батальона. Захваченные документы были отправлены в штаб дивизии. По открыткам и документам мы установили, что это была часть, в свое время оккупировавшая Данию.

В боях за Старое и Новое Гучево были и пленные, но наши бойцы, видя большие потери, опять не довели их до штаба. По данным очевидцев ротой Лунина в горячке боя был уничтожен немецкий медпункт. В результате 3-х дневных боев полк сильно поредел. Особенно большие потери понесли 1 и 3 сб и рота автоматчиков, ее, как и 3 сб (в котором были выбиты почти все командиры), пришлось полностью расформировать, а все остатки и личный состав почищенных тыловых подразделений обратить на укомплектование 1 сб. В полку оставалось два более или менее укомплектованных батальона, с ними мы и продолжали дальнейшие боевые действия.

Ночной бой за деревню Антаново

Сейчас я с горечью вспоминаю этот ночной набег, от которого трудно было ожидать чего-либо путного. Возможно командование дивизии решило предпринять демонстрацию и оттянуть часть сил от Великуши. Но увы! И с этим ничего не вышло. В последних числах февраля сильно поредевший 2 сб (в ротах осталось по 30-40 человек, двухвзводная пульрота, взвод ПТР) получил задачу овладеть деревней Антаново. В связи с ранением под Великушей капитана Верстака, батальоном командовал уже старший лейтенант Лунин.

До того, как атаковать Антаново, надо было совершить марш протяженностью 8-10 км. Это по карте, на самом деле значительно больше. Шли пешком, без дорог. Снег был глубокий, лыж мы не имели, и вот, утопая по пояс, подразделения начали движение во второй половине дня. Я шел в голове колонны и хорошо помню этот переход. К наступлению темноты мы вышли к деревне с запада и расположились на опушке леса, где и начали окапываться. Под снегом были обнаружены следы старых окопов.

Перед нами была деревня, отделенная от нас глубоким оврагом, окруженная снежным валом. Противник обнаружил нас и сразу же открыл пулеметный огонь. Установив станковые пулеметы батальон начал огневой бой (ни батальонной артиллерии, ни минометов у нас не было). Попытка вести стрельбу по обнаруженным огневым точкам из ПТР так же успеха не имела (было на два ружья всего 20 патронов).

Немцы сидели в хорошо укрепленном населенном пункте, укрывшись за снежным валом, имея более двух десятков пулеметов, установленных в дзотах. Это был хорошо оборудованный ротный (а возможно и батальонный) опорные пункт, а мы хотели взять его наскоком, почти голыми руками. Перестрелка продолжалась всю ночь. 4-я рота, посланная в обход, во главе с и.о. к-ра батальона Луниным, застряла в глубоком овраге, бойцы вымотались окончательно; снег был по горло, и люди засыпали на ходу, стоя, и не смогли преодолеть это препятствие. С большим трудом, потеряв половину своего состава, в том числе и самого Лунина, остатки этой роты вернулись в исходное положение.

Наконец рассвело. Противник, увидев нашу малочисленность, усилил огонь. Все наши попытки приблизиться для броска в атаку отражались фланговым огнем пулеметов, мы прекратили эти попытки. Чтобы окончательно отбросить нас, немцы открыли огонь из тяжелых минометов, и только глубокий снег спас нас от больших потерь, подразделения батальона отошли в глубь леса. Видя бессмысленность дальнейших атак, я отдал приказ вернуться к полку.

Вернулись мы во-время, т.к. у других подразделений (неполного батальона) под командованием командира полка захват деревни Великуша состоялся, но контратакой они были выбиты оттуда. Надо было готовиться к повторной попытке овладеть Великушей.

Бой за деревню Великуша

Это наступление мы впервые готовили не спеша. На опушке леса вблизи деревни был определен командный пункт, штаб расположился в еловых шалашах, где посередине горел костер. Командир полка Довнар впервые отдал устный приказ.

Два неполных оставшихся батальона должны были атаковать и опять без всякой помощи со стороны дивизии. Подразделения полка (или то, что от них осталось) ценой неимоверных усилий и больших потерь вплотную приблизились к остаткам этой злосчастной деревни, но взять ее никак не могли. Немцы, укрепившиеся в остатках строений и в сожженной половине каменного дома, пулеметным огнем с флангов препятствовали продвижению. А подавить эти огневые точки опять было нечем. Командир дивизии Анисимов нажимал на Довнара и требовал немедленной атаки Великуши. Командир полка в результате всяческих угроз со стороны комдива потерял контроль над собой. Позвонил мне на КП, чтоб я прислал ему водки, и подогретый вином, лично вместе со своим адъютантом Федей Рыжиковым поднял людей в атаку. Пробежав несколько шагов, Довнар был тяжело ранен, а адъютант убит. Атака успеха не имела.

Поздно вечером комдив вызвал меня к себе. Он сидел в небольшой землянке, оборудованной трофейной печкой и почему-то в маскхалате. После короткого разговора я получил указание принять полк и овладеть Великушей.

Я вернулся на НП, находившийся в глубоком снежном окопе перед самой деревней. Стало совсем темно. Огневой бой продолжался всю ночь. Правее нас, с юга, наступал полк капитана Дудченко, который также был сильно потрепан. К рассвету командир обещал нам две танкетки, которые прибыли из Москвы. Через некоторое время был тяжело ранен разрывной пулей в живот лейтенант Веселов. Он умер у меня на руках. Эта потеря была тяжелой.

К утру мы с Гореловым пытались разобраться, что осталось от подразделении полка и где же эти люди. Бойцов было мало. Измотанные непрерывными боями, все время на холоде, в снегу, питались с перебоями - вид у них был неважнецкий, но настроение в общем удовлетворительным. Нашли мы и старшего лейтенанта Бурдукова. Обходя боевые порядки, я не раз натыкался на застывшие трупы наших товарищей, убирать их было некогда, вернулся на НП - против центра села.

Огонь усилился, но мы решили атаковать еще раз. Расстояние до деревни оставалось 50-70 м. И, наконец, сделав последний рывок, ворвались в деревню. Немцы, видя наши атаки настойчивые с двух сторон, решили отойти. Я видел, как усиленный взвод противника, свернувшись в колонну, уходил безнаказанно в сторону Будьково. Достать его нам было нечем. Станковые пулеметы отстали, меняя позицию, а обещанные танкетки застряли в глубоком снегу. Правее нас вошел в деревню полк Дудченко. Мы организовали оборону деревни.

С наступлением темноты немцы внезапно контратаковали нас (см. схему). Телефонная связь с 1-м батальоном сразу же оборвалась. Пулеметы противника с нескольких направлений открыли интенсивную стрельбу. По интенсивности огня было видно, что положение 1-го сб неважное. Огневой бой продолжал нарастать и перемещаться вправо, против нашего соседа. Противник, нанося удар вдоль дороги, пытался выбить нас из Великуши, как он уже однажды сделал. Вернее с высоты, на которой она прежде стояла. Наткнувшись на сильное сопротивление из кирпичного недостроенного дома, немцы решили обойти его слева (т.е. с юга), но успеха не имели.

В это время на нашем левом фланге стало тихо. Огневой бой, как с нашей стороны, а особенно у соседа, продолжался с неослабевающей силой. Связь с дивизией оборвалась. К этому времени к нам подошло одно 45-мм орудие с расчетом в маскхалатах. Быстро объединив все это "войско" под командованием Горелова, я приказал этой группе немедля атаковать наступающих на деревню немцев и наносивших свой главный удар против соседа, во фланг. 45-мм пушка открыла беглый огонь бронебойными снарядами (других у них не было). Красные трассы, резкие выстрелы и крики "Ура!" этой группы бойцов привели противнике в замешательство, и он поспешно отошел. Контратака была отбита, деревню мы отстояли. Утром мы стали разбираться: что и как произошло ночью. Потери оказались значительными. Правда, убитых было мало, в основном, раненые. Ощутима была убыль командного состава, выбито было почти все взводное и ротное звено, тяжело ранен командир 1 сб Бурдуков и его комиссар Тяжлов, которые вскоре скончались.

В батальонах осталась одна неполная стрелковая рота. Полк, как полнокровная единица, перестал существовать. Остатки полков Дудченко и Пшеничного еще продолжали атаки в направлении Дягилево, но успеха не имели. Все же овладение Великушей, прилегающими к ней высотами ставило немцев в невыгодное положение. Дорога на Молвотицы хорошо просматривалась и находилась под ударом. И они учли это, прикрываясь, начали отход из Молвотицкого выступа на заранее подготовленный рубеж. А мы, не имея уже сил, двигались вслед. Так, в результате почти двухнедельных боев и тяжелых потерь, частям дивизии удалось освободить районный центр Молвотицы и еще около двух десятков (бывших) населенных пунктов. Усилия и кровь добровольцев-москвичей не пропали даром. Беспримерное мужество наших бойцов и командиров перекрывало нашу слабую военную подготовку.

Оставив Молвотицко-Новорусский выступ и сковав части дивизии в районе Дягилево, Островня, противник быстро и умело отошел на заранее подготовленный рубеж - Бель первая, Бель вторая, Черная, Лунево, Печище-Ожееды, Дягилево, Антаново.

Остатки полка после вывода из Великуши, совершив короткий марш, сосредоточились в лесу юго, юго-восточнее 500-700 м населенного пункта Печище-Ожееды. В течение нескольких дней мы снова пытались атаковать высоту, на которой когда-то стояла деревня, но успеха не имели. По замыслу старших начальников своим маневром и атакой с другого направления мы должны были отвлечь часть сил из района Дягилево, где продолжали вести упорные бои части дивизии, но, увы, эта затея не удалась. Немцы были достаточно грамотны и хорошо сидели в своих опорных пунктах, а короткие внутренние линии давали им возможность своевременно маневрировать резервами.

Высоту, которую мы несколько раз пытались атаковать, занимал полнокровный пехотный взвод, усиленный несколькими станковыми пулеметами в дзотах. Вся высота была изрыта траншеями полного профиля. Это был хорошо укрепленный опорный пункт. А у нас кроме полсотни бойцов и двух станковых пулеметов ничего не было. Подавить противника, выкурить его из дзотов было нечем. Да и соотношение сил по пехоте было равным, так что наше наступление заранее было обречено на неудачу. После того, как мы потеряли еще несколько десятков бойцов, нас в конце концов отвели и несколько подвинули на восток, против деревни Черная.

Весна 1942 года медленно приближалась. Снег еще не сошел. Все оставшиеся бойцы и наш НП расположились в глубоком овраге метрах в пятистах от деревни Черной, которой уже тоже не существовало. Уцелели лишь хозяйственные постройки. Но опять это была высота и сильно укрепленный ротный опорный пункт с траншеями полного профиля, с разветвленными перекрытыми ходами сообщения, с несколькими дзотами на переднем крае.

У нас все активные силы были сведены в 1-й батальон, который (после отстранения Вороновича) принял старший лейтенант Антонов Н.А. Сколько раз мы пытались атаковать д. Черную, я уже не помню. Перед каждой очередной атакой из штаба дивизии нам присылали боевой приказ, написанный по всем правилам тактики, где нам ставились и ближайшая и последующая задачи, как будто бы в полку имелся хотя бы один полнокровный стрелковый батальон. Но его не было, у нас бывало 40-50 человек (которые пополнялись за счет команды выздоравливающих).

И вот в назначенное время, артполк дивизии несколькими батареями делал жиденький пятнадцатиминутный артналет (из расчета 2 снаряда на орудие в сутки), и мы поднимали бойцов в атаку. Пробегав метров 50, они, как правило, ложились - немецкие пулеметы из дзотов вели огонь по пристрелянным ориентирам, подняться уже не было сил (настолько плотным был огонь). Красноармейцы, подгоняемые командами командиров, пытались ползти, и тогда противник открывал минометный огонь по пристрелянным рубежам. На этом, как правило, все и кончалось, продвижение останавливалось, сблизиться с противником на бросок граниты сил не хватало. Мы ожидали темноты. Противник огня не прекращал и боеприпасов не жалел. С наступлением темноты мы вытаскивали раненых и убитых, и докладывали об очередной неудаче.

Настроение после таких боев было скверное. Оно тяжелее было еще и от того, что с той стороны к нам пытались пробиться десантники, сброшенные зимой под Демянском. Но у них сил тоже не было, а главное - не было боеприпасов. Начальство было недовольно и в дивизии и в армии, но выше головы не прыгнешь.

После неоднократных безуспешных попыток овладеть дер. Черная, нас передвинули западнее, против деревни Лунево. КП полка перешел вглубь леса метров в 500, где были вырыты землянки. Перед деревней располагались подразделения 1-го батальона. Изредка мы получали из роты выздоравливающих медсанбата человек 15-20, тогда опять готовились к очередному наступлению, но толку от этих попыток не было никакого. Мы продолжали беспокоить противника и гробить людей.

Постепенно подсыхало, наши полумирные дни перемежались с подготовкой к очередному наступлению на Лунево. Об одном из них мне хочется рассказать несколько подробнее. По приказу дивизии мне пришлось командовать "сводным батальоном". Нам опять было приказано взять Лунево и пробиться к десантникам (которые там истекали кровью). На этот раз все было несколько посолиднее. Ко мне прибыла "сводная рота" от Дудченко (тоже человек 40-50). Командовал этой ротой родной брат артиста Бориса Чиркова.

Около сотни бойцов и командиров начали цепью приближаться к Лунево. Артподготовки (как и всегда) никакой не было, 15-ти минутный артналет (причем за все время боев я ни разу не видал на переднем крае артиллерийских командиров, как они стреляли, с кем определяли цели, которые мешали нашему продвижению, до сих пор непонятно).

Взвилась ракета и бойцы пошли вперед, продвинулись несколько дальше обычного, но последние 100 метров преодолеть не удалось. Фланговые немецкие пулеметы не затихали ни на минуту, все попытки наших "максимов" подавить их (укрытых в дзотах) успеха не имели. Передвижение ползком было остановлено плотным огнем тяжелых минометов, и атака захлебнулась. Вечером и ночью мы снова вытаскивали убитых и раненых. До 1 мая больше не наступали, но продолжали беспокоить противника.

В то время в нашем полку начала создаваться группа снайперов, обучать их начала Маша Поливанова (Наташи Ковшовой не было в это время, она после доставки тяжело раненного Довнара, находилась в Москве, вернулась она в строй в конце мая, когда основные группы снайперов в дивизии уже были созданы, а в статье Кохася написано все наоборот). Отечественных снайперских винтовок нам к тому времени еще не дали (имелись две трофейные). А в основном, пользуясь обыкновенными винтовками, обучали будущих снайперов маскировке, передвижению, поиском цели и др.

На Лунево мы больше не наступали. Приказ на передислокацию был получен в начале мая. Ночью мы вышли из боя, и наше место заняли другие части. Затем после краткого отдыха в тылах полка, мы уже днем от районного центра Молвотицы выдвигались на северо-восток к деревне Поля. Наша сильно обескровленная дивизия, но еще сильная моральным духом, должна была заменить в указанном районе стрелковую бригаду. Наша славная дивизия, слегка пополненная и еще не растерявшая боевой дух и священную ненависть к немецко-фашистским захватчикам, должна была по замыслу командования внести резкий перелом на этом участке фронта и перейти к активным действиям. Конечно, после принятие нами обороны, обстановка сразу изменилась. Наши снайперы и просто стрелки стали стрелять днем и ночью, беспокоить противника. А мы продолжали готовиться к новым наступательным боям. На этот раз, по приказу свыше и по собственным выводам, подготовка была организована несколько лучше.

В тылу подобрали похожую высотку и не совсем полный 1-й сб ст. л-та Антонова начал тактические тренировки. Мы пытались обучать совершенно неподготовленных и необстрелянных бойцов; кое-что получалось, но времени было явно мало. И до конца нам довести обучение не удалось. Особенно плохо было со связью, сержантский состав и командиры взводов так же были пока еще слабо подготовлены, да и людишек в этом единственном батальоне было немногим больше сотни. По-прежнему не было никакого тяжелого оружия, кроме станковых пулеметов. Но начальство, как всегда, торопило, и мы должны были в указанное время вывести этих, еще слабо подготовленных, люде на поле боя.

Бои за Малое и Большое Врагово

Эти бои можно практически разделить на два самостоятельных боя. Первый бой был за высоту, на которой некогда стояла деревушка Малое Врагово. Это наступление готовилось всей дивизией как разведка боем, и оно оказалось удачным.

Действительно, это был бой за небольшую песчаную высоту, т.к. никакой деревни там и в помине не было. Ее остатки немцы растащили на блиндажи и дзоты. После ее захвата нам стало ясно, что эту высоту занимало боевое охранение силой до усиленного взвода. Но зарыты в землю они были добросовестно. Несколько добротных дзотов простреливали всю площадь перед высотой кинжальным огнем.

Мы довольно добросовестно подготовившись, одной усиленной ротой на рассвете атаковали высоту. Огневой налет на этот раз был плотным и на редкость точным. На какое-то время огневые точки противника были подавлены, и мы быстрым рывком с небольшими потерями овладели этой важной высотой. Немец, испытав наш меткий огонь, подкрепленный еще выстрелами девушек-снайперов, не стал цепляться и быстро отошел севернее, на другую более сильно укрепленную высоту, на которой когда-то была другая деревушка Большое Врагово.

Впервые за трехмесячные безуспешные бои, была взята небольшая высота. В этом коротком бою впервые участвовала группа девчат снайперов. Об этом написано в очерке Грибачева о Зибе Ганиевой.

После проведенной разведки боем и овладением высотою с боевым охранением немцев мы стали готовиться наступать дальше, имея последующей задачей выйти в тыл группировки, оборонявшей этот участок фронта. Но силенок по-прежнему было маловато. Получив небольшое пополнение, наш единственный 1-й сб имел от силы полтораста штыков и несколько станковых пулеметов. И вот этим "кулаком" мы должны были сокрушить немцев и овладеть ротным опорным пунктом, и при удаче, развить успех далее на глубину до 8 км. Нам придавался взвод танков КВ (но на ходу был только один танк).

Утром наш сводный батальон начал атаку этой большей песчаной высоты. Выбив немцев из первых траншей и заняв их, батальон пытался развивать наступление дальше. Но сильный огонь фланговых пулеметов противника со второй позиции, малочисленность (от 150 человек осталось не более 30) сдерживали дальнейшее продвижение. Поняв это, я не мог решиться дать команду продолжать наступление такими силами. Наступила непредусмотренная пауза. Немцы, видя, что мы стоим на месте, решили сами контратаковать и восстановить свое прежнее положение. Но тут произошли два непредвиденных обстоятельства.

Во-первых, командир дивизии полковник Анисимов по телефону меня выругал и потребовал продолжать атаку, мои доводы его не убедили, и наш разговор принял резкую форму. Я что-то ему непочтительно ответил, бросил трубку и побежал к батальону. По дороге я обнаружил прибывшую усиленную роту со взводом станковых пулеметов. Долго не раздумывая, накоротке поставил задачу этой группе, и, указав позиции для пулеметов, лично повел ее в атаку.

Немцы к этому времени так же вышли из окопов и медленно двигались нам навстречу. Мы бежали изо всех сил. Антонов, видя подмогу и мое личное участие в атаке, поднял остатки батальона, и с криками "Ура!" мы стремительно начали двигаться на немцев. На правом фланге заурчал единственный танк и, медленно двигаясь, открыл огонь из пулемета (снарядов у него не было), и я ясно увидел как темно-зеленые фигурки повернули вспять. В это время я был ранен в левую руку. Прокричал пробегавшему Антонову, чтобы он продолжал атаку, что он с успехом и сделал, безостановочно гнал немцев еще метров 800.

Вместо меня комдив прислал старшего политрука Жерихина, но через несколько часов, вечером во время контратаки он также был ранен, но тяжело, и отправлен в глубокий тыл. Полком теперь командовал Тарасюк.

Павлов В.М., гвардии полковник, начальник штаба 2-го полка Московских рабочих 3-й Московской коммунистической с.д., начальник штаба, командир 528-го стрелкового полка 130-й с. д. (1941-1942 годы)

1-й Стрелковый полк

Дудченко Илларион Иванович

19.02.42 г. получили первый боевой приказ об утреннем наступлении на д. Гучево. Комполка Кузнецов и комиссар Репин на лошадях поехали напрямик, а начальник штаба взял машину и поехал объездом через Марево и зашел в штаб дивизии. Здесь узнал, что приказ о наступлении на Гучево отменен. Полк расположился в районе Луковец.

21.02.42 г. в 11 часов полк начал наступать на д. Павлово без поддержки артиллерии. Атака захлебнулась, полк нес большие потери. После неудачной атаки комполка получил приказ послать 3 роту и взвод автоматчиков (40 человек). Комполка возглавил автоматчиков, а комиссар полка - стрелков. Перед вечером повели эти группы в атаку на деревню. Ворвались на восточную окраину деревни, но были встречены сильнейшим пулеметно-минометным огнем. В этой атаке командир и комиссар были убиты. Поддержать эти группы из-за отсутствия резервов не представлялось возможным.

Когда стало известно о гибели командира и комиссара, ночью 21.02.42 г. комдив приказал Дудченко взять командование полком на себя. Были собраны остатки рот, часть людей было выделено из минометного батальона, всего 216 человек. Эту группу возглавил ст. лейтенант Дмитриев. Кроме того связался со 2 батальоном, который был отрезан противником от остальных частей, и находился за дорогой, идущей к Быкову. Обеспечил взаимодействие обеих групп и в 2 часа ночи 22 февраля началось наступление. К 5 часам утра д. Павлово была взята. В течение 22-23 февраля противник бомбил Павлово. 48 человек были убиты.

После взятия Павлово полк был выведен во 2 эшелон и находился рядом с 664 сп, который наступал на д. Бутылкино, до 28 февраля. После чего был приказ овладеть д. Островня. В Островне и Дягилево наступающие полки встретили ожесточенное сопротивление. Эти деревни были обнесены снеговым валом, в котором были построены защищенные снеговые дзоты. После попыток овладеть Островней и Дягилево полк был переброшен на левый фланг с задачей сделать обходной марш, войти во фланг и тыл противника.

5 марта после неудачи 528 сп (противнику удалось выбить 528 сп из д. Великуши) полку было приказано совместно с 528 сп овладеть Великушей и наступать на Островню с тыла. В результате ночного боя противник понес большие потери и был выбит из деревни. В этот день на Островню главный удар наносился правым флангом, где действовал 1 батальон и приданный батальон одной из бригад. Вечером, чтобы поднять батальоны, как было договорено, дали сигнал первый, второй … Не идут. Тогда командиром 1 батальона был Чернусских. Дудченко спрыгнул в овраг, видит: бойцы вышли за снежным валом и с одной окраины враг ведет по ним сильный огонь. Если к деревне подойти с этой стороны снежного вала, то все время приходится находиться под непосредственным обстрелом. Но если идти с другой стороны снежного вала, затем около деревни прорвать его и ворваться на окраины, то можно с легкостью овладеть им. Расстояние между дотами на окраине деревни и снежным валом в этом пункте было незначительным. Так как не было видно комбата он сам собрал бойцов и повел их. Через некоторое время наши уже ворвались в Островню. Потери были 5 убитых и 7 раненых. 8 марта к исходу дня Островня была очищена от немцев.

Из Островни 9 марта наступали на Дягилево. В результате последних боев, которые вели с 4 по 9 марта круглые сутки личный состав был уставшим, с тыла не успевали подвозить нужное количество боеприпасов. Дягилево не было взято. В течение ночи была произведена перегруппировка, подвезены боеприпасы. 10 марта наступление было возобновлено.

К 15 часам одной группой в составе 29 человек при поддержке станковых пулеметов и полковой артиллерии удалось ворваться на юго-восточную окраину Дягилево. Противник, видя тяжелую для него обстановку, обрушился по наступающей пехоте всеми видами огня и ввел все свои резервы из района Будаково. Возможности поддержать прорвавшуюся группу бойцов артиллерийским и минометным огнем не было. Противник восстановил свое прежнее положение. К этому времени были нарушены все средства управления артиллерией и минометами, не было достаточного количества боеприпасов, и ко всему этому другие полки уже были отведены. Полк находился на несколько километров впереди, вклинившись в оборону противника, что давало возможность врагу постоянно наносить удары во фланг, так как оба фланга полка ничем не обеспечивались.

12-17 марта бои под Ожееды-Печище.

18-28 марта – Лунево.

27 марта – 7 апреля под Черной.

8-14 апреля – Лунево.

15 апреля – 2 мая полк работал по укреплению обороны рубежей в районе Молвотицы.

2-18 мая полк находился районе Копылово.

19-26 мая бои под Б. и М. Врагово.

26 мая – 5 июня в обороне д. Поля.

5-16 июня полк работал по созданию рубежа обороны в районе Войно, Липье, Себеж.

15 июня получили пополнение москвичей.

18 июня в районе Мокшея.

19-23 июня опять наступление на М. Врагово.

25 июня – 5 июля 110 км форсированный марш в район С.Руссы и перешли в подчинение 1 УА.

11 августа полк начал наступать и действовать в районе д. Сутоки.

14 августа прорвали оборону противника севернее Сутоки.

14-26 августа наступательная операция по блокировке дзотов противника.

26 августа – 23 сентября занимали оборону на этом же рубеже.

23-24 сентября опять наступление, продвинулись вперед и закрепились.

29 сентября переход на новый рубеж в район Пинаевых Горок.

30 сентября – 3 октября наступление в районе Козлово.

3 октября – 2 декабря оборона в том же районе.

2-10 декабря наступление, прорван передний край противника, который понес большие потери в жилой силе и технике. Перерезана дорога, ведущая из Козлова на Великое Село.

Дудченко И.И., записано 17.12.42

Бой под Дягилево

Бернштейн Людмила Михайловна

Три дня я работала на передовом перевязочном пункте и каждый раз из девушек сестер посылали на НП при командире полка. 5 марта я пошла, а 8 марта попала на НП Дягилево, он был в метрах 400 от полка, причем как раз напротив два села немецких. Все время беспрерывный обстрел пулеметный и огонь автоматчиков, несколько раз нас бомбили и обстреливали из самолетов. Это был первый бой, где мы не добились успеха. Очень сильно были истрепаны. Наши наступали, было очень хорошо все видно. Это было второе наступление, видно было как идет цепочка на село, видно было как наши зашли. Оказалось, что один батальон зашел в село, а второй не поддержал. Там было около 50 человек. У меня очень хорошее зрение, как раз я заметила, что когда наши наступали, во втором селе Будьково (на которое не было наступление) было большое движение. Я обратила внимание Кацена, но он сказал, что это, вероятно, наши. Но оттуда начали бить по нашему селу, по НП. Тут пришлось поработать. Был пулеметный, минометный и автоматный обстрел. Раненых я перенесла человек 10-12. Тащила я на шинели. Все перешли в подземелье, я там двух-трех поместила. Остальных перетаскивали, в основном, в избы, куда-нибудь в расположение тащили. А когда немного утихло, мы отыскали волокуши и опускали в овраг, ждали подвод.

Рассказ

Толстопятов Петр Сергеевич

… 11 августа 1942 года 664 полк форсировал р. Робья, затем нейтральную полосу и на той стороне реки продвинулся на 150-200 метров. Здесь расположились наши стрелки и пулеметчики, а у реки 45 и 76-мм орудия.

Сводная группа лейтенанта Лысого - комвзвода (комсомольца), действовала отважно. Бой затянулся. Во время боя они заняли 3 немецких дзота. Осталось только 15 человек. Лысый ночью залез в подбитый танк, провел туда телефон и, корректируя огонь, уничтожил немецкую батарею. Она находилась на расстоянии 60 метров от нашего переднего края, а танк, в котором находился Лысый, - 30-40 метров от немецкой батареи. Лысый пришел к нам из госпиталя. В последующем он погиб в декабрьских боях ...

Шестая рота второго батальона обороняла передний край фронта от ….. до пункта Великое Село. Там окопов нельзя было рыть из-за болотистой местности. Комсорг роты Соснин с тремя комсомольцами–пулеметчиками остались прикрывать отход полка. Они работали крепко. Мы шли и чувствовали, как они прикрывают нас. Их пулеметы били больше часа. Что с ними случилось затем, неизвестно. Мы прорвали немецкую оборону, а они все продолжали бить из пулеметов по противнику …

Люди при бомбежке держались замечательно. Ни один не ушел с поля боя не раненым. Лес весь был исковеркан немецкой бомбежкой, сплошные воронки. Немцы могли проходить только перешагнув через трупы убитых …

Первый батальон фашисты окружили. Батальон несколько раз восстанавливал положение, до тех пор, пока их не осталось человек пять. Тогда они вышли на соединение со своими. Среди них был красноармеец Сафонов …

Приказа об отходе не было. Дрались уже сутки. Ночью решили выходить, но все пути для отхода были закрыты. Ночью получили радиограмму от комдива Романовского, замполита Лазарева, в которой было сказано: «Держитесь как сталинградцы!». Это сообщение мы быстро довели до бойцов. «Раз так, то будем драться до последнего». После гибели первого батальона пулеметы мы поставили в круговую оборону. Не спали, не ели, а дрались … от полка осталось 106 человек … Связь работала безотказно … Немцы пошли в атаку группой в 70 человек. Связь быстро сообщает. Пулеметы меняют расположение. Комбат второго батальона Лежнев дает приказание: подпустить немцев на 40 метров и только тогда начинают бить ручные пулеметы … Мин осталось мало. Я с Морозовым пошел в пятую роту. Когда возвращались оттуда, видим – немецкие автоматчики окружили наш КП. С ручными гранатами стали их отбивать. С нами были девушки – Таня Кузнецова и Мария Бакланова. Замполит полка майор Васильев обращается ко мне: «От комбата Пономарева не имеем сведений. Возьмите человека и проберитесь к нему». Мы пробиваемся с боем. Нашли только одного раненого. Остальных уже не было в живых. С собой взяли минометы. С расстояния метров 50 дали несколько выстрелов. Открыли стрельбу из ручных пулеметов. Дошли до КП батальона. Оказалось, уже второй день там немцы. Встретился раненый. Он нам говорит: «Я убитым притворился».

На следующий день из штаба дивизии получаем приказ: выходить на соединение со своими. Для прикрытия нашего отхода со всего полка оставили один пулеметный расчет, остальные стали без шума отходить. Собрались со всех батальонов и девчата с нами. Я пошел вместе с санротой. Шли так же Таня Бурова, Заровная, человек десять раненых.

Пошли прямо на деревню Кулаково. Обошли немецкий дзот. Оттуда пустили ракету. Впереди два дзота и оттуда выходят немцы. Лейтенант Слитков – адъютант комполка Пшеничного, быстро снял с плеча автомат и прикладом ударил немца. Со стороны дзота работает немецкий пулемет. Туда я метнул гранату, пулемет замолк. Тут же разведчик Цыганков бросил гранату в противоположную сторону. Совсем рядом еще один немец поднялся и крикнул: «Рус, сдавайся». Таня Бурова мгновенно сняла сплеча винтовку и застрелила фрица прямо в живот. От этого она сама растерялась и бросила винтовку из рук. Я и Цыганков пошли вперед. Гранатами пробиваем дорогу. Дошли до шоссе. Вдруг наши разведчики – человек восемь. Оказалось, что они тоже ищут дорогу. Пошли все вместе по направлению к реке Ловать. Тут к нам присоединились еще несколько пулеметчиков. Шли прямо среди дзотов врага. Здесь немцы выставили только один пулемет. Мы гранатой подкосили фрица-пулеметчика. Он упал прямо в реку. Идти стало легче. Шли по краю реки. Нас уже собралось человек 30. Впереди шел я. День уже истекал, когда подошли к переправе. Подходят к нам нач. штаба полка Кочетков, замполит Васильев, командир полка Ефанов. Здороваются. Встречают нас как воскресших…

… Второго декабря 1942 года утром в 9 часов пошли в наступление. Задача: взять высоту 38,2 и занять оборону в районе деревни Козлово, по восточному берегу реки Робья. Метель здоровая. К тому времени получили пополнение казахов. Пошел встречать роту. Замечательно дрались казахи. Пурга, ничего не видно на расстоянии 10 метров. Командиры ведут бойцов по компасу. Враг бьет из пулеметов, из винтовок, но снаряды ложатся вдалеке. Заграждение. Проволоку невозможно разрезать. Наконец сумели перейти и прямо ворвались в немецкий блиндаж, в котором все разбросано: документы, бумаги. Фрицы бегут. Мы ворвались внезапно …

Снег по пояс. Спустились в овраг. Красноармеец Марков (1923 г.р.), комсорг четвертой роты, здоровый, высокий парень, догоняет немцев. Они отходят, прикрываясь пулеметным огнем. Марков дал очередь из автомата. Один, второй, третий, четвертый … Свалил всех, один все-таки пытается сбежать. Марков подбежал к нему, добил прикладом, выхватил у него из рук кинжал и поволок его к нам, как пленного. Красноармеец Марков - кавалер боевого ордена Монгольской Народной Республики.

Наши танки вошли в Козлово. Направились к высоте. Командир пятой роты Веревкин пошел по траншеям … Героически погибла вторая рота командира Юдина (первый батальон). Бойцы заняли немецкие траншеи и в них держали оборону. Ротой Юдина было уничтожено до 200 немцев. С ними был и командир первого батальона – Жуков. К вечеру мы к ним пробрались вместе с Васильевым. Связи с ротой уже не было. По пути встретили связиста Романова. Он был ранен, шел к нам навстречу. Сказал нам, что там, где находилась рота, никого больше не осталось. Немцы их атаковали с оврага, из леса. Патронов не хватило … почти вся рота погибла …

Опять пошел снег, стемнело. Я с Васильевым продолжал идти, но проползли метров сорок, кто-то в маскхалате, окровавленный, ползет по снегу. Подумали, что это уж фриц. Стреляют, просто невозможно идти. Оборону 528 полка снегом занесло. Ничего нельзя разглядеть. Раненый оказался комбат Жуков. Говорит: «Там уже никого нет. Я ползу последним …». Он был ранен в правую руку и ногу. Раны замерзли на морозе, но вместо стона он по своему обыкновению приглушенным голосом распевал песню. Комбат Жуков рассказал нам, как дралась вторая рота. Командир роты Юдин сразу был ранен, но ребята – как черти. Как им скомандовали «Вперед !», никакой огонь их уже не остановил. Они ворвались в траншеи так, что потеряли не более трех-четырех человек. Но немцы начали переходить в контратаку. Первую отбили … вторую отбили … третью отбили … пошли траншейные бои.

Командир отделения Гамбашидзе по национальности грузин и, как он себя называл «русский грузин». Родился в Сибири, имел 7 классов образования. Он подозвал несколько красноармейцев и вместе с ними пополз к немцам. Забрасывая их гранатами, вступил в рукопашную схватку. Когда остался один, вернулся к своим, собрал новую группу и обратно пошел к немцам. Так он и погиб в рукопашной схватке с врагом.

Остаемся в обороне у берега. Я назначил лейтенанта Филатова старшим. Распределили посты. Вдруг 11 наших танков и человек 200 бойцов долбят нас и кричат: «Ура !». Мы все бегом спустились в овраг. Наши подошли. Мы их пропустили дальше. Связи все еще нет. Я решил пойти в полк и доложить обстановку. Подхожу к деревне Маклаково. Трофейные документы передаю Васильеву. В них нашли комсомольский билет и партбилет погибшего политрука Марипула.

В ночь со 2 на 3 декабря 1942 года полковые разведчики взяли Козлово. Потом туда пришли две роты 528 полка и одна рота нашего полка во главе с командиром Федоровым (тоже комсомолец). Федоров был ранен еще во время разведки боем, но он не отстал от подразделения. Подхрамывая, он так и шел с бойцами. В Козлово Федоров остался за старшего. На следующее утро я пробирался по сугробам, встретил Филимонова. «Федоров погиб» - сказал мне Филимонов. Из наших там много перебило, но и немцев уложили немало … Когда Федоров уходил с разведчиками он мне сказал: «Петя, давай попрощаемся. В случае чего напишешь отцу. Я не отступлю !». 3 декабря погиб замполит полка майор Васильев – болгарин по национальности. Козлово тогда уже было у немцев. Находившиеся там наши уже погибли. Васильев видел, что дела не клеились и пошел сам. На опушке леса у деревни Козлово немцы прямой наводкой с расстояния 300 метров били из пушки. Майор Васильев шел с палочкой, с ним была Виленская – технический секретарь политчасти полка. Они спустились в овраг, где их настиг немецкий снаряд из пушки прямой наводки. У Васильева оторвало голову, а Виленская продолжала жить еще несколько минут стоя на коленях. Я стоял от них на расстоянии метров 3-4, и меня обсыпало осколками, землею, но остался невредимым.

У казахов привычка. Если один или двое поднимутся, за ним идут и остальные. Если один залег, то ложатся и другие. 2 декабря 1942 года во время прорыва обороны все казахи шли смело.

… В боях за Выставо погиб агитатор полка Любицкий. 18 февраля я пришел с ним вместе к Черкасову. Он говорит: «Ты отвечаешь за то, чтобы Выставо было взято !». Пошли поднимать людей в атаку. Людей уже не было. Остатки тоже потеряли. Прошли метров 800. Никого из наших нет, кругом убитые. Сели в воронку, закурили трофейные сигареты. Любицкий говорит: «Я не успел матери письмо написать, ведь Харьков, говорят, освободили. Я пойду выдвину пулемет, поиспугаем немцев, а потом пойдем с тобой наступать». Уговорил я его не ходить, но он не послушался, ушел. Кругом били немецкие снайперы. По колено грязь и вода. Меня осыпало снегом. Я вылез, осмотрелся. Ночь. Темно. Наткнулся на убитого, недалеко различаю подбитый танк. Ко мне подходят Сухобоков и Максимов, говорят: «Сашка убит !». Я отвечаю: «Не может быть !». Показывают партбилет убитого.

… бой отличался тем, что на этом участке мы уже много раз наступали. Даже с участием танков, но ничего не получалось. 8 марта 1943 года весь полк безо всякой артподготовки пошел в наступление. Мы понесли большие потери, но даже в окопы не смогли ворваться. Во время наступления я был со вторым батальоном. Шестая рота продвинулась метров на 200. Связь прервалась. На КП батальона комбат Жуков нервничал. Собрал всех оставшихся и сам повел в атаку. Дошли до расположения шестой роты. Там оказалось в живых человек шесть, в четвертой роте оказалось человек 15. Приблизились к проволочному заграждению, но дальше никак нельзя было продвинуться. Невозможно голову приподнять. Тут Жукова ранило осколками в грудь. Связной комбата отвез его на ВМП – он скончался. В этот день ранило и меня. Это случилось, когда я перевязывал Еремина …

Беседу с Петей Толстопятовым я записала осенью 1943 года, когда полк и в целом дивизия находились в условиях кратковременной передышки и подготовки к новым не менее горячим боям по сравнению с теми, которые мы уже провели. Петя тогда уже находился в строю. О его дальнейшей судьбе мне подробно ничего неизвестно, мне не удалось его больше видеть. По всей вероятности он погиб в одном из последующих сражений. Петя был молод (родился в 1923 г.), невысокого роста, жизнерадостный, веселый, добрый, конечно, смелый, особыми приметами не выделялся.

Т. Костанашвили, 29.12.1986 г.

Могу дополнить запись беседы с Петром небольшим воспоминанием. Это касается Марии Баклановой, имя которой упоминается. Она, как многие другие наши девушки, была очень красивой, задушевной. Во время одного отхода Мария не смогла выбраться, догнать нас и, видимо, попала в плен. В скором времени нас с этого рубежа перебросили на другой. В течении нескольких дней пришлось быть в походе. И когда мы проходили через одно из селений, которое недавно освободили, немногочисленное население собралось у дороги, встречая и провожая нас. Была темная, холодная ночь. Морозил дождь, слякоть, грязь. И среди этих, собравшихся у дороги людей, три женщины, лица которых в темноте невозможно было разглядеть, отчаявшимися голосами выкрикивали: «Мария … Бакланова … Мария Бакланова». Мы все знали Марию, но никто из нас не решался сказать им чего либо. Утешительного мы, конечно, не могли бы им сообщить.

Записки о военной поре

Покаржевский Дмитрий Петрович

В сентябре 1941 г. я был принят в MAИ на вечерний факультет, а на завод № 32, где я работал с июля, меня перевели из рабочих в технологи цеха. Это давало возможность работать только в дневной смене, а вечером ездить на занятия в институт.

Свое желание попасть в армию я не оставил: неоднократно наведывался в военкомат, и, рассчитывая на помощь, постоянно поддерживал связь с райкомом комсомола и его секретарем Николаем Алексеевым. Райкому тоже требовалась помощь наших комсомольцев и при эвакуации детей и на работах по строительству укреплений на подступах к Москве.

В начале октября обстановка в городе стала напряженной, участились воздушные тревоги, хотя налеты фашистской авиации не были такими эффективными, как в августе. Заметно было усиление разных оборонительных мероприятий на улицах: ставились «ежи» и баррикады из мешков с песком, щитами закрывались витрины магазинов. Началась подготовка к эвакуации учреждений и промышленности. Работы эти проводились неожиданно и молниеносно.

Где-то числа 8-го октября бомбы упали на территорию МАИ, правда люди при взрывах не пострадали, но бомба взорвалась посредине двора, недалеко от входа в бомбоубежище и были выбиты окна в самолетном и аудиторном корпусах. Занимались в этот вечер в подвале-бомбоубежище под библиотекой, а на следующий день занятия прекратились - институт уезжал в Алма-Ату.

Утром 12 октября, придя на работу, я увидел на территории завода вагоны-платформы, на которые уже начали грузить станки, их срывали с фундамента в цехах и тут же отправляли на погрузку. Пошел разговор, что на днях завод уедет куда-то на северо-восток. Я заявил, что никуда из Москвы не поеду, после конца работы побежал в райком на Верхней Масловке за советом, что делать, и там узнал, что начинается формирование рабочих батальонов. С инструктором райкома комсомола поднялись на третий этаж - в райком партии, где мне сказали, что, если я хочу записаться в рабочий батальон, то должен представить справку из райвоенкомата, что не подлежу мобилизации и договориться на работе. Тут же поехал в военкомат и довольно быстро получил справку. Выяснилось, что по состоянию здоровья (слабое зрение и расширение сердца) я призыву не подлежу. На справке сделали приписку: «может выехать из Москвы».

Утром следующего дня в отделе кадров завода меня и слушать не хотели:

- У вас бронь, вы должны ехать с заводом. - Никакие доводы не помогают.

- А уволиться по собственному желанию я могу?

- Конечно, можете. Но зачем это делать - ведь вы немедленно лишаетесь брони.

- Вот и хорошо.

Пишу заявление, меня пытаются устыдить, что я бросаю завод в такое тяжёлое время. Но я настаиваю и получаю расчет. Только через несколько лет я узнал, что в эти же дни на заводе шла запись добровольцев в тот же батальон.

Бегу в райком партии и меня записывают в рабочий батальон Октябрьского района, предлагают завтра, 14 октября, явиться на сборный пункт в школе № 211 с вещами. В мою родную школу! Пришел домой, сообщил, что записался в рабочий батальон и завтра иду в армию. Мама начала меня упрекать, что никому ничего не сказал. Но ведь я и сам ничего толком не знал, а стремления уйти в армию ни от кого не скрывал.

14 октября я явился в школу, собралось около сотни человек, началась организация людей по взводам, но к вечеру еще ничего не было готово для ночлега и нас отпустили по домам до утра. На следующий день народа собралось значительно больше, освобождали классы от парт, устанавливали топчаны, привезли матрацы, одеяла, теперь мы уже могли быть на казарменном положении. Привезли и оружие: немецкие винтовки и ручные пулеметы, ящики патронов, гранаты РГД. Потом оказалось, что нам очень повезло - другим батальонам досталось трофейное оружие более древнее - времен Гражданской войны - длинные как оглобли английские винтовки и ещё более неудобные - французские. Нам же выдали трофеи польской кампании 1939 г. Нужно было освоить это оружие. Я взялся разбирать винтовку и пулемет, так как в (школе на военном деле и в кружке Осоавиахима) и во всевобуче (в апреле-мае 1941 г.) мне много раз приходилось разбирать отечественные винтовки. Немецкие винтовки напоминали наши трехлинейки, почти все их знали, только некоторым пришлось показать, как разбирать затвор. А вот с ручным пулеметом пришлось повозиться несколько часов за полночь: разобрал полностью и собрал, оказалось, что устроен он очень практично, вот только магазин мал - всего 20 патронов. Пулемет поразительно легкий, его просто переносить при перебежках - сверху на стволе закреплена откидывающаяся ручка. Эта же ручка, в другом положении, и специальный упор на прикладе дают возможность стрелять стоя, особенно удобно - вверх. Смущало отсутствие нормального прицела - немцы стреляли трассирующими пулями не прицеливаясь, а "поливая”. На следующее утро показал всем, кому достался пулемет, как с ним обращаться, а в середине дня мы поехали на стрельбище, поехали на троллейбусе, а потом шли по Дмитровскому шоссе к Окружной дороге. Там между станциями Окружная и НАТИ рядом с Нижними Лихоборами под прикрытием трех высоких насыпей было организовано стрельбище и мы, установив метров на 150 мишени начали стрелять, проверяя оружие и привыкая к нему.

Объявили воздушную тревогу, нас собрали около остатков какого-то забора, стоим, ждем окончания тревоги. Небо затянуто низкими серыми облаками, где-то слышны шумы самолетов. Вдруг со стороны Ховрино из облаков вываливается Хейнкель-111 и летит в нашу сторону на высоте метров 300 - явно прорывается к центру Москвы. На крыльях отчетливо видны кресты. Мы встали вдоль забора, установили на него винтовки и пулеметы, начали стрелять. Самолет пролетел над нами, как бы нехотя развернулся над шоссе один мотор его задымился и он начал удаляться от Москвы вдоль Савеловской ж.д., оставляя шлейф дыма. Мы приписали себе честь повреждения самолета. Назавтра нам сказали, что этот самолет упал в районе ст. Хлебниково (об этом сообщила «Вечерняя Москва» 18 или 20 октября). Судя по тому, что самолёт бомбы не сбросил, штурман был убит или ранен.

Этот день 6 октября запомнился еще и тем, что когда мы вернулись в Москву, нам рассказали, что в городе была паника, а на восточной окраине даже грабили магазины. Получилось так, что одновременно до населения дошли слухи о прорыве немцев на дальних подступах к Москве и было получено распоряжение руководителей обороны города об эвакуации ряда учреждений. Эвакуация проводилась в спешном порядке. Жгли ненужные бумага и документы, чтобы не везти с собой. У части жителей создалось впечатление (подогреваемое обывательскими слухами) о бегстве правительства из Москвы. Это дало повод к панике. Но длилось это буквально два-три часа. Потом были приняты меры к восстановлению порядка и спокойствия - жизнь нормализовалась. Мы сами ничего особенного не заметили, когда шли по Бутырской улице, кроме пепла от сгоревших бумаг на улицах, да отсутствие автомобилей и троллейбусов (как при воздушной тревоге), информацию о жизни в городе мы получали от родных, с которыми встречались около столовой в большом доме академии им. Жуковского на Верхней Масловке. Туда нас водили (строем) три раза в день и когда строились после еды во дворе и курили, то встречались с родственниками.

Батальон продолжал формироваться: к нам прибывали все новые люди, появились командиры рот и взводов (до этого командиры временно были назначены из числа пришедших первыми), нам всем на руки выдали справки, что мы являемся бойцами рабочего батальона Октябрьского района. Привезли несколько станковых пулеметов "Максим", которые мы тоже освоили за два-три дня. Необходимо здесь сказать, что в последние дни формирование батальона проходило не только на чисто добровольных началах: некоторых членов партии-мужчин вызывали в партком (как было, например, на фабрике Свобода) и предлагали записаться в батальон. В случае немотивированного отказа рассматривался вопрос о пребывании в партии. Называли такой случай, когда коммунист положил на стол партийный билет и ушел, но вообще такие методы вербовки были крайне редки, среди бойцов батальона царило искреннее и горячее желание помочь и Москве и стране справиться с врагом.

Среди вновь пришедших оказались два преподавателя из нашей школы: учитель истории 4-5-х классов Чудновский и военрук Анно. Военрук был назначен командиром нашей роты. Чудновского выбрали парторгом роты, а меня - комсоргом. 25-го октября, когда батальон был сформирован, нас построили на улице перед школой со всеми личными вещами и оружием и отправили маршем на Волоколамское шоссе, где батальон занял часть одного из корпусов института Кооперативной торговли - здесь формировался 3-й полк Коммунистической дивизии. Начались более интенсивные занятия: мы ходили в лес Покровско-Стрешнева (где сейчас институт им. Курчатова), рыли окопы, устраивали военные «игры». Потом на берегу канала Москва-Волга, у его слияния с Москвой-рекой бросали бутылки с зажигательной смесью на прибрежные камни и для практики бросили одну (больше не дали) противотанковую гранату. Несколько роз ходили на стрельбище в том же лесу. Кроме стрельбы из своего ручного пулемета «Шкода», я стрелял и из винтовки и из станкового пулемета "Максима", попробовал и пулемет Дегтярева. Получалось довольно хорошо - сказалось то, что и в школе и во Всевобуче уже была практика стрельбы из боевой винтовки.

Много времени и сил затратили с гражданским населением на строительстве большого дота над окружной дорогой на Волоколамском шоссе (на месте нынешнего моста через окружную ж/д). В эти дни проходила «чистка» батальонов от пожилых добровольцев, оставили людей только до 55 лет, а тех, кто старше, перевели на штабные работы в Москве. Среди таких был наш боец - старый большевик Веселов (хорошо запомнил эту фамилию).

На нашу гражданскую одежду нам выдала теплые ватные куртки – кавалерийские. Пальто, в которые были одеты до этого, отправили домой. 6-го ноября рано утром нас опять собрали с вещами, раздали колбасу и сухари. В пешем строю длинной колонкой мы двинулись по Волоколамскому шоссе до Павшино, а потом налево на Архангельское. Только к вечеру, изрядно натерев ноги, мы пришли к месту назначения - деревне Воронки, за лесом недалеко от усадьбы Архангельское.

Там еще до нас был вырыт в поле за деревней огромный блиндаж, который мы заняли. Он извивался под толстым навесом из бревен и земли на десятки метров, имел много тупиковых ответвлений, которые были оборудованы для жизни в течение многих суток, не выходя на поверхность.

Через речку в лесу ближе к парку санатория стояли зенитные батареи первого эшелона ПВО Москвы, на нас часто сыпался дождь осколков зенитных снарядов.

Перед нами была поставлена задача - не допустить прорыва танков или воздушного десанта с севера, со стороны фронта. Меня и ещё одного бойца сразу же отправила в секрет на самом углу поля над оврагом. Там был уже готовый окоп полного профиля на двух человек, шагах в 5-6 от первых небольших сосенок леска; в двух шагах от окопа довольно крутой склон оврага и внизу шумят какие-то темные деревья (было уже совсем темно). Перед нами полная неизвестность.

Я поставил пулемет в ячейку, зарядил его, разложили противотанковые гранаты. Сначала все было хорошо. Мы тихо, стараясь не разговаривать (ведь "секрет") стояли в окопе, напряженно вглядываясь в темноту. Подул холодный ветер, пошел снег, сначала слабый, потом все сильнее и жестче - колющий. Мы начали коченеть в своих промокших от пота куртках да к тому же очень хотелось есть - ведь за весь день был только один привал с едой - тогда мы съели розданные нам утром куски копченой колбасы с черными сухарями. А вечером нужно было срочно занимать посты и покормить нас не успели. Только в час ночи (а начали мы дежурство часов в 6-7 вечера) пришел старшина и принес сухари с колбасой. Мы попросили сменить нас - замерзли. Он обещал привести смену. Как мы от него узнали, остальные секреты и посты, в том числе и в окопах метрах в 40-50-ти за нами, бойцов меняют каждые два часа. Он ушел, а смену так и не прислал. Примерно минут через сорок после ухода старшины мой напарник, сказав, что очень замерз, ушел тоже. Я остался один, слышал в темноте разговоры в окопе сзади - там явно регулярно производили смену. А я уже не мог стоять и прыгать в окопе - окоченел совсем. Вылез из окопа, оставил там пулемет и начал бегать вокруг, чтобы согреться. Столько шуму наделал, что ребята из охранения начали меня спрашивать, что случилось. Я им объяснил, что с вечера не меняли и я очень замерз. Они тоже обещали напомнить обо мне при смене.

Уже рассвело (около 8 ч. утра), и, несмотря на идущий снег можно было рассмотреть и овраг и окопы сзади меня. Ребята в них со мной переговаривались. Но никто ко мне не приходил, а я уже не мог спуститься в окопчик - так промерз. Часов в 10-11 я не мог больше стоять в этом так называемом секрете и пошел в блиндаж. Нашел заспанного командира роты Анно, который набросился на меня с руганью - как я мог покинуть пост. Назвал меня Мечиком, что для меня прозвучало как "предатель": "Идите, отдыхайте. Мы с вами еще разберемся".

На следующий день собрали комсомольцев роты и по требованию Анно меня отстранили от должности комсорга, а выбрали медсестру Наташу. Я даже не пытался оправдываться - чувствовал за собой вину. Все десять дней, которые мы находились в Воронках, прошли для меня как во сне: по-видимому, я был болен после той тяжелой ночи (16-17 часов на морозе), потому что очень плохи помню остальные события. Запомнился только поход в баню поселка около санатория Архангельское дней через шесть-семь после прихода в Воронки. Когда мы зашли в магазин рядом с баней, то увидели, что купить в магазине можно только шампанское и консервы «Крабы», остальное уже было по карточкам. Да, крабы тогда были таким деликатесом, что даже при ограниченном питании их не покупали.

18 ноября нас сменила строевая воинская часть и мы вернулись (тоже в пешем строю) в Москву - опять в помещение Института Кооперативной торговли. Сразу же по прибытии был вывешен приказ командира роты Анно, по которому за самовольный уход с поста (обстоятельства не были указаны) я наказывался арестом на 15 суток строгого режима содержания на гауптвахте. С меня сняли ремень, отобрали вещи из карманов и отконвоировали на первый этаж на гауптвахту. Из комнаты вынесли топчан с матрацем - при строгом режиме не разрешается пользоваться постелью днем, кормление - один раз в сутки, привлечение к работам вне камеры не допускается. На обед меня вели с конвоиром в столовую Пищевого института после окончания общего обеда. Из жалости ко мне официантки кормили меня "как на убой".

По-видимому, кто-то сообщил более высокому начальству, что произведено явное самоуправство. На третий день утром ко мне в камеру зашел незнакомый капитан, попросил рассказать, почему я нахожусь под арестом. Я ему подробно всё рассказал, он выслушал и ушел. Примерно через час мне принесли все мои вещи и освободили меня от наказания. Когда я поднялся в нашу "казарму", там уже висел приказ командира полка, по которому Анно был снят с должности командира роты и отозван в распоряжение штаба полка за превышение власти (командир роты мог выносить взыскание не более 5 суток простого ареста). Кроме того во время пребывания в Воронках были отмечены случаи пьянства Анно. Так Анно исчез из дивизии. Когда в августе 1942 года я вернулся из госпиталя, мне сказали, что Анно живет в Москве, но потом его не могли найти. Был назначен новый командир роты, кто, я уже не помню - в то время они часто менялись. Между прочим, мой напарник по "секрету”, несмотря на то, что покинул пост значительно раньше меня и после этого на пост не заступал, не понес никакого наказания и остался парторгом роты. У меня создалось впечатление, что Анно еще со школы, когда я был секретарем комсомольского бюро, затаил ко мне неприязнь (был он человеком глубоко аполитичным, недалеким, но честолюбивым и злым) и совершенно сознательно подверг меня испытанию.

Я выдержал 16 часов "пытки холодом" и ушел, когда "секрет" стал совершенно бессмысленным, так как в 40 метрах от поста была линия окопов с бойцами.

С Чудновским (моим напарником) с этого случая отношения явно испортились, я его старался не замечать и в разговоры вступал только по службе. Он плохо кончил: уже после моего ранения, в госпитале, мне рассказали, что Чудновский, который как мог избегал передовой, находясь или в штабе или в политотделе, когда его вместе с большой группой штабных работников направили на передовую, где полк понес большие потери (это было под деревней Дягилево), идти на передовую отказался и его застрелили свои же бойцы. Чудновский был случайным человеком и в партии и в батальоне, куда он попал далеко не добровольно.

Через несколько дней после возвращения из Воронков батальон перевели на новое место - в Химкинский рабочий поселок Северного речного порта. Мы вырыли в замерзшей земле за бараками поселка землянки с накатом из бревен, оборудовали их нарами и столами. По одной землянке на отделение. В клубе рабочего поселка у нас было караульное помещение: каждые шесть часов ходили в караул. Охраняли мы большое минное поле от противотанкового рва вдоль дороги на Левобережную (там теперь Беломорская улица) до деревни Химки (была такая). Особенно тщательно охранялись фугасы под Ленинградским шоссе. Наши посты стояли и у дровяного, угольного и соляного складов в речном порту. Дрова пытались воровать почти каждую ночь. Кроме караулов много занимались военной подготовкой. Особенно интенсивными эти занятия стали после 7-10 декабря, когда немцев погнали от Москвы, а нас перевели из землянок в бараки.

О начале нашего наступления мы узнали по залпам дальнобойных орудий, которые стояли на позициях у деревни Ховрино, невдалеке от наших землянок.

Прислали нам новых строевых командиров, заменили оружие на отечественные винтовки и пулеметы Дегтярева, правда, я позднее жалел, что не оставили шкодовский пулемет - работал он безотказно, и в пыли и в снегу, а пулеметы Дегтярева выпуска осени 1941 г. пришлось на фронте сразу сдать старшине, так как только попали в снег, тут же заржавели и перестали стрелять. Так же и винтовки пришлось заменять оружием довоенного выпуска, которое можно было узнать по медным деталям (хомутикам приклада). Через несколько месяцев завод восстановил довоенную технологию (и воронение) и оружие стало работать безотказно.

Нас одели в штатную военную форму и валенки (зима была морозная). Разрешили только под гимнастеркой носить теплую неформенную фуфайку или меховой жилет. Много внимания уделялось физической подготовке: походам на лыжах - ходили по лесу на Левобережной, по скатам крутого берега водохранилища и по бугристым карьерам Никольского кирпичного завода, где мы проводили учебные бои. Наш молодой командир взвода - лейтенант, побывавший в боях на Халхин-Голе, старался привить нам навыки фронтовой жизни.

Несмотря на строгие проверки документов на постах при выезде из Москвы, меня несколько раз навещала бабушка Мария Николаевна (приезжала на троллейбусе), из-за меня она осталась в Москве, когда все родственники эвакуировались. Бабушка все старалась чем-нибудь угостить, хотя и самой было нечего есть, раз - два и я ездил по увольнительной ее проведать - она жила на нашей квартире у стадиона "Динамо”. К Новому 1942 году я получил посылку от родителей из Самарканда - изюм и орехи, роздал всему отделению.

Можно было понять решение командования дать нам опытных, прошедших службу в армии командиров. Но подбор командиров отделений оказался очень неудачным. В то время как среди рядовых солдат у нас не было ни одного человека без среднего образования, многие окончили институты или учились в них, командирами были назначены малограмотные, уже в годах крестьяне, служившие в армии в конце двадцатых - начале тридцатых годов. Они знали строевую службу, но не больше. А культурный уровень был значительно ниже уровня рядовых. Контакта не получалось. Но таков был приказ и поэтому и нам и нашим очень толковым командирам взводов ничего не оставалось как мириться с таким положением, хотя конфликты случались далеко не мирные.

В конце января мы начали подготовку к отправке на фронт; отдали домой все лишние вещи, оставили в вещмешках только самое необходимое - смена белья, маскировочный халат, мыло и бритва, котелок, ложка, неприкосновенный запас (три больших черных сухаря).

За два дня до отъезда нам устроили смотр: около Ново-Ховрино построили полк, представили нам нового командира батальона - бывшего кавалериста, который команду "шагом марш" произносил не отрывисто, а протяжно, нараспев. Такие же смотры проходили и во всех других подразделениях дивизии, штаб 3-его полка размещался в Химкинском речном вокзале.

В начале февраля 1942 г. нас повезли на городском транспорте и автомашинах на Савеловский вокзал. Там стояли и грузились эшелоны. Меня и еще нескольких человек отправили на погрузку фуража в Лефортовские склады. Мы грузили на автомашины сено, овес и еще какие-то мешки. Машины уезжали, а мы оставались – ждали следующих. Еще оставалось не погруженным некоторое количество выделенного нам фуража, когда нам (осталось только двое) сказали, что больше машин не будет.

- А как же мы?

- Добирайтесь трамваем.

Мы бегом на трамвай и уже ночью приехали на Савёловский вокзал. Эшелонов нет, они ушли и с ними наши вещмешки. Побежали к военному коменданту вокзала:

- Где эшелоны?

- Не знаю, подождите утра, постараюсь узнать.

Уставшие от работы и беготни, мы легли на лавки-диваны (широкие, но жесткие) в зале ожидания, где никого не было, и сразу же заснули. Разбудил нас шум пришедшего утром народа. Пошли опять к коменданту:

- Вот только что мне сказали, что эталоны стоят в Ховрино - поспешите.

Мы очень быстро добрались на трамвае и грузовике до станции. Все пути, а их очень много, забиты эшелонами. Ходили, спрашивали, нашли вагоны, в которые грузили лошадей. Оказалось, что это наша дивизия - последний эшелон, остальные уже ушли. Нашлись знакомые, нам разрешили сесть в вагон-теплушку с дощатыми нарами, покрытыми сеном. Вскоре поезд тронулся и мы поехали к Бологое.

До Медведево (недалеко от Бологого) ехали почти без остановок, причем на перегонах видели перед своим составом еще два-три поезда: дистанция была минимальная. Перед станцией Медведево эшелон остановился посредине перегона - мы вылезли, так как впереди стояла вереница составов, а еще дальше, в стороне Бологого, был виден столб черного дыма - Бологое в это время бомбили. К счастью, наши эшелоны из-за низкой облачности немцы не заметили. Мы побежали вдоль насыпи, вещей у нас не было, так что успели пробежать эшелонов пять и, наконец, нашли свой батальон. А товарищи уже начали беспокоиться о нас - не отстали ли мы совсем.

Вскоре поезд двинулся, все составы повернули с ленинградского направления налево, в сторону Осташкова и проехав четыре перегона, наш эшелон остановился на ст. Баталино. Разгрузка заняла несколько минут - наш состав был только с пехотой: несколько десятков ручных пулеметов и у всех винтовки и лыжи.

На ночь (разгружались вечером) разместились в соседней деревне Рождество. Нам натопили бани, которые были около каждой избы, и мы помылись, покатались в снегу голышом, впервые я пользовался русской (с камнями и топкой по-черному) баней. Хозяева отнеслись к нам очень радушно.

Рано утром одели маскировочные белые халаты и отправились по наезженному саням большаку вдоль железной дороги. Сначала встали на лыжи (по требованию командира), но ничего не получилось: дорога накатана до блеска, лыжи разъезжаются, а по целине рядом с дорогой идти нельзя - снег под тонкой коркой рыхлый, его много, а лыжи узкие и длинные, проваливаются. Потащили лыжи в руках, так и шли с ними километров 30. А потом стали потихоньку их выбрасывать, благо на дороге их валялось много. Как видно шедшие впереди батальоны поступили так же. Прошли ст. Фирово, село Красуха, перешли по льду оз. Селигер около лодочной станции, преодолели крутые скользкие горы около дер. Мамоновщина. Здесь уже стали попадаться следы недавних боев - разбитые немецкие грузовики, орудия. В кустарнике увидели первого убитого немецкого солдата.

Все дороги зимой в этом озерно-болотном крае были проложены довольно условно по местам летних троп и гатей, только большак вдоль железной дороги до ст. Фирово и в сторону до с. Красуха был еще до нас наезжен. А дальше дорога определялась узким санным следом, утоптанным прошедшими перед нами подразделениями дивизии. Немцы, по-видимому, на захваченной территории поддерживали дороги (во всяком случае зимники) в хорошем состоянии, потому что позднее мы издалека видели проезжавшие на довольно больших скоростях автомашины и мотоциклы. Отсутствие дорог на нашей стороне очень мешало снабжению войск - немцы держали под обстрелом те немногочисленные большаки, которые подходили к фронту. Двигались по ним подводы как правило по ночам и медленно.

Уже смеркалось, когда нашу колонну вдруг остановили, не разрешили курить и разговаривать, а затем направили почти назад, вправо, оказалось, что пошли не той дорогой. Вышли вскоре к какой-то деревне, по-видимому, Василёвщине. Разместились мы в избах, большинству из которых были без хозяев. В основном деревни в этом районе были покинуты жителями еще осенью. Оставались только те, кто не был доволен советской властью. Но мы убедились воочию, как изменились их взгляды после того, как они побывали под немцами: не встретили мы таких жителей, которые бы ничего не потеряли. Как правило, немцы полностью разрушали их хозяйство: скотину отбирали, бани, погреба и сараи превращали в огневые точки, частично разрушая, почти все жилые постройки сжигали - сначала жгли, чтобы ночью было светло, незанятые ими дома, а при отступлении зажигали остальные. Вот только деревню, где мы остановились, они как-то обошли, сжечь не успели.

О жизни при немцах мне рассказывал паренек (лет 14) возница саней, перевозивший двух бойцов (в том числе меня) после ранения. Его семья в самый последний момент перед приходом гитлеровцев, спрятала корову и лошадь в лесу, в землянке, а некоторые припасы засыпали в погребе землей. А кто этого не сделал, остался без всего, а с некоторыми и расправились. Поэтому мы хозяйничали самостоятельно: топили русскую печь, пытались сварить найденную в подполе пшеницу или ячмень, но оно нам плохо удалось.

Утром следующего дня я пошел на реку за водой. Вдруг налетели самолеты, выстроились в круг над деревней и начали бомбить. Бомбы ложились где-то в стороне, и мне, привыкшему к бомбежкам в Москве, показалось это обычным. После некоторой остановки у сарая, я опять двинулся за водой. Но сзади из другого сарая раздался крик - "Не ходи, не нарушай маскировку". Как будто мой поход за водой, что-то мог подсказать летчикам. Ни никакие доводы не помогли, пригрозили стрелять, если пойду. Так и не понял, что за люди это кричали. Явно не москвичи. Может быть это были присланные к нам перед выездом из Москвы досрочно освобожденные из тюрем уголовники. Их было немного (человек 20 на батальон) - командование рассчитывало, что мы их перевоспитаем. И, действительно, часть из них (6-8 человек), особенно молодежь, сразу влилась в нашу компанию и вскоре ничем не отличалась от нас. Остальные, однако, были заняты какими-то своими темными делами, от нас они были далеки. Когда через несколько дней, во время нахождения в карауле, у меня пропал вещевой мешок из сарая, где мы тогда стояли, я подозревал только этих людей. Позже, когда начались сильные бои под д. Дягилево, они не хотели идти вместе со всеми в атаку и прятались в сугробах, но потом, в темноте, ползли по полю боя (невдалеке) и обшаривали сумки и карманы погибших наших товарищей. Да еще хвалились редкими тогда часами, другими вещами. Наши ребята не выдержали и не стали с ними церемониться: расстреливали за мародерство на месте.

Так вот о налете самолетов. Где-то вдали появилась пара наших истребителей - "чаек" и весь круг бомбардировщиков вдруг рассыпался и немцы бросились наутек. Только тогда мне удалось набрать и принести воды. Ещё раз в этот день прилетали самолеты, они прошли низко вдоль деревни и обстреляли весь ряд домов из пулеметов. Несколько человек было легко ранено. А от первого налета пострадал один дом, в котором размещался химвзвод - там было убито четыре человека.

В тот же день мы заметили транспортный немецкий самолет, который, пролетая над лесом, сбросил парашютиста километрах в 3-х от деревни. Срочно снарядили команду для прочесывания леса. Бойцов 18-20 на лыжах, в том числе и я, пошли по целине к опушке леса, до которой было метров 600- 800. Шли цепочкой по одной лыжне. Я шел где-то во второй половине группы. Вдруг раздался оглушительный взрыв и я полностью выключился из окружающего. Позже мне рассказали, что под моей лыжей взорвалась мина (по - видимому противопехотная шашка в деревянном корпусе, потому что впереди цепочки шел боец с миноискателем и ничего не заметил). Взрывом был тяжело ранен в ногу солдат нашей роты, за которым я шел. Меня закидало снегом, вся голова была залеплена комом черного снега, маскировочный халат спереди стал черным от копоти, а на лице было много деревянных заноз. И получил серьезную контузию и на два-три месяца потерял память (не помнил, что было до взрыва). Долго еще чувствовал некоторую неуверенность в движениях.

Группа тут же вернулась в деревню. Меня на руках дотащили и положили в избе, дня два я приходил в себя. Потом стали посылать связным в боевое охранение километрах в двух от деревни у реки Шеберихи. По льду реки под прикрытием ее крутых берегов я на лыжах бегал в это охранение несколько раз. Однажды ночью немцы забросали лыжню в узком месте реки лыжами (мы потом их перетащили к себе - это были хорошие широкие финские лыжи) - их было много. Чтобы пройти это место и не упасть на груде лыж, пришлось взять вправо и немного подняться по откосу берега. Тут же я был обстрелян из автомата с левого берега. Лег, спрятался за сугроб и увидел, что кто-то стреляет с дерева, метрах в 150-200 от меня. Я выстрелил туда из винтовки, получил ответную очередь из автомата, потом белофинн (это был явно финн – «кукушка») спрыгнул с дерева встал на лыжи и побежал быстро без палок зигзагом к лесу. Я стрелял еще, но не попал. После этого разобрал завал, чтобы освободить лыжню и вернулся с лыжами в роту. Бегать после этого случая стали вдвоем.

После прихода в д.Павлово мы получали очень ограниченное питание, поэтому когда нашли в подполе мешок зерна, то решили сварить кашу. Залили зерно водой в чугуне и поставили в русскую печь. Четыре часа кипела вода в чугуне, но зерно так и осталось жестким. Потом где-то раздобыли немного муки и роздали ее всем, потому что уже нужно было уходить. На следующий день мы пекли из этой муки лепешки на костре - на саперных лопатках. Ели с удовольствием, хотя в них было много грязи (но в огне все стерилизовалось). В эти дни мы видели в Павлове легкий танк и дивизион "Катюш" (тогда эти машины, сверху закрытые брезентом были для нас загадкой), но в действии я их не видел.

Наконец уже в двадцатых числах февраля наше пребывание в Василёвщине закончилось и нас перебросили к дер. Beликуши, где завязались тяжелые бои за овладение этой и еще двумя соседними деревнями (Островня и Дягилево), которые были защищены снежно-ледяными валами и дотами. Через этот узел трех деревень (разделенных двумя сливающимися реками) проходила важная дорога немцев, связывавшая основную группировку окруженной 16-ой армии с районным центром Молвотицы.

До этого с ходу наша дивизия освободила 13 деревень, а здесь застряла. Первый полк дивизии никак не мог преодолеть примерно километровое открытое пространство между лесом и деревней с уклоном в сторону деревни Великуши, огонь немцев не давал поднять голову на этом снежном поле ни днем ни ночью. Сначала и наш 3-ий полк включился в дуэль с большого расстояния, но на следующий день нас отвели в хутор Бутылкино, а оттуда ночью сначала по льду реки, а потом густым сосновым лесом провели в тыл немцам к дер. Дягилево со стороны почти противоположной направлению атаки 1-ого полка.

Во время этого ночного перехода со мной случился казус. Нас предупредили, чтобы мы шли чрезвычайно тихо, без курения, ничем не выдавая своего присутствия. На одной из остановок для отдыха мы наткнулись сначала на убитого немца (как видно он был в карауле на этой тропе), а потом невдалеке я подобрал какой то чудной пистолет, такого никогда не видел. Еще сохранялась нарушение координации движений после контузии и, рассматривая со всех сторон этот пистолет, я на что-то нажал. Раздался выстрел, рядом с моей головой просвистела и низко над лесом пронеслась красная ракета. Я даже сразу не понял, что выстрелил "мой" пистолет, который сказался заряженной ракетницей. Как не попал ракетой в лицо - ведь только что заглядывал в дуло. Немедленно - закинул эту находку в кусты, а тут уже бежит старшина:

- Кто стрелял?

Я смолчал, а другие тоже - или не поняли, откуда выстрел, или не хотели меня выдавать (об этом случае мы больше не вспоминали). На мое счастье эта ракета никакого переполоха у врага не вызвала. А ведь меня могли обвинить в предательстве.

Мы пришли на место, сначала остановились в глубине леса, разобрались по взводам, а потом начали медленно цепью продвигаться к видневшейся опушке. Немцы нас не ждали: и деревня и поле перед ней были в темноте. Уже подошли к кустам у опушки, когда над лесом протарахтел наш самолет У-2 - уж очень знакомым был звук его мотора. Летел он низко, укрываясь лесом от немецких зенитчиков. И вдруг справа с довольно близкого от нас (метров 20-30) дерева раздалась автоматная очередь и трассирующие пули (только немцы их применяли) полетели в сторону шума самолета. Значит нас немецкий "кукушка" не заметил и мы могли тут же его ликвидировать. Но последовал приказ всем отойти назад. В это время кто-то из наших выстрелил (может быть тоже случайно) и сразу же из деревни начался интенсивный минометный и пулеметный обстрел леса. Человека два были ранены, в том числе молодой парень Волин из батальона Ленинградского района (Октябрьский и Ленинградский батальоны были при формировании полка слиты). Он получил ранение осколком в кисть руки и от неожиданности вскочил и стал кричать "Мама!" Его уложили в снег, успокоили, перевязали и отправили в тыл. В дальнейшем он оказался единственным нашим товарищем из пехоты, которого я встретил в Москве. Других знакомых по этим боям москвичей я после возвращения из госпиталя и по сей день в Москве не встречал. А ведь почти все бойцы были москвичами. Знакомые по октябрю-ноябрю 1941 г. среди ветеранов есть, но они потом были переведены в другие подразделения и в феврале-марте 1942 не 6ыли рядом.

В это первое утро пребывания в лесу мы так и не вышли на опушку. Только с наступлением сумерек 27 февраля мы опять стали продвигаться туда и окопались. На самые передние позиции под первыми кустами были выдвинуты станковые пулеметы (Максимы), а за ними располагалась сплошная цепь стрелков. И пулеметные расчеты и стрелки защитились толстым валом плотного промерзшего снега, поработали саперными лопатками. С рассветом немцы обнаружили изменения на опушке и начали нас обстреливать из деревни, пулеметчики засекли по трассам огневые точки врага, которые располагались в бревенчатых сараях и баньках по краю деревни. В этих сараях были сломаны внутренние (к деревне) стены, а в наружных частично выбиты бревна, чтобы образовать амбразуры. Стены были засыпаны землей, снегом и облиты водой, там располагались пулеметы, легкие 45 мм пушки и автоматчики.

Как только наши пулеметчики открыли по амбразурам ответный огонь, немцы начали обстреливать их позиции из пушек. Стрельба велась такими разрывными снарядами, которые взрывались при попадании в мелкие ветки кустарников и деревьев. Били не по самому пулемету, а по кусту над ним. И на моих глазах в нескольких метрах впереди было выведено из строя полностью два расчета, по 3 человека в каждом. Пулеметы остались целыми, так как осколки мелкие, но их много и люди получали тяжелые ранения или погибали. Пришлось срочно отвести пулеметы назад и изменить их расстановку в разрывах цепи стрелков.

В перестрелке прошел весь день. Мы как будто изучили огневые точки врага и ночью решили выдвинуться вперед к деревне. Немцы с наступлением темноты зажгли в деревне несколько домов и периодически пускали над нашими головами осветительные ракеты. Ракеты надолго повисали и освещали поле как днем. Тем не менее выдвижение началось: командиры взводов с группами бойцов начали проделывать в снегу глубокие траншеи в направлении деревни, чтобы потом по ним продвигаться большими силами. Когда они были от леса метрах в 150-200 (а до деревни от леса было примерно 700-800 м) вдруг справа почти из под леса ''заговорил'' дот. Мы его принимали за снежный холмик. А там с двух сторон открылись глубокие амбразуры и начался обстрел нашего передового отряда из крупнокалиберного пулемета и автоматов. Огонь велся почти сзади, а бойцы отсюда обстрела не ждали и были на виду у гитлеровцев, да к и тому же крупнокалиберные пули снег пробивали, а не рикошетировали как автоматные. Мы из леса пытались обстреливать дот, но он был очень хорошо защищен и из деревни начался артиллерийский, минометный и пулеметный огонь, который прижал нас к земле. Начались потери и в лесу, а те, кто выполз на поле, не подавали признаков жизни, рядом со мной была ранена наш санинструктор Таня, красивая девушка - ей осколком срезало кончик носа.

Чуть позже, когда огонь несколько утих, и стало темнее, так как дома в деревне догорали, вернулись несколько человек из передовой группы, они сказали, что большинство из наших товарищей убиты. Погибли оба лейтенанта – халхин-головца, командиры взводов, погиб наш самый маленький (по росту) боец Костя Смирнов, парень с перерезанным в детстве сенокосилкой сухожильем ноги, который пошел добровольно в армию, несмотря на боль в ноге и уговоры врачей. Погибло еще несколько крепких парней только потому, что рота находившаяся справа от нас, не удосужилась проверить, что это за холм впереди него метрах в 50. Этот дот ликвидировали только через несколько дней, он еще не раз доставлял нам неприятности.

После того, как стала ясна судьба передового отряда, батальон отвели вглубь леса на переформирование. А вот здесь- то показали прыть уголовники, они поползли мародерствовать: было темно и немцы не стреляли.

На утро следующего дня мы опять заняли опушку в ожидании приказа начинать наступление. Между прочим, с момента ухода из деревни Бутылкино мы никакой еды не получали, только было разрешено съесть НЗ, которого у меня не было - его стащили вместе с мешком. Но в этот день меня послали с донесением в штаб полка в Бутылкино и, пока я там дожидался ответа, наш старшина принес мне котелок каши и сухари, так что я кое-что прихватил для друзей. Когда часа через три вернулся к своим, обнаружил какое-то напряженное состояние в батальоне: в глубине леса бушевал командир-кавалерист, кричал: « сволочи, предатели, вперед!» и размахивал пистолетом. Правда, он никуда сам не двигался, а вокруг него было довольно пусто: несколько санитарок, обрабатывавших раненых, и штабные работники. Я прошёл и приполз в роту, она все также находилась на опушке. Ребята рассказали, что незадолго до этого передали команду начать атаку. Несколько десятков человек выползли в проделанные раньше проходы, а дот опять "заговорил" и только благодаря оставшимся в проходах трупам, за которыми можно было укрыться, удалось избежать больших потерь и под прикрытием мощного огня по доту наши бойцы вернулись в окопы. А кавалерист, ничего не видя, только получив сообщение об отходе, кричал на добросовестных и преданных людей, которые практически лезли с голыми руками на совершенно не обработанные позиции врага. Сам был виноват в гибели десятков добровольцев, боялся за свою "шкуру", а угрожал. Как видно у кого-то лопнуло терпение и командир батальона вдруг умолк, погиб от «шальной пули».

Командование принял на себя комиссар батальона, которого мы все время видели рядом и очень уважали, первое, что было сделано после этой смены руководства - был ликвидирован дот. К нему незаметно подобралась группа бойцов и за6росала амбразуры гранатами и засыпала их комками мерзлой земли.

Теперь можно было начинать атаку, но огонь из деревни был очень силен, особенно огонь не давал возможности двигаться на ближней к деревне половине поля, так как деревня стояла у реки, и поле в ее сторону имело ощутимый уклон. А в сторону леса этот уклон сглаживался, даже в центре поля было мертвое от обзора из деревни пространство. Вот до этого рубежа мы довели начатые раньше траншеи и проделали между ними новые, подготавливая массовую атаку деревни. Работали двое суток и днем и, особенно, ночью, несмотря на горящие в деревне все новые избы. Потом было приказано всем с поля отойти. С утра 2 марта начался артиллерийский обстрел деревни, стреляла как видно по этому участку одна пушка. Стреляла редко, еще реже попадая в цель, так как стояла она за лесом. Но все-таки настроение измотанных в непрерывных боях солдат поднялось и явно ослаб огонь врага.

С наступлением сумерек весь полк перешел в наступление, к этому времени были собраны все резервы из личного состава полка и направлены на передовую. Мы ползли вперед по всем заготовленным траншеям. Почти беспрепятственно доползли до воронок от разрывов наших снарядов метрах в 150 от деревни и начали в них накапливаться для последнего броска. Нашей ротой командовал политрук Скачков. Я и Геннадий Моисеев (молодой рабочий завода имени Авиахима) поползли по указанию командира вперед, чтобы как только наши начнут продвижение к деревне, подавить гранатами точки сопротивления немцев. Мы подползли к снежно-ледяному валу метров на 20-30, так что из-за него нам не было видно самой деревни. Подползли, окапались и начали ждать штурма. Только потом мне стало ясно, что шли мы на верную смерть, так как вал был минирован.

Прошел, вероятно, час. Не было слышно ни каких выстрелов. В деревне что-то слабо горело. Нам было видно какое-то движение в той воронке, которую мы оставили. Несколько раз крикнули своим, спрашивая, когда начнут, ответа не получили, полежали еще немного и решили вернуться в воронку. В ней оказались двое убитых, в том числе политрук и тяжело раненный боец нашего взвода - главный энергетик подмосковной электростанции Чепурной, уже пожилой, очень умный и доброжелательный человек. Он был ранен, как видно, в позвоночник, потому что любое движение доставляло ему нестерпимую боль, он нам рассказал, что неожиданно прямым попаданием в сердце был убит Скачков.

В это время почему-то начали отход бойцы соседних рот. Как я теперь понимаю, немцы начали просачиваться в наш тыл (лес) справа по опушке, а наши главные силы были далеко в поле у деревни, и тогда наша рота тоже вынуждена была отходить.

Чепурной был ранен до этих событий, его втащили в воронку, а при отходе обещали прислать санитаров. Скачкова оставили, даже не взяв у него документов. Я собрал около воронки несколько винтовок (с медными хомутиками, которые стреляли безотказно), взял пустой автомат ППШ Скачкова - единственный не только в роте, вытащил документы из карманов политрука (партбилет, удостоверение), оставил только капсулу с фамилией и адресом.

Мы с Моисеевым решили тащить Чепурного с собой, расстегнули его шинель, как могли утеплили его (было очень холодно - больше 30° мороза) и за отвороты шинели с двух сторон потащили его волоком. Но траншея была узкая, только на одного человека, а снег жесткий, смерзшийся, поэтому мы вынуждены были ползти в открытую по целине. Хотя огонь немцев перед этим был слабым, нас обстреливали довольно часто. Мой черный, прокопчённый взрывом мины маскхалат был хорошо виден на снегу, да и на поле остались только мы. Сначала при обстреле скрывались в траншее, выжидали, потом пытались изменить способ буксировки - толкали впереди себя или тянули за воротник шинели спереди. Но Чепурной молил его оставить, так как боль при этом была невыносимой. Опять попытались тащить за отвороты - огонь в нашу сторону усилился. Гена совсем выдохся и пополз вперёд один. Попробовал я тащить Чепурного в одиночку, пятясь назад, но не получись - сил не хватало. Ничего не оставалось делать, как застегнуть шинель Чепурного и тоже сказать, что пришлем санитаров, оттянули мы его от воронки метров на 150. Генка в это время крикнул мне, что ранен в руку. Я как мог быстрее пополз за ним, но автоматные очереди стали все чаще накрывать меня. Спасали плотный снег и трупы наших товарищей, за которые я прятался, затаиваясь. Как я узнал значительно позднее, в этом бою после артподготовки начался штурм узла немцев сразу с двух сторон и наиболее сильным он был от Великуши. Немцы, по видимому, надеясь на минные поля вокруг деревень почти все силы перебросили в Великуши и сумели отбить атаку, а потом вернули часть солдат в Дягилево и тогда огонь в нашу сторону усилился, опять вспыхнули дома стало светло и немцы не жалели патронов, обстреливая каждый подозрительный предмет. А я был обвешан винтовками, и было видно, когда я двигался. Спрятавшись за один из трупов, вдруг услышал храп спящего человека. Потрогал тело рядом - явно мертвое, уже застывшее. Покрутил головой, убедился, что спит солдат на соседней дорожке метрах в 3-х от меня, еще головой в сторону деревни. Заснул после стольких бессонных ночей, когда остановилось наступление. Спал видимо тихо, когда наши отходили, а потом захрапел. Попытался дотянуться до него винтовкой со штыком - не достал. Тогда я прыгнул из траншеи на целину, чтобы добраться до него, и тут же получил сильный удар в ногу и спину, скатился обратно в траншею и пополз вперед. Правая нога при движении очень болела и совсем отнялась левая рука. Я был ранен буквально за несколько метров до ”мертвой зоны”, на самом гребне. Как только отполз, стало чуть легче, так как пули уже не доставали, да и сам я был в тени, а не на свет. Я пополз как только мог быстрее к лесу. Никого живого вокруг нет. На ремнях через плечо у меня несколько винтовок, на шее автомат. Подползаю к лесу и вдруг вижу "струйки” трассирующих пуль, отчетливо вижу откуда они начинаются: слева метрах в ста на опушке. Явно немцы уже заняли опушку - это были лыжники отсекающего отряда. Справа совсем темно - я пополз туда, но когда проползал около куста, уже в некоторой глубине леса, задел за его ветки штыком, посыпался снег. Немцы сразу открыли огонь по кусту, но под ним был сугроб (кто-то видно раньше лежал здесь) и в меня не попали, но я приготовился к худшему: вдруг лыжники начнут искать причину шума. Сбросил варежки, вытащил гранату, с большим трудом одной рукой взвел ее, и снял шапку, чтобы этой гранатой без оборонительного чехла можно было бы покончить с собой, полежал минут десять, все успокоилось. Снял штык с веток и опять пополз в глубь леса. Варежки и шапку я забыл под кустом, гранату взведенную так и держал в руке.

Полз долго, никого не встречая, и начал терять силы, вдруг впереди услышал русский говор. Крикнул. Замолчали. Я опять пополз и закричал. Никто не откликнулся. Потом опять заговорили - один голос знакомый, командира пулеметного взвода. Оказалось, что при отходе пулеметчики не могли сразу утащить один станковый пулемет, было много раненых, и за ним пришлось вернуться. Я зову по имени, прошу помочь. «Ползи сюда!», а у меня и сил уже нет, но все-таки пополз. Он (забыл фамилию, возможно младший сержант Яузов) тоже идет навстречу.

- А, это ты, Димка!

Я ему сказал, что ранен, очень ослаб и мне нужна помощь.

- Сейчас пришлю

И действительно, довольно быстро пришла санинструктор Аня, сняла с меня винтовки, отдала ребятам гранату и потащила меня на волокуше. Уже начинался рассвет, здесь я потерял сознание, правда перед этим успел сказать о Чепурном и о документах, о Скачкове. Только проблесками помню, как перевязывали ногу вместе с валенком (сильный мороз не давал возможности срезать валенок). Потом погрузили на большую волокушу в собачьей упряжке и увезли через Бутылкино в полковой медпункт, там разрезали валенок, обработали и забинтовали раненую ногу и приготовили к дальнейшей эвакуации. Я попросил поесть, но мне сказали, что это медпункт 2-го полка, а я из третьего и питания на меня они не получали. Повезли на санях с лошадью по несколько человек в каждых (шел небольшой обоз) в медсанбат. Там опять осмотрели ногу, начали раздевать и обнаружили еще одну рану на спине, меня посадили, чтобы обработать ее, но я сразу потерял сознание (от большой потери крови) и очнулся только, когда укладывал в сани для переброски дальше. Я опять остался без еды. А в следующем полевом госпитале еды не было вовсе. Там несколько дней раненые получали только жидкий супчик из горохового концентрата и какой-то комок из жмыхов. В течение полутора месяцев нас перевозили из одного полевого госпиталя (деревни) в другой. Сначала везли в сторону ст. Пено, но ее разбомбили и нас направили вдоль линии фронта на Валдай. И всюду было плохо с питанием.

У меня обнаружили раздробленные кости голеностопного сустава и наложили на ногу гипсовый сапог, от потери крови я не мог поднимать голову, даже на подушку. Были поморожены пальцы рук и ног и уши, а коленку левой, здоровой, я стёр до кости пока полз. Сначала было очень трудно: ходячих больных нет, санитар один на несколько изб. А сам я тоже беспомощный. Мне еще хорошо, я не был привязан к постели, мог ползти по полу, хотя и терял по дороге сознание. А другие были с большим гипсом и растяжками бедра, позвоночника - лежали неподвижно с грузом за спинкой кровати, им было совсем плохо.

Пока мы "гостили” на освобожденной от немцев территории, крестьяне из деревень, которые были превращены в полевые госпитали, очень хорошо к нам относились. Но когда через полмесяца оказались в незанятых немцами деревнях, дважды нам попадались хозяева домов, смотревших на нас со злобой. Мы им платили тем же, хотя и были беспомощны. Как я уже писал, только те, кто побывал под немцами, убеждались, что их надежды на лучшую жизнь быстро улетучивались.

Все время пребывания в армии, несмотря на огромные трудности и почему то особенно застрявшие в памяти некоторые отрицательные моменты нашей армейской и госпитальной жизни, у всех моих товарищей и у меня самого было наполнено острейшим сознанием патриотического долга, постоянным желанием сделать больше и лучше для общего дела. При этом совершенно отсутствовало чувство самосохранения. Это не значит, что мы сами лезли под пули, мы делали все, чтобы от них защитится в тех условиях, в которых находились. При этом не теряли оптимизма, в минуты отдыха улыбались и старались приободрить уставших.

После ранения, когда был в Москве и уже не имел шансов попасть на фронт через мед. комиссию, я, также как и многие фронтовики, оказавшиеся в моем положении, пытался устроиться хотя бы на политработу или какую-то еще, близкую к фронту.

В госпиталях с. Большое Городно, Валдая, Ярославля, Арзамаса, Мурома, Казани и Васильево (под Казанью) я находился до 31 июля 1942 г. За это время состояние раны на ноге то ухудшалось (в Ярославле начиналась гангрена), то опять улучшалось, но рана не закрывалась, постоянно выходили из нее осколки кости. В Васильеве госпиталь оказался московским и я уговорил врача отпустить меня на долечивание в Москву, тем более, что госпиталь из-за событий под Сталинградом готовился к эвакуации в более глубокий тыл. Уехал я на костылях в набитом до предела вагоне, где с трудом нашли место сесть.

В Москве мне сразу предложили дело - райком комсомола направил на краткосрочные курсы политучебы, в которых при очень хорошем преподавательском составе и прекрасных по тому времени условиях (питание, общежитие и т.п.) готовили актив для работы как в тылу, так и на фронте. Занятия проходили по 10-11 часов в день, в конце курса были серьезные зачеты, помимо знаний, мне это дало и солидную материальную помощь: кормили нас без карточек и бесплатно и проезд по городу был бесплатный.

После курсов работал три месяца инструктором Тимирязевского райкома комсомола. То, что я был фронтовиком, очень помогало мне в этой работе, легче было разговаривать с руководящими товарищами на заводах и с представителями подшефных воинских частей, которые все время обращались в райком за помощью.

Но кончился отпуск из армии по болезни и меня опять призвали (при открытой ране), правда для «работы в тылу и без физической нагрузке на сидячей работе». Работал писарем в Военно-пересыльном пункте, нужно было провести инвентаризацию в конце года. А после этого опять комиссия, опять военкомом демобилизован из армии, но направлен на работу в УНКВД Московской области на правах вольнонаемного. Восемь месяцев работал в отделе кадров старшим инспектором, а потом воспользовался правом вольнонаемного и восстановил свои документы в институте. Уволился и с октября 1943 г. и начал учиться на дневном отделении в МАИ.

06.12.1992 г. Покаржевский Д.П.

ВОЕННОМУ КОМИССАРУ ДЕМЯНСКОГО И МАРЁВСКОГО РАЙОНОВ

Мы с Вами знакомы по поездке С.Л. Иофина и работников завода им. Хруничева осенью 2003 года. Ничуть не умаляя огромной работы Станислава Леонидовича по увековечиванию памяти погибших ополченцев 130-ой стрелковой дивизии и Вашей помощи в этой колоссальной работе, я хочу дополнить сведения о боях и потерях рассказом о боевых делах и утратах 3-го (664-го) полка 130-ой дивизии, которые и в воспоминаниях, и в документах, и в мемориалах нашли мало отражения.

664-ый полк отправлялся на фронт вместе с двумя другими, но в последний момент, уже на Савеловском вокзале получил приказ помочь артиллерийскому дивизиону с его конной тягой получением и погрузкой фуража, лошадей и артиллерии. Это задержало эшелоны полка - они поехали по еще не полностью восстановленной Октябрьской дорогой, да к тому-же задержались под Бологим из-за сильной бомбардировки ж/д узла (но, к счастью, под густым дымом пожаров не заметили). Разгружались мы на станциях от Фирово до Баталино (в направление на Осташков). А дальше следовали пешим порядком через Kpacyxу, Мамоновщину и вышли примерно 23 февраля на Мамоновщину, правее основных сил дивизии. Третий батальон отвели в боевое охранение по рубежу реки Шебериха ближе к занятым немцами Молвотицами. После попытки принять участие в боях за Великушу и Дягилево с юга, третий батальон 664 полка (в основном сформированный из бойцов рабочего батальона бывшего Октябрьского района в школе №211 и добровольцев, которые отличались от ополченцев тем, что не знали друг друга, так как приходили без предварительной организации) ночью переправили по льду р. Щебериха и по глухому лесу (при этом сняли немецкий секрет) в тыл к немцам, для атаки со стороны Молвотиц (т.е. с востока). От опушки леса до ледяного вала деревни Дягилево было метров 600. Справа за снежным валом отчетливо виднелась оживлённая дорога от Великуши на Молвотицы. Нас, после неудачного выстрела с нашей стороны, заметили и заставили шквальным минометным огнем уйти вглубь леса. Только на следующий вечер нам удалось закрепиться на опушке, непрерывно освещаемой ракетами и горящими домами. Перед кустами поставили станковые пулеметы ("Максимы"), а за кустами пехоту с винтовками и редкими ручными пулеметами, которые после первых очередей в глубоком снегу отказали. Как только утром 27 февраля под прикрытием огня станковых пулемётов пехота начала выдвигаться по вырываемым в глубоком снегу при движении траншеям на поле, пулеметы были подавлены огнем 45 мм пушек из дзотов (бань деревни). Почти все пулемётные расчёты были выведены из строя (большинство убиты). Хотя сами пулемёты не пострадали и были оттащены в лес. Движение пехоты продолжалось. Тогда «заговорили» крупнокалиберные пулеметы гитлеровцев из заснеженных ДЗ0Тов, находившихся рядом с нашей опушкой. Почти все бойцы, которые были в поле и рассчитывали на прикрытие снегом прорытой ими траншеи были убиты. Это было 27 февраля. Мы прервали наступление, но утром узнали, что переданные нам "на воспитание" еще в Москве досрочно освобожденные уголовники лазили ночью по карманам и мешкам убитых и хвалились перед нами всякими ценными вещами (у самого меня вещевой мешок с сапогами и "НЗ" и др. был украден еще до похода в тыл). На следующий вечер командир батальона (мобилизованный кавалерист 1929г. службы) отдал команду (сидя глубоко в лесу) наступать. А ничего не было сделано, чтобы ликвидировать ДЗОТ. Комбат орал на весь лес, матерился, пока его не убила «шальная» пуля. Командование принял комиссар батальона, послал группу на подавление ДЗОТа, пехота начала движение, но комиссара ранило и оно остановилось. Пулеметы немцев заменил интенсивный минометный огонь. Так мы лежали до дня 2-го марта. В этот день сильное давление на немцев было с юга на Великушу, нас поддержала из - за леса пушка. Первый снаряд упал с недолетом на поле, а второй попал в деревню. Немцы перебросили основные силы к деревне Великуша, а мы в это время доползли до нашей воронки и начали в ней накапливаться. Я с Геннадием Моисеевым, рабочим 30-го завода, дополз до ледяного вала деревни и хотели рывком сделать проход для остальных. Но там у воронки что то замедлилось. Когда мы через минут 30-40 вернулись обратно в воронку, обнаружили убитого политрука роты, еще убитого бойца и тяжело раненного пожилого добровольца Чепурного (он был до эвакуации гл. электриком Каширской электростанции). Я взял у всех документы, снял петлицы с политрука (Скачков его фамилия) и мы с Геннадием пытались тащить (волоком за отвороты шинели) Чепурного. Но он кричал, чтобы не трогали его, потому что ранен был в позвоночник. А мы были на краях траншей и нас сильно обстреливали (атака на Великуши была отбита). Моисеев уполз вперед и крикнул, что ранен в руку. Я как мог «запаковал» Чепурного и тоже пополз к лесу. На мне было несколько винтовок довоенного выпуска и ППШ (пустой) политрука. На соседней дорожке я услышал храп спящего бойца, еще головой к деревне. Пытался его разбудить, но меня подбросило двумя пулями (в ногу и лопатку) и я как мог, волоча правую ногу и левую руку пополз к лесу, опушка и поле были отрезаны со стороны дороги от леса автоматчиками - это было видно по трассам пуль. Я, как видно, выползал с поля последним, немцы стреляли в сторону леса и меня не видели. А вот Моисеев, который мне что-то сначала кричал, наверное попал под пули, потому что его больше никто не видел. Штыком одной из винтовок, я задел за куст и посыпался снег. Ближайший ко мне немец - автоматчик это услышал и обстрелял куст, меня спас большой сугроб, пули его не пробили и я через некоторое время пополз вглубь леса. Полз очень долго, пока не наткнулся на голос знакомого командира пулеметчиков младшего сержанта Яузова. Он прислал санитаров, я отдал кому-то документы убитых и винтовки и потерял сознание. Увезли меня на волокуше за собакой - это я еще видел. В госпитале в Ярославле в мае 1942 г. я узнал от наших позднее раненных ополченцев, что Дягилево взяли всем полком (т.е. что от него осталось), но за два дня немцы все наши трупы обобрали и никаких могил не оставили. Поэтому никто из 3-го батальона 664 полка, участвовавших в этих боях в числе убитых не числится. Я их не нашел даже в начальных списках батальона. Все «без вести пропали». Документы которые я собрал и кому-то из наших передал пропали тоже. Поэтому я считаю своим долгом добиться установления мемориального камня на окраине бывшей деревни Дягилево в сторону заросшего кустарником поля (за ним виден большой лес). Я очень прошу Вас найти в окрестностях Молвотиц большой валун или осколок на котором можно было бы прикрепить доску из чугуна или плиты гранита с поминальной надписью.

Как Вы на это смотрите? Текст на доске я постараюсь согласовать с Иофиным.

Р.S. Первый набор батальона (как теперь представляется, он состоял в основном из "белобилетников" - я тоже был таким, и пожилых добровольцев, отказавшихся от увольнения или работы в штабе). Да и почти весь состав полка, собранный к последнему бою за Дягилево в лесу под Молвотицами, погиб или выбыл на долгое время главным образом в Ваших местах. Это я утверждаю, потому что около 90 % ополченцев были москвичи. А я с августа I942 r. до сего времени встретил в Москве только одного бойца, раненного в первой перестрелке 25 февраля и нескольких пулеметчиков с завода №32, которые выбыли из полка 27 февраля при обстреле их снарядами из 45 мм пушек.

Покаржевский Дмитрий Петрович, солдат З-его взвода, 3-ей роты, 3-его батальона ,(3-го) 664 полка, 130 стрелковой дивизии. В батальоне с 14 октября 1941 года. 1923 года рождения.

Р.S.2 Местные жители сообщили С.Л. Иофину, что весной 1941 г. после таяния части снега на поле, пришлось срочно свозить трупы ко рву и затем его засыпать. Где находится этот ров и можно ли сейчас там найти какие-либо предметы, определяющие имена и фамилии убитых - неизвестно, и думаю, что немецких трупов там не было: немцы старались быстро хоронить своих солдат, время (два дня) для этого у них было, да и на поле под Дягилево они не выползали.

Воспоминания

Бычков Лев Николаевич

В дни обороны Москвы штаб и политотдел 3-ой Московской коммунистической дивизии, образовавшейся из добровольческих коммунистических рабочих батальонов, размещался в Чапаевском переулке на Ленинградском шоссе, в здании школы.

На первом этаже находились командование и штаб дивизии, руководимые командиром дивизии полковником Н.П. Анисимовым, комиссаром дивизии - полковым комиссаром А. Лазаревым и начальником штаба полковником Зеликом.

Политотдел дивизии и редакция дивизионной газеты "На защите Москвы" располагались на втором этаже здания. Здесь, в одном из школьных классов помещался кабинет начальника политотдела, батальонного комиссара К.А. Бирюкова, здесь же работал помощник начподива по комсомолу младший политрук К. Силохин. Рядом, в другом классе размещались партийная комиссия и инструктора по организационно-партийной работе.

В классах и коридорах было постоянно много бойцов из батальонов, вступавших в ряды Коммунистической партии. Здесь же происходил инструктаж политработников полков, батальонов и рот. Поздними вечерами и ночью здесь собирались все работники политотдела дивизии и слушали читаемые К.А. Бирюковым оперативные сводки.

Положение на фронте под Москвой в октябре-ноябре 1941 года становилось все более напряженным. Помню, в ноябре в классы притащили несколько ящиков гранат - чтобы было чем встретить врага на случай прорыва по Волоколамскому шоссе и в районе Химок.

Части дивизии в то время стояли по линии канала Москва-Волга, Передовые, разведывательные группы бойцов дивизии имели столкновение с разведывательными частями немецко-фашистских войск в районе Крюково-Химки.

Политотдел дивизии проводил большую партийно-политическую роботу среди бойцов дивизии, используя те большие квалифицированные силы, которые имелись в его распоряжении. Среди инструкторов выделялись старший инструктор политотдела Анна Федоровна Жидкова - кандидат философских наук, пришедшая добровольцем в ряды коммунистического батальона. С простым и открытым лицом, чуткая и внимательная, она вносила особую теплоту в отношениях с товарищами. Впоследствии, на Северо-Западном фронте, во время одного из первых боев Анна Жидкова была убита гитлеровцами. За свою боевую деятельность отважная коммунистка А.Ф. Жидкова была посмертно награждена орденом Красного Знамени.

Инструкторами политотдела дивизии работали также тов. Ханчин (он занимался уже в то время сбором материалов к истории коммунистических батальонов), А.А. Полетаев, Тигран Ходжаев; некоторое время работал И.Д. Лаптев.

Инструкторами политотдела были разработаны подробные тезисы для проведения политических занятий с бойцами, напечатанные впоследствии в виде листовок и распространенные по частям. При политотделе была создана лекторская группа (в нее входили т.т. Войтинский, Козловский, Партигул и др.) которая читала доклады и лекции в частях и подразделениях дивизии.

Большую партийно-политическую работу вели старший инструктор политотдела по пропаганде тов. Е.Г. Коцен, секретарь парткомиссии тов. Мелицев и секретарь подива веселый и приветливей тов. Ив. Пантелеев.

Здесь же, В школе работала редакция дивизионной газеты «На защите Москвы» впоследствии (с выездом дивизии на фронт) переименованная в газету "Вперед на Запад!"

Редактор дивизионной газеты, писатель П.Л. Петров-Соколовский, зам.редактора тов. Кораковский и сотрудники редакции Т.Т. Четыркин и Неволина, опираясь на актив военкоров, выпускали номер за номером. Большой популярностью среди бойцов дивизии пользовались печатавшиеся в газете сатирические частушки и карикатуры, авторами которых выступали литературные сотрудники т.т. Лондон и Подорожанский.

Под руководством политотдела значительную работу в частях и подразделениях дивизии проводил дивизионный клуб, в котором работали т.т. Астахов, С.Л. Симовский, Вейтков, Л.Н. Бычков, В.И. Шунков. Силами работников дивклуба читались лекции и доклады в частях и подразделениях, распространялись политическая и художественная литература, проводились киносеансы в землянках. Кто из бойцов дивизии не знал наших киномехаников - т.т. Чуркина, Дряпака, Рапгофа. Уже в дни обороны Москвы начали свою работу наши дивизионные кинооператоры т.т. Галадж и Филиппов, запечатлевшие на кинопленку этапы формирования дивизии, и затем весь ее большой боевой путь на фронтах Великой Отечественной войны. Кадры, снятые т. Галаджем впоследствии были объединены в целостную картину.

Идейно-политическая жизнь в 3-ей коммунистической дивизии с самого момента ее организации била ключем.

В зале школы часто проходили собрания партийно-комсомольского актива дивизии. Помнится собрание, посвященное принятию ответного письма защитников Москвы, героям обороны полуострова Ханко.

Ярко прошел вечер, посвященный протесту против зверского надругательства немецко-фашистских захватчиков над национальной святыней русского народа - усадьбой Льва Толстого "Ясная Поляна". С речами выступали внучка Л.Н. Толстого С.А. Толстая-Есенина и его бывший секретарь Гусев. С общественно-политическими докладами перед активом дивизии выступали И.И. Минц и другие.

Широкая постановка партийно-политической работы являлась характерной чертой жизни и борьбы 3-ей Московской Коммунистической дивизии с самого начала ее организации.

Направление дивизии в феврале 1942 г. на Северо-Западный фронт совпало с приблизившейся 24-ой годовщиной Красной Армии. В агитпункте Савеловского вокзала, с которого отправлялись эшелоны дивизии, перед бойцами с докладами о 24-ой годовщине Красной Армии выступал профессор, ныне академик И.И. Минц. Дивизионным клубом была организована небольшая фотовыставка, посвященная 24-летию Красной Армии.

Политическая работа непрерывно велась и в эшелонах по пути следования на фронт. В автомашине, поставленной на железнодорожную платформу, работниками дивизионного клуба был установлен радиоприемник, принимались и записывались на ходу сообщения Советского Информбюро. Работники политотдела и политработники частей и подразделений проводили доклады и беседы о международном положении СССР, о 24-ой годовщине Красной Армии, для бойцов в вагонах эшелона.

Здесь же, в эшелоне, был подготовлен номер дивизионной газеты "Вперед на запад!", посвященный направлению дивизии на Северо-Западный фронт. С первых же дней боевых действий на фронте в Молвотицком районе Ленинградской области политработники дивизии вели партийно-политическую работу не только среди бойцов и командиров, но также среди населения в освобожденных селах и деревнях.

По поручению политотдела дивизии работниками дивклуба был организован ежедневный прием по радио и запись сообщений Советского Информбюро и материалов ТАССа. Записанные от руки сообщения регулярно 2 раза в день доставлялись в политотдел, в редакцию дивизионной газеты и на полевую почту 261 (для ознакомления экспедиторов частей). Только за время с 7 по 24 марта 1942 года библиотекой клуба дивизии было распространено в частях дивизии и среди населения освобожденных от немецко-фашистских захватчиков населенных пунктов 884 экз. политической и художественной литературы, 155 экз. плакатов, 1000 экз. лозунгов, 275 боевых листков.

Плакаты, лозунги и литература были также переданы группе партизан Молвотицкого района для распространения в тылу врага. Кинопередвижка дивизионного клуба лишь за март 1942 г. провела 26 киносеансов, на которых присутствовало 1345 человек бойцов. Перед киносеансами, как правило, выступали политработники-лектора с краткими докладами о международном положении, о боевых действиях на советско-германском фронте, на военно-исторические темы.

Почти на всех киносеансах присутствовало местное население. В освобожденных дивизией от фашистской оккупации населенных пунктах Новая Русса, Поленовщина, Сидорово, Павлово, Бутылкино, Молвотицы для населения были даны специальные киносеансы: демонстрировался кинофильм "Разгром немецких войск под Москвой". Перед бойцами и населением выступала агитационная бригада дивизионного клуба, играл дивизионный оркестр, организованный и руководимый бойцом рабочего батальона композитором В.Н. Кнушевицким.

В районном центре, селе Молвотицы, сожженном и разрушенном гитлеровскими оккупантами, в одном из уцелевших полуразрушенных сараев был оборудовано помещение, в котором проводились собрания и торжественные вечера.

Здесь в апреле 1942 г. был организован вечер, посвященный 700-летию исторического Ледового побоища, организовывались доклады для бойцов и местного населения о международном положении, о задачах советского народа и Красной Армии в Великой Отечественной войне, о героических традициях русского народа.

Торжественно прошло празднование 1 мая 1942 года. С утра в лесу, на передовой, член Военного Совета 53 армии вручил первые награды бойцам, командирам и политработникам дивизии за боевые подвиги по освобождению ряда населенных пунктов Молвотицкого района.

Для награжденных был организован силами оркестра и агитбригады специальный концерт. Вечером в с. Молвотицы состоялся большой первомайский вечер, на котором с докладом выступал комиссар дивизии полковой комиссар тов. Лазарев.

С огромным воодушевлением было встречено полученное из Москвы приветствие бойцам, командирам и политработникам дивизии от Московского Комитета партии, подписанное А.С. Щербаковым. Вместе с приветствием на фронт пришли подарки от трудящихся Москвы.

Развернутая партийно-политическая работа среди личного состава дивизии и среди местного населения, освобождаемого от фашистской оккупации, нерушимая связь с родной Москвой, и московской партийкой организацией - характерные черты боевой деятельности 3-ей МКСД с самого начала ее боевого пути.

Бычков Л.Н., лектор политотдела, нач. дивизионного клуба

Фронтовая самодеятельность

Алексеева Марина Владимировна

На опушке редкого леса сидят бойцы. Примостившись на пеньке, баянист Г. Филимонов тихо наигрывает "Вьется в тесной печурке огонь..." Около группы бойцов В. Лебедев с жаром читает "Тройку" Гоголя; Л. Данилова поет "Ты ждешь, Лизавета, от друга Привета...", а невдалеке слышится чарующий тенор О. Алексеенко "Сонце нызень-ко..." Это дает концерт агитбригада батальону, только что вышедшему из боя.

В декабре 1941 года после разгрома немцев под Москвой обнаружилось, что среди бойцов дивизии есть мастера искусств. Известный композитор Виктор Кнушевицкий стал подбирать из полков состав духового оркестра и скомплектовал небольшой джаз-оркестр. Нашелся скрипач Большого театра В. Ронинсон, саксофонист В. Григорьев. Из 3-го полка взяли известного кинооператора "Мосфильма" С. Галаджа.

На передовой сформировался своеобразный клуб. Главной задачей его было найти свое место в жизни дивизии, стать необходимым не только в периоды между боями, но и в бою. Часть музыкантов оркестра и членов агитбригады специализировалась на помощи медсанбату.

Летом 1942 года после ранения в "клуб" был направлен доброволец художник Ю. Авдеев, а в 1943 году пришел по мобилизации член МОСХ П. Шолохов. Главной задачей художников было рисовать портреты отличившихся в боях солдат. Было нарисовано более 300 портретов, которые были отправлены в Государственный Исторический музей. Художники помогали агитбригаде в оформлении торжественных событий, посвященных присвоению дивизии наименования "Гвардейской" и награждению ее орденом Красного Знамени.

В середине 1942 года в "клуб" был направлен после ранения офицер связи, отличившийся в боях, П.Т. Листопадов. В мирной жизни руководитель художественной самодеятельности, П.Т. Листопадов сразу взялся за организацию агитбригады. Так, из дивизионной разведки, вернувшись из госпиталя, пришла бывшая ученица балетного техникума 3. Андрианова, из медсанбата - медсестра, мастер спорта Т. Бенедиктова. Они стали танцовщицами и исполнителями ролей в сказках. Из химической роты пришли танцоры П. Малышев и И. Хабаров. Впоследствии вместо погибшего О. Алексеенко в агитбригаду был направлен замечательный тенор В. Зайцев - защитник на Невской Дубровке в период блокады Ленинграда.

В дивизии было много талантливых людей, живо откликавшихся на торжественные события в жизни дивизии. Редактор дивизионной газеты "Вперед на Запад" А. Полетаев написал песню-марш "Краснознаменная". Инструктор политотдела Е. Жигарев - песню о 53-й гвардейской. Руководитель агитбригады П.Т. Листопадов - песню-марш "Тартуская". В. Ронинсон и трубач А. Бафталовский написали к ним музыку. Командир дивизии генерал И.И. Бурлакин издал приказ утвердить ее официальным маршем. В исполнении агитбригады песни запоминались в полках. В. Ронинсон и А. Бафталовский написали марш нашей гвардейской дивизии, который исполнял духовой оркестр.

Дивизионный поэт В. Ермаков за время службы в дивизии написал много стихотворений, которые печатались в дивизионной газете. В. Ронинсон - капельмейстер духового оркестра - писал музыку на его стихи, и агитбригада исполняла песни, которые потом пели в полках.

Большой популярностью пользовалась песня о парторге батареи В. Рыжове, который погиб в разведке под Солнечногорском при защите Москвы.

Стремясь сделать программы разнообразными и содержательными, все старались внести свой вклад в творчество, например, были изготовлены комические куклы Гитлера и Геббельса.

Мы ставили сценки из пьес Чехова, из "Свадьбы в Малиновке", короткие скетчи, которые удавалось достать, а также придумывали сами. Сценой служили поляны в лесу, изредка - трехтонка с откинутыми бортами, в зимнее время - помост в большой землянке.

Удалось сделать агитбригаду желанной и необходимой помощницей политработников в полках.

Большая работа проводилась с пополнением.

В середине 1944 года в дивизию были направлены казахи, татары, башкиры. В политотдел дивизии ввели инструктора-казаха. Он перевел четыре дивизионные песни, и агитбригада исполняла их на трех языках.

В специально написанных монтажах в художественной форме мы рассказывали о том, как создавалась дивизия, ее традициях и героях.

ВЦСПС подарил дивизии специализированную киномашину, которую обслуживал А. Дряпак. Для второй киномашины приспособили обычную полуторку, закрепили движок и поставили сверху коробку, киномехаником стал В. Чуркин.

В летние светлые вечера или днем для экрана строили шалаш-навес, так, чтобы солнце светило сзади. Бойцы сидели на земле и стояли снаружи навеса. Зимой саперы строили на высоких берегах Ловати или Робьи землянки человек на 50, куда в кино и на концерты отпускали солдат из полков, стоящих в резерве.

В обязанности А. Дряпака, владевшего немецким языком, входило обслуживать инструктора политотдела по работе среди войск противника. Подтягивали рупор как можно ближе к передовой. Обычно немцы слушали музыку спокойно, но, как только раздавалась немецкая речь, в сторону рупора летели мины и начинался обстрел. Приходилось срочно уезжать.

При наступлении на Ригу дивизии пришлось сделать 70-километровый марш-бросок. Киномеханики объезжали полки, раздавали политрукам свежие сводки радиопередач, газеты, выезжали в места остановки на отдых и заводили пластинки. Музыка воодушевляла бойцов.

"Клуб" неоднократно выполнял задания политотдела, составлял тематические отчеты-альбомы, например, "Работа политотдела в наступательном бою", "Работа политотдела в обороне", куда вклеивались подлинные боевые листки, письма, фотографии и т.д.; готовили выставки о жизни дивизии для 1-й Ударной Армии, для Северо-Западного, Ленинградского, 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов.

Агитбригада нередко выступала на армейских смотрах художественной самодеятельности и всегда завоевывала первые места.

Дивизионный клуб

Авдеев Юрий Константинович

За год фронтовой жизни я твердо усвоил три солдатских заповеди: “не отставай от кухни”, “не попадайся на глаза начальству” и “при неясной обстановке ложись спать”. Поэтому, когда я услышал свою фамилию в невнятном разговоре на линии штабного телефона, то первой мыслью было – это не к добру. Скоро в трубке послышался строгий голос комбата:

- Красноармейца Авдеева вызывают в политотдел дивизии.

- За что? – спросил я, не скрывая тревоги.

- Там скажут, - с ехидством прозвучал ответ.

…Этот хмурый сентябрьский день был необычайно трудным.

На рассвете нас послали перетаскивать мины. С ними нужно было идти по колено в болотной жиже несколько верст. Тащили по две, по пуду в каждой. А сам я весил тогда не два, но и не три пуда – 44 килограмма.

Потом отчаянная перестрелка. Я принимал по телефону команды с НП и передавал их командирам орудий. В горячке боя закопченные и оглохшие минометчики не сразу поняли, что немцы их засекли и тоже стали обстреливать. Одним ближним разрывом был убит заряжающий Васильев и контужен мой напарник связист Евставьев. Он ходил ошалелый, пытался что-то объяснять, но не мог, и лицо его становилось виноватым. В этот момент я и получил непонятный приказ явиться в политотдел…

- Товарищ старший… батальонный комиссар! Красноармеец Авдеев явился по вашему вызову, - доложил я, запинаясь, когда еле разглядел в полутьме землянки одутловатое лицо человека и три его шпалы в петлицах.

Он кивком показал на табуретку у стола, порылся в бумагах и положил передо мной две открытки.

- Это Вы рисовали?

На столе лежали мои рисунки.

…Всем нам как-то выдавали подарки, присланные москвичами.

В стандартных посылках каждому приходилось по чекушке водки, флакону одеколона, по носовому платку, катушке ниток с иголкой, по карандашу и десятку почтовых открыток, которым я был рад особенно…

Зимой сорок второго, в день Красной армии, перед первым своим боем я никак не рассчитывал протянуть до осени. Поэтому, помывшись в какой-то деревенской баньке, я оставил там и краски, и альбом, и даже сапоги, чтобы не тащить ничего лишнего на тот свет. И на следующий день убедился, что поступил правильно, когда на окраине деревни, взятой нами, увидел уткнувшихся в снег лицом ребят в новеньких шинелях, с сидорами за спиной…

Получив открытки из плотной, чуть желтоватой бумаги, я снова до боли захотел рисовать…

- Да, это я наших ребят рисовал. Просили, чтобы домой послать, вместо фотографии, - ответил я комиссару.

- Ну вот, мы решили использовать вас для рисования портретов отличившихся бойцов и командиров.

…До войны по окончании художественного училища я много работал в жанре портрета, ставя перед собой чисто живописные задачи. А здесь я рисовал разведчицу Соню Кулешову, притащившую в мешке через линию фронта здоровенного немца, нужного командованию языка. Рисовал минометчицу Лизу Валяеву, спайпера Машу Поливанову, вскоре посмертно ставшую Героем Советского Союза. Но портреты не удовлетворяли меня, потому что за стандартной гимнастеркой и пилоткой, при мимолетной встрече за час я не успевал приглядеться к натуре, понять ее. Первое время я, наверное, не отличался от парикмахера, добросовестно выполнявшего свои обязанности.

Однажды, когда я “остриг” очередную партию героев дня и собирался идти на свою базу, меня задержали у штабной землянки. Комиссар порка пригласил к себе, угостил блинами, а потом попросил:

- Нарисуйте нас с командиром. А то фотографию некому сделать…

Так нарушилась вторая солдатская заповедь, и полковники стали Иван Иванычами. С этих пор исчезла скованность, и даже рисунки стали получаться лучше.

Приветливого комиссара полка я рисовал несколько раз. Портреты получались похожими, но не было в них изюминки. Он напоминал шолоховского Григория Мелехова - стройный, подтянутый, с кудрявым чубом, орлиным носом, словом, внешность, вполне соответствующая облику героя.

Бывало так: человек отличился в бою, я по свежим впечатлениям рисую его портрет, а у него лицо бухгалтера из заготконторы. Да и мои возможности художника, только что со студенческой скамьи, были невелики. Мне хотелось изобразить настоящего героя войны, влюбившись в него, нарисовать так, чтобы на бумаге чувствовалось мое, совсем неравнодушное отношение.

Однажды я мимоходом заглянул в политчасть полка. Комиссар был свободен, сидел в хорошем настроении, блиндаж был залит ярким радостным светом… Я попросил комиссара попозировать. Наконец, и для меня пришла минута удачи, которую называют громким слово “вдохновение”.

Когда портрет был закончен, изумленный комиссар бережно взял рисунок и побежал показывать его своим друзьям:

- Смотрите, как получилось!..

А через полчаса комиссара не стало. Шальной снаряд угодил в него прямым попаданием. Что-то мистическое было в моей творческой удаче. Гибель комиссара совпала с началом немецкого наступления.

Делать рисунки в стрелковых полках становилось все труднее. Как-то раз во время сеанса мы попали под обстрел и едва успели спрыгнуть в окоп, оставив наверху шинель и планшет. Когда стрельба утихла, оказалось, что планшет с рисунками был весь в дырках, а шинель изорвана в клочья…

В политотделе, посмотрев на мой “живописный” вид, сказали:

- Отправляйтесь в артполк. Там, должно быть, потише…

Артиллеристы меня встретили радушно, устроили в пустом блиндаже и обещали с утра организовать работу. Но утром оказалось, что я совсем один в лесу. Не было ни людей, ни орудий, ни указателей. За ночь артполк куда-то ушел, а обо мне забыли.

Лес был глухим, дорожные колеи незнакомыми. Я брел, куда глаза глядят, пока не встретил трех связистов, тащивших рации. Подозрительно оглядев меня, они проверили документы. Потом лаконично сообщили, что немцы прорвали линию фронта, и дивизия, чтобы не попасть в окружение, отошла на новые рубежи. Нам пробраться к своим можно лишь по обрывистому берегу Ловати. День и ночь мы шли, ползли, карабкались по кустам, переходили вброд притоки реки. В одном месте Ловать делала крутой поворот, и перед нами расстилался широкий луг. Перебегали поодиночке. Круживший в небе “Мессершмидт” гонялся за каждым из нас и бросал, не жалея, по несколько бомб. Наша группа распалась, и дальше пришлось добираться одному.

К счастью, скоро встретились старые знакомые из противотанкового дивизиона, накормили, обогрели меня, объяснили обстановку.

Я и раньше любил заглядывать к ним. В этой части в сорок первом году для меня началась война под Москвой. И недавно, накануне немецкого прорыва, я ночевал у них. Как раз туда прислали пополнение, и утром я помогал командирам принимать и переписывать новых бойцов. Большинство из них было из Средней Азии. Одна фамилия поразила меня необычностью звучания - Кусаинов Космодей.

Утром Космодея отправили на батарею отнести термос с кашей, а он пропал без вести. Командир дивизии, распекая подчиненных, говорил в этот день:

- Эдак у нас ни одного термоса не останется…

Теперь, после отступления, потеря термоса казалась анекдотом.

Все дороги, переправы были забиты искореженными повозками и орудиями, трупами людей и лошадей.

Опустел и штаб дивизии. Начальник политотдела лежал в медсанбате, и мне посоветовали идти к нему, во второй эшелон. Он, кажется, даже обрадовался моему появлению – за короткое время он привязался ко мне, уже не отдавал приказы, а обсуждал мои творческие замыслы, высоко ценя удачи. Зная это, политрук Малинин вынес из окружения мои рисунки вместе с партийными документами.

- Поработайте пока здесь, во втором эшелоне, - сказал начальник политотдела, - идите в клуб, к музыкантам…

Целый год я пробыл на передовой и ни разу не слышал звука оркестра, даже не знал о его существовании.

По штатному расписанию дивизии полагается духовой оркестр в двенадцать человек, но редко уважающая себя часть ограничивалась этим количеством. Наш оркестр был вдвое больше положенного. Были здесь и скрипачи, и саксофонисты, и не какие-нибудь, а из оркестра Большого театра, из Радиокомитета, из джаза Утесова. Капельмейстером был известный еще до войны Виктор Николаевич Кнушевицкий.

По утрам, после завтрака Кнушевицкий собирал свою команду в каком-нибудь заброшенном сарае, и начиналось священнодействие. Из сарая доносилось кваканье, уханье - как из сказочного болота, их перекрывали протяжные трубные звуки, то высокие, то низкие, передразнивающие друг друга. Затем звуки сливались, становились стройнее и превращались в бетховенского Эгмонта. Внезапно они обрывались, а после недолгой паузы возникали снова, с большой уверенностью и стройностью.

Но бывало это не часто. На войне все музы могли жить по совместительству. Один музыкант был шофером и водил киномашину, другой был парикмахером, третий чинил часы, четвертый плясал в агитбригаде. При необходимости все работали на погрузке снарядов, но, главное, во время наступления - в медсанбате. Санитары из них получались первоклассные. Они помогали врачам при операциях, таскали раненых, делали перевязки. После тяжелой работы у скрипача Михельсона сводило пальцы, а на концерт все равно нужно было идти.

Фактически во втором эшелоне музыканты были единственным регулярным воинским подразделением. Медсанбат почти целиком состоял из женщин, авторота всегда в разъездах, почта и хлебопекарня слишком малы. Поэтому иногда совсем не воинственным музыкантам приходилось отражать внезапные проникновения немцев в тыл дивизии.

Как-то второй эшелон тянулся по лесной просеке за продвигающимися вперед частями. А невдалеке, по параллельным просекам, двигались немцы. Заметив отставших благодушных тыловиков, немцы с воздуха стали бомбить их, а на земле завязалась перестрелка. Только расторопность и смелость музыкантов и агитбригады спасли дивизию от большой беды.

Я ходил по полкам, занимаясь своим делом, и в клубе бывал не часто. Если случалось застревать, то меня по самую завязку загружали, может быть, очень нужной, но непривычной работой. Срочное задание – в одну ночь изготовить флаги с надписями “За Родину”, “За Сталина”, “Вперед на Запад”, и сделать это нужно при полном отсутствии красной материи и каких-либо красок. Приходилось изобретать покраску медсанбатовской простыни красным стрептоцидом, а надписи делать зубным порошком на каком-то медицинском клее. Расписывал фургон киномашины, ширму для агитбригады, красил грузовик или писал очередной портрет Сталина с новым орденом – такую работу до войны мы называли халтурой, а теперь она давала возможность передохнуть после нелегких и небезопасных хождений по батальонам и ротам на передовой.

Помня, как меня забыли при отступлении, я старался на марше непременно быть со своим клубом.

Дороги Северо-Западного фронта прокладывались в лесах по непроходимым болотам. Делались они из бревенчатого наката, и в лучшем случае на накат клались еще два ряда досок для проезда автомашин. На перекрестках стояли столбы, на которые прибивались многочисленные стрелки. Стрелки указывали путь к Нестеренко, Пономареву, Чернусскому или к кому другому, фамилию которого знали только свои бойцы. Потом стали прибивать указатели “До Риги – 400 км”, “До Мемеля – 600 км”, “До Берлина…”.

На пригорках и в сухих местах когда-то стояли деревни. Еще в древней Руси располагались здесь вотчины Великого Новгорода. Ни тевтонские рыцари-завоеватели, ни татаро-монгольские набеги не доходили сюда. И стояли деревни много веков нерушимо, защищенные со всех сторон болотами и лесами. А теперь на месте этих деревень остались только дорожные знаки с названием, которое определялось по карте. Разве что когда-нибудь археологи определят признаки былой жизни, но сейчас везде, где проходила линия фронта, была пустыня. Только таблички с надписью: “Веревкино”, “Козлово”, “Сутоки”, “Медведево”, “Пинаевы Горки”, – и никаких следов строений, ни печей, ни фундаментов, ни жителей. Деревни остались лишь в названиях на старых топографических картах. Было ясно - их некому восстанавливать.

На поле у бывшей деревни Веревкино стояли сорок восемь разбитых танков, и все поле было усеяно трупами. Чтобы поставить там пушки нашей противотанковой батареи, нужно было сначала стащить трупы в воронки. Кто-то сказал, что здесь погибла целая дивизия, переброшенная со Сталинградского фронта…

Стоят после войны памятники воинам-победителям, но нет памятника солдатам, погибшим ни за понюшку табаку, никто не вспомнит мирных жителей, удобривших кровью родную землю…

Всю жизнь не стирается в памяти, проходит во сне страшным кошмаром первый для меня бой за село Новая Русса. Потом все ощущения притупились, глаза привыкли к трупам, слух – к разрывам снарядов, в сознании главным стало представление о неизбежности. Друзья нарекли меня “Факиром” за мое равнодушие к фронтовым опасностям. Но и теперь еще, много лет спустя, стоит в глазах трагическая картина первого боя: на окраине села лежит убитая девушка, мы проходим мимо, освещая фонариком ее застывшее, строгое лицо. Позади, на дороге, сотни, может быть, тысячи убитых, но в память врезалась только эта девушка, только она, как символ величайшей жестокости войны.

Летом сорок третьего года, когда мы вернулись в места первых боев на отдых, мне довелось делать памятник на могиле этой девушки. Ее звали Анна Жидкова, была она кандидатом исторических наук.

…Землянки в валдайских болотах нельзя было копать, скорее они напоминали сараи с плоской крышей. Делали их на склоне оврагов, чтобы одна сторона была в земле, и по привычке звали такие убежища все-таки землянками.

Жизнь была суровой. Вши заедали нас. Они появились после первых боев. На батарее мы раздевались донага и складывали одежду в большой котел, заливали его водой и кипятили на костре, пока сварившиеся насекомые не всплывали толстым слоем белой кашицы. Но на другой день вши появлялись в прежнем количестве. Стали устраивать жарилки: в маленькой землянке вешали белье и докрасна топили печку. Распаренные вши лопались от жары, но все-таки не пропадали. Когда во втором эшелоне поставили специальный автобус баню, мы стали мыться регулярно, но и тогда почесывались. Ночью я вставал, снимал рубаху и гладил ее о раскаленную печь. После такой процедуры несколько часов можно было поспать спокойно. Не брал проклятых “бемолей” (так называли вшей музыканты) даже прославленный дуст. А пропали они так же внезапно, как и появились. Когда после долгой, изнурительной обороны дивизия перешла в успешное и быстрое наступление. Недаром солдаты говорили: “Вши появляются от забот и огорчений”.

В ноябрьскую стынь 43-го года дивизия двигалась в лесах около Старой Руссы, вдоль берегов Ловати. На ночлег облюбовали себе одну большую землянку с длинными нарами из нетесанных жердей, покрытых лапником. Места хватило всем: лежали вместе, тесно прижавшись друг к другу. Засветло сумели поставить железную печурку, и вскоре прорези в печной дверце замигали веселыми огоньками, а железные стенки покраснели, и стали пригревать солдатские сапоги…

Неожиданно из самого дальнего угла донесся голос Пети Петрова. Это был скромный альтист, никогда не встревавший в споры. Мастеровой парень, он все свободное время занимался починкой музыкальных инструментов.

- Ох, летят утки, - запел Петя, -

- Летят утки, - подхватили соседи, -

- И два гуся!

- Кого люблю, кого люблю, - загремело в землянке, -

- Не дождуся…

Перед наступлением к нам прислали нового командира дивизии, генерала, участника гражданской войны. Разрабатывая план операции, он решил блеснуть – применить психическую атаку. Впереди пехоты должны были идти музыканты парадным строем и играть воодушевляющий марш.

В условиях валдайских лесных болот, да еще в местах, где немцы более двух лет строили укрепления, план генерала не мог увенчаться успехом. Мне пришлось потом познакомиться с немецкой линией обороны. Это был многокилометровый крепостной вал. Две бревенчатых стены в пять метров высотой и в метре друг от друга были заполнены землей. Перед валом метров триста были заминированы. Между обгорелыми стволами деревьев, на которых осколками снарядов были сбиты все суки и верхушки, стояли сгоревшие танки, навечно остались лежать шедшие в наступление солдаты.

Нет, там нужны были не музыканты, а танки, авиация и артиллерия. Начальник политотдела отстоял музыкантов, но с тех пор начался у него конфликт с комдивом. Вскоре начальника политотдела отозвали в Москву.

Мой непосредственный командир, начальница клуба, при знакомстве с генералом предложила, чтобы дивизионный художник нарисовал его портрет для будущего музея боевого пути дивизии.

- А какое звание у художника, - поинтересовался генерал.

- Сержант…

- Сами понимаете, не могу же я сидеть и позировать перед сержантом…

Перед наступлением пришло указание отчислить сержанта Авдеева для прохождения дальнейшей службы в истребительном противотанковом дивизионе.

Через месяц, в госпитале, в глубоком тылу, совсем ослепший, я получал много писем почти от всех музыкантов. Каждый по-своему старался поддержать…

Война продолжалась. Жизнь шла своим чередом…

Публикация О. Авдеевой

Гибель пулеметчика

Бережной Александр Александрович

С первых же минут бой за деревню Павлово приобретал все более ожесточенный характер. Противник основательно подготовился к обороне. Наступающих на каждом шагу подстерегали "сюрпризы". Амбразуры для ружейно-пулеметного огня были всюду: в фундаментах домов, подвалах, нижних венцах бревенчатых сараев, скотных дворов, на чердаках. Такая система расположения огневых средств давала возможность немцам тщательно маскироваться и создавать высокую плотность огня.

С бою давался каждый шаг. Несмотря на сопротивление оккупантов, в первый же час наступления были занято несколько домов. По отдельным домам приходилось вести орудийный огонь прямой наводкой.

За домами, на небольшой площадке виднелся приземистый бугорок. Поначалу одни из атакующих приняли его за снежную горку, с которой деревенские ребята скатывались на салазках. Другие - за вход в погреб. Назначение безобидного, на первый взгляд, возвышения поняли только тогда, когда из подножия заснеженного бугорка застрочил вражеский пулемет.

Все те из наступающих, кто оказался в зоне обстрела, были скошены.

... Пулеметный расчет сержанта Дмитрия Окорокова продвигался вперед в первых рядах атакующих. За минуту до начала обстрела из немецкого дзота Окороков решил сменить позицию. Волоча свой «максим» по глубокому снегу, он оказался на десяток шагов впереди других. Развернув пулемет в сторону противника, сержант залег, ожидая подхода товарищей. В это время и застучал вражеский пулемет. Шли томительные секунды. Ни второй номер, ни подносчик около сержанта не появились. Окороков терял терпение. Да и как можно было оставаться спокойным, если шел жаркий бой, на его глазах гибли боевые товарищи, однополчане-москвичи, если немецкий пулеметчик, укрывшись в дзоте, посылал очередь за очередью по наступающим, а его, сержанта Окорокова, пулемет молчал?

... Никому не дано достоверно знать то, о чем думал человек в последние минуты своей жизни. В те минуты, когда он действовал в одиночку, когда рядом с ним не было других, с которыми он мог бы перекинуться хотя бы двумя-тремя словами, сказать какие надежды руководили его поступками, зову каких чувств он подчинялся. Об этом можно только предполагать.

В таких сложных обстоятельствах может быть надежным только одно безошибочное средство отгадать думы человека: шаг за шагом проследить его дела. Только поступки погибшего могут рассказать убедительнее самых красноречивых слов. Только они раскроют перед нами самые сокровенные тайники человеческой души, его моральный облик, взгляды и убеждения. А дела сержанта были такими ...

Окороков оглянулся: Подносчик поотстал. Он лежал, уткнувшись лицом в снег. Его левая рука была выброшена вперед, точно он изо всех сил тянулся и никак не мог достать коробку с пулеметными лентами, которую он почему то не в руке держал, а лежала она на полметра впереди. Правая рука подносчика была подогнута под грудь так, будто человек хочет быстро подняться, вскочить и сделать стремительный рывок вперед.

В тот раз Окороков еще не мог понять, что коробку подносчик выронил, когда падал сраженный насмерть и она по инерции опередила человека.

- Залег, затаился. К перебежке готовится ! – подумал сержант. В этот миг его мысли были внезапно прерваны. Послышалась новая длинная очередь вражеского пулемета. Сержант и посмотрел в ту сторону, откуда доносились выстрелы. У самого основания заснеженного холмика виднелась черная узкая полоса, из которой рвались наружу клокочущие в утробе укрытия приглушенные звуки выстрелов. Вслед за каждым выстрелом оттуда частыми толчками вылетали чуть заметные сизые струйки пороховых газов. Не оставалось никакого сомнения, что перед ним амбразура вражеского дзота.

- Надо подать пулемет немного вперед,- подумал Окороков. Бить, так уж наверняка!

Он стал толкать свой "Максим" ближе к дзоту. Когда пулемет утопает в снегу по самый кожух ствола, когда его приходится толкать впереди себя лежа на животе - дело не легкое. Стало жарко, хотя мороз держался не меньше 20.

Амбразура дзота стала виднее. Окороков удовлетворенно вздохнул, приподнял ушанку, сдвинул ее на затылок. К бровям стекали капли пота. Лоб приятно холодило.

Сержант по прежнему был у пулемета один.

- Чего они мешкают?

Окороков снова нетерпеливо оглянулся, подносчик лежал все так же неподвижно на прежнем месте. Только теперь мелькнула недобрая догадка, почему он так и не сдвинулся с места:

- Убит! Но где же второй номер ? – тот лежал в пяти шагах от подносчика на спине, раскинув руки.

- И этот погиб! – снова остро отозвалось в сознании – остался один, без патронов …

- Обстановочка! – проговорил сержант вслух в ответ на свои невеселые мысли и почувствовал, как озноб прошел по всему телу.

Он понимал, что здесь, на небольшом пространстве деревенской улицы, он не одинок. За домами, надворными постройками, за изгородями и сугробами залегли бойцы, его товарищи по оружию. Они ждут его помощи. Надеются, что огнем своего «Максима» он проложит им путь вперед. Он обязан это сделать во что б то ни стало.

Послышалась новая длинная очередь вражеского пулемета. У самых крайних домов, где начиналось открытое место, несколько раненных красноармейцев корчились на снегу. К ним на помощь поспешали санитары, пытаясь оттащить раненных в безопасное место. Немецкий пулеметчик расстреливал санитаров, добивал раненных. Такова была фронтовая норма гитлеровских вояк. Простучали еще две пулеметные очереди, после которых уже никто из санитаров и раненных не шевелился.

Минуту Окороков лежал не шевелясь. Им овладело оцепенение. Даже сама мысль сдвинутся с места пугала. Казалось, шевельни рукой или ногой и тебя постигнет та же участь. Какая-то неведомая сила вдавливала тело сержанта в снег. Сознанием все больше овладевала холодная рассудительность. Внутренний голос, спокойный, трезвый настойчиво твердил:

- Лежи. У тебя есть оправдание. Ты остался один. Твой пулемет без патронов. Прижмись плотнее к снегу, пережди эти опасные минуты, а там видно будет. Может быть тебя не заметят, а может быть и за убитого сойдешь. Тебе ничего другого не остается делать как затаиться, не подавать признаков жизни …

Время, казалось, тянется томительно долго, хотя проходили только секунды. Заодно с нервным оцепенением действовал холод. А вместе с холодом заметно менялось настроение. Сознанием овладевал иной голос, голос совести, солдатской чести и достоинства. Этот голос торопливо, с беспощадной прямотой и откровенностью кричал в самые уши, вызывал острую боль в сердце:

- Это же предательство! Трусость! Позор тебе! Окороков начинал понимать, что чем дольше он будет бездействовать, тем больше им будет овладевать гнетущее чувство беспомощности, обреченности. А это означало бы гибель. И моральную и физическую. Это равносильно самоубийству. Что же делать? Попытаться отползти одному, оставить пулемет, бросить на поле боя оружие, а самому трусливо укрыться? - От такой мысли Окорокова даже в жар бросило. Поступить так, означало пойти на тягчайшее преступление, отходить с пулеметом - безнадежная затея. Первая же вражеская пуля настигнет его ... И в то же мгновение откуда то издалека, тихо, а потом все громче и настойчивее звонкий голос твердил ему:

- Пуля - дура ... пуля - дура ... А потом отчетливо, как наяву, послышались слова, сказанные голосом Василия Ивановича Чапаева:

- Пуля - дура, да ты - то должен соображать ...

- Стоп! - Уже вслух скомандовал самому себе Окороков.

- Что же получается? Почему на том крошечном пятачке земли, на котором я нахожусь, я оказался невидимым для вражеских солдат. Ведь любой из них одним выстрелом мог бы укокошить меня. Почему ни одна пуля меня не берет? Почему они настигли и моих товарищей из пулеметного расчета и других раненых и убитых, а меня пощадили. Значит я для них недосягаем ?!.. то-то и оно! Такая-то обстановочка! – сразу повеселев, ответил самому себе на свой же вопрос Окороков. – Мертвое пространство – вот оно что!

Мертвое пространство. Оно толкуется как пространство, на котором исключается поражение живой силы, огневых средств и техники в силу определенного рельефа местности. Фронтовая практика нередко преподносила такие обстоятельства.

Можно предположить, что немецкий специалист по фортификационным сооружениям тщательно обследовал всю деревню. Замерил все расстояния. С присущей немцам педантичностью учел все углы, точки обзора. Намечал и строил огневые точки, сообразуясь с точным инженерным расчетом. И все же в чем-то он допустил ошибку. Нашлась такая точка, которая оказалась неуязвимой дня немецкого пулеметчика. А может в инженерный расчет немца внесла свои поправки русская зима? Снежные сугробы изменили рельеф местности. Изменили сектор обзора?

Сержант Окороков понял главное - так уж суждено было сложится обстоятельствам, что из всех его боевых товарищей, идущих в атаку, именно ему, а не кому другому выпала доля оказаться на таком малом пространстве деревенской улицы, где он стал неуязвимым для солдат противника.

- Ты вот стреляешь, фашистская гнида, - сержант мотнул головой в сторону дзота, - а мне хоть бы что! Для кого оно мертвое пространство, а для меня что ни на есть самое живое, самое выгодное! Это твое мертвое пространство !

Поняв это, Окороков уже не мог остановиться на полдороге. Он не имел права думать только о своем благополучии. Оказаться в безопасности во время боя - обстоятельство важное, но не главное. Главное в том, чтобы использовать свое преимущество перед врагом, нанести ему урон, и как можно больший.

Окороков потянулся к пулемету, забыв на миг, что там нет ленты. Он приподнялся, подался вперед и занес правую руку над головой, чтобы поправить шапку, как тут же почувствовал, как руку с силой отбросило назад. Конца рукавицы как не бывало. Только на снег посыпались шерстинки от меха. К счастью, пальцы не задело.

- Ах, ты ... Дмитрий крепко ругнул немецкого пулеметчика! Теперь сержант знал, что ему надо делать. Он вспомнил, что нескольких шагах от него, около погибшего подносчика коробка от пулеметных лент. Вдруг в ней окажется одна или две набитые ленты ...

Выждав момент, который казался Окорокову наиболее подходящим, он осторожно пополз. Десяток шагов - малое расстояние Легко преодолеть его, когда знаешь, что тебе ни с какой стороны не угрожает опасность. Но с каким трудом, с каким напряжением физических сил и воли даются эти десять метров или десять шагов, когда в любую минуту ты можешь попасть на прицел врага. Сколько потребуется времени, когда каждая секунда кажется вечностью.

Едва пулемет начинал строчить, сержант стремительно переползал вперед. Вместе с пулеметными паузами - замирал, будто и не он пробирался по шуршащему снегу, а лежал на этом месте как и другие, погибшие.

Так он добрался до коробки. Потом дотянулся до подносчика, прикоснулся к его руке. Рука уже заледенела. Окороков снял с пояса погибшего чехол с гранатами и с такими же предосторожностями направился обратно к пулемету. По тяжести коробки чувствовалось, что она не пустая.

Удача! В коробке была полная лента. Сержант заправил ее в пулемет, улегся на живот, раскинул ноги в стороны для упора. Делал он все спокойно, как на учебных стрельбах. Даже самому себе удивлялся – откуда только взялась такая уверенность ? патронов вот только маловато. Ну, да ничего …

Целясь в черную щель амбразуры, откуда с небольшими промежутками продолжал клокотать немецкий пулемет, нажал на гашетку.

Пулемет вздрогнул, дернулся как живое существо, откликнулся, выбросил две коротких очереди, будто прокашлялся, а потом послушно заговорил.

Расстояние было самое минимальное. Сержант не сомневался-, что пули ложились в середину и правый угол амбразуры. Нигде вокруг - не выше, не ниже, не по бокам ее незаметно было, чтобы взвихривался снег. Значит пули ложились в цель.

После первых трех коротких очередей вражеский пулеметчик смолк.

Ага! То-то же! Знай наших … - Во весь голос радостно выкрикнул Окороков. Но его радость была преждевременной. Немецкий пулеметчик на минуту растерялся, замешкался, а потом еще яростнее стал посылать очередь за очередью в сторону сержанта. Но его старания были напрасными. Пули свистели над головой Окорокова, не причиняя ему вреда.

Состязания пулеметчиков продолжалось недолго. Слишком неравными были условия. Немецкий пулеметчик располагал большим запасом патронов. Находился в надежном укрытии и остался неуязвимым для советского пулеметчика, у которого кончились патроны.

Для тех, кому виден был сержант, настали минуты томительного ожидания. Казалось, время остановилось, а Окороков лежал. Лежал неподвижно. Может быть отдыхал. Или думал, как ему действовать дальше?

Но вот он перевалился на один бок, пошарил в кармане шинели. То же проделал с другим карманом. Чего-то ему не хватало, что-то надо было позарез. Не собирается ли он закурить, не кисет ли ищет ? что ж, в его положении только и остается, что перекурить. Но эту нелепую мысль тут же вытеснила другая, верная. Окороков искал, и, наконец, нашел, гранатные запалы.

Потом он вытащил из чехла одну РГД, тут же, не мешкая, отвел в сторону задвижку, вставил запал, поставил задвижку на место, встряхнул гранатой и метнул ее. Граната ударилась в верхний край амбразуры, отскочила, упала снаружи в снег. Она взорвалась, не причинив никакого вреда фашистскому пулеметчику. Тот на короткое время прекратил стрельбу, а потом, в отместку за очередную дерзость советского воина, ответил длинной очередью по всей плоскости площади.

Такая же участь постигла, и вторую гранату. В ту же секунду, когда, казалось, в воздухе еще визжали осколки гранаты, Окороков поднялся во весь рост, стремительно бросился к амбразуре дзота и плашмя упал перед ней. Упал на то место, откуда фашистский пулеметчик поливал смертоносным огнем залегших советских пехотинцев.

Пулеметчик неистовствовал. Слышался приглушенный клекот выстрелов, но все пули принимало на себя тело сержанта.

... Великое не всегда воспринимается сразу. Не сразу становится понятным. Для этого требуется время, требуется стремление проникнуться пониманием высшего духовного порыва человека, величия его разума.

В первую минуту поступок сержанта казался странным, нелепым. Сознание отказывалось признать разумность того, что произошло. Для чего он это сделал. Почему так поступил? Окороков сделал все, что было в его силах. Ему ничто не угрожало. Он мог бы остаться на месте, ждать помощи товарищей, надеяться на чудо.

Советский воин. Коммунист рассудил по-другому. Он не все еще отдал воинскому долгу, присяге, что мог. У него еще оставалась жизнь. Она принадлежала не только ему. Она принадлежала самому светлому, самому дорогому, что есть на свете у человека – Родине. И сержант распорядился своей жизнью так, как того требовал долг перед Родиной.

Окороков был уверен, что товарищи по оружию не осудят его за это. Он шел сознательно на смерть во имя жизни. В неравной борьбе советский воин Дмитрий Окороков погиб. Немецкий пулеметчик остался жив. Но в этом поединке советского человека, коммуниста с солдатом фашистской армии, моральная победа осталась на стороне советского воина.

... Одни мгновения приходят на смену другим. Живые думали о жизни, о победе. И вели себя так, как положено живым. Почему сержант так поступил - об этом потом. Еще будет время поразмыслить об этом. Не это в данный момент главное. Главное - что вражеский пулемет замолк. Между его смертоносным стволом и оставшимися в живых, на короткое время легло непреодолимой преградой тело их товарища. И настало время не размышлять, а действовать. Так думали те, кто залег за сугробами снега, за плетнями, сараями, по огородным канавам.

В следующее мгновение раздался крик. Приглушенный, хриплый, натуженный. Так кричит человек, когда в горле пересохло от волнения, от жажды, от неимоверного нервного напряжения.

Это был крик, в котором слились воедино и боль, и злость, и жажда мести. Крик, который как открывшийся клапан, помог вырваться наружу всему тому, что накопилось за короткое время боя. Крик, как выстрел, разящий наповал.

В самом начале можно было подумать, что все кричат - «Ура». Но если бы живые участники тех памятных мгновений могли запечатлеть все людские голоса и звуки, если бы лежащий у амбразуры вражеского дзота Дмитрий Окороков мог еще слышать, то до его ушей непременно донеслось бы и то, как совсем молодой, звонкий, почти мальчишеский голос выкрикнул:

- За Родину! За Сталина!

Но в ту же секунду голос юного красноармейца перекрыл басовитый, заковыристый набор слов в адрес Гитлера, всех его предков и сподвижников. Хотелось думать, что так выразил свои чувства степенный, средних лет красноармеец, о котором в другое время с полным основанием можно было бы сказать, что он никогда, и ни в чем предосудительном не был замечен. Никогда в жизни не употреблял бранных слов.

И еще запомнился голос. Это был высокий, лирический тенорок - «Ну, держись, фашистские курвы!»

Дальше голоса слабели, сливались и глохли в пулеметной стрельбе, разрывах гранат. Растворялись в февральской стуже. В призывный клич к атаке каждый вкладывал свое, понятное ему и близкое. Вкладывал душу.

... Это произошло 21 февраля 1942 года, за один год и два дня до того, как совершил подобный подвиг Александр Матросов.

Воспоминания

Березанский Борис Юльевич

Война застала меня студентом четвертого курса Московского вечернего института при большом металлургическом заводе «Серп и молот», который был важнейшим оборонным предприятием страны. У работающих на заводе была бронь от призыва в армию, но я все равно твердо решил идти защищать родной город от фашистов и 14 октября 1941 г., в самые страшные для страны дни, записался добровольцем в Третью Московскую Коммунистическую Стрелковую Дивизию. На фронт я ушел не один. Со мной был хорошо обученный пес - восточно-европейская овчарка по кличке Гарт. Мы вместе были зачислены в конный взвод полковой разведки 1-го стрелкового полка дивизии.

Боевое крещение я принял 24 ноября 1941 года в подмосковной деревне Пешки Солнечногорского района, где тогда находился штаб армии Рокоссовского. Немцы, находившиеся в это время в г. Солнечногорске, попытались завладеть штабом, но атака фашистов была отбита. Пес Гарт использовался для связи между подразделениями взвода разведки. Донесения помещали в ошейник, и Гарт курсировал между первым отделением разведки, дислоцированным в Пешках, и вторым отделением, вышедшим в направлении г. Солнечногорска. Фашисты догадались, что неуловимый связной - собака. При выполнении очередного задания Гарт был застрелен врагами.

В ночь с пятого на шестое декабря 1941 г. все воинские подразделения оборонявшие Москву перешли в решительное контрнаступление и в декабре немцы были отброшены от Москвы. В середине января 1942 г. приказом Верховного командования добровольцы нашей 3-ей Московской Коммунистической стрелковой дивизии были переданы в состав кадровой действующей армии и направлены на северо-западный фронт в район г. Демянска, который был захвачен фашистами еще летом 1941 г.

В конце мая 1942 г. нашему отделению разведчиков приказали провести разведку огневых точек противника, если потребуется боем! Под покровом ночного тумана мы подошли к огневым точкам противника. На рассвете, когда туман рассеялся, завязался ожесточенный бой. Я получил множественные тяжелые ранения. Товарищи вынесли меня из-под огня. Более полугода пролежал в госпиталях, а затем демобилизовался инвалидом ВОВ II группы. Я был награжден медалью «За оборону Москвы», орденом Красной Звезды, орденом Великой отечественной войны I степени, медалью «За победу над Германией» и другими.

Двадцать дней в тылу врага

Григорьев Валентин Михайлович

В марте 1942 г.бригада в составе 3000 десантников под командованием полковника Тарасова овладела селом Игожево /в 10 км южнее г.Демянска/, где находились базы снабжения Демянской немецкой группировки. Действия бригады должны были сопровождаться общим наступлением войск, окруживших Демянскую группировку. Ранее наступление было предпринято, но успешно продвигались только части, расположенные на юге Демянской группировки, где дислоцировалась и наша 3-я Московская коммунистическая стрелковая дивизия /на Северо-Западном фронте 130 стрелковая дивизия/.

После взятия Игожево основная часть /более 2000 бойцов и командиров/ с боями вышла из Демянского котла. Группа в составе около 300 бойцов и командиров была выведена из ближайшего тыла, в районе с. Лунево, разведчиками нашей дивизии под руководством командира взвода дивизионной роты Петрова Владимира Гавриловича. За эту операцию он был награжден орденом Красной Звезды.

В тылу у немцев в районе болота Дивен Мох оставалось 50 десантников и мелкие группы, с которыми не было связи, так как у них не было раций. Для вывода этих десантников и выяснения системы обороны противника перед нашим передним краем 23 апреля 1942 г. в тыл врага была направлена группа из 21 разведчиков под командованием Владимира Петрова. Комиссаром группы назначили меня - младшего политрука. Нам дали радистов из дивизионной роты связи - старшину Туманова и старшего сержанта Буланчика. У них была рация, которой в то время обеспечивали самолеты-бомбардировщики. Она размещалась в двух упаковках весом 10-12 кг каждая /в одной упаковке аппаратура передачи и приема, в другой - батарейное питание/.К нам прикомандировали санинструктора из стрелковой части и двух партизан Петрова и Сергеева, из местных жителей. Остальные 15 человек из дивизионной разведки, в большинстве своем бывшие студенты МВТУ им. Баумана, добровольно вызвавшиеся идти в тыл противника.

Трое из нас умели ориентироваться по карте: командир Петров, я и только что окончивший Московский геологоразведочный институт красноармеец Герасимов, бывший студент 3-го курса Московского института геодезии и картографии. Вооружены мы были автоматами, винтовками, пистолетами с запасом патронов на дну-две боевых операций. Запас продовольствия на неделю: ржаные сухари, мясная тушенка в банках, гороховый концентрат в пачках, соль и сахар. Перед самим переходом мы сдали все документы - красноармейские книжки и командирские удостоверения, партийные и комсомольские билеты - начальнику разведки дивизии мажору Чернусских. Всё обмундирование и снаряжение было тщательно подогнано и привязано, не гремело и не блестело.

Переход линии фронта состоялся 23 апреля 1942 г. Мы прошли по траншеям к передовым окопам и ждали полночи. Однако ярко светила Пуна, и мы начали переползать нейтральную полосу только около двух часов ночи, когда Луна закрылась облаками. До передовых окопов противника было 250-300 метров, которые мы переползли по-пластунски, примерно за три часа. Приходилось останавливаться при вспышках осветительных ракет, которые немцы запускали над нейтральной полосой каждые 10-15 минут.

Нам удалось переползти через передний край немцев бесшумно, настолько близко от пулеметного гнезда, что даже была слышна немецкая речь. К пяти часам утра, когда основная часть группы оказалась за передним краем противника, началась поземка, появился легкий туман, заволакивавший землю. В этом тумане мы преодолели оставшуюся часть пути до оврага, перешли вброд ручей и направились к лесу. Рассвет застал нас недалеко от переднего края, но уже в тылу у немцев. Мы замаскировались в небольших стогах сена по 2-3 человека. День провели в стогах. Недалеко немцы заготавливали материал для дзотов - пилили, рубили лес, был слышен их разговор, но мы не подавали признаков жизни.

Вечером мы совершили следующий бросок в тылу у немцев, перешли, выставив боевое охранение, дорогу и очутились в довольно густом лесу, где начали продвигаться ночью по компасу, по 2-3 км за ночь, а днем отдыхали, меняя охрану, и вели наблюдение за противником.

Как мы узнали позже, бесшумно войти в тыл противника удалось только нашей группе. Две другие группы, направленные из соседних частей нашей армии, были обстреляны на линии фронта и отошли с потерями.

В густой чаще леса мы продвигались и в дневное время, пользуясь картой и лесными ориентирами по пути движения .Прокладка маршрута велась основной группой, а её охраняли со всех четырех сторон парные патрули. Через несколько дней похода, когда мы углубились в тыл врага и подходили к болоту Дивен Мох, обнаружили двух десантников - Грибанова и Осипова. Они двадцать дней бродили по лесу и болотам, видимо кругами, потеряв ориентировку, и питались только клюквой. Воды было достаточно - кругом болота и речушки. Десантники обросли усами и бородами, опухли от голода. Мы их кормили маленькими порциями пищи, чтобы они постепенно усваивали еду. Мы знали, что кормить изголодавшихся ^«до отвала» нельзя, могут умереть. Десантники рассказали, что они, оторвавшись от основной группы, заблудились и пытались вернуться через линию фронта к нашим войскам. У обоих были документы - красноармейские книжки, а у Грибанова - комсомольский билет.

На одном из переходов в лесу обнаружили трупы 15 десантников, застрелянных в перестрелке с немцами, изъяли у них капсулы с фамилиями и адресами погибших.

Собрали 30 разновидностей листовок, сброшенных немецкими летчиками в нескольких километрах от переднего края. Многие из них лежали в нераспечатанных пачках. Летчики сбросили их в своем тылу, опасаясь обстрела на территории занятой нашими войсками.

Во время переходов обнаруживали разноцветные телефонные провода немцев. Очень сожалели, что не захватили с собой аппаратов для прослушивания. В нашей группе разведчик Кофман, хорошо владевший немецким языком, мог бы перехватить разговоры немцев.

Однажды при переходе дороги столкнулись с двумя грузовыми машинами перевозившими немецких солдат. Замаскировались и пропустили их мимо. В ночном переходе нашу группу обстреляли из пулемета, расположенного в дзоте. Мы уклонились от перестрелки, помня о нашем задании.

В ночь на 1 мая мы находились в районе болота Дивен Мох. У нас кончились запасы продовольствия, не было резиновых сапог для десантников, у некоторых разведчиков нужно было заменить кирзовые сапоги на резиновые. Мы дали радиограмму о встрече двух десантников и просили сбросить с самолета продукты и восемь пар резиновых сапог. Опознавательный знак - треугольник карманных фонарей.

В назначенное время в полночь к нам прилетели два самолета ПО-2. их появлению предшествовал огонь пулеметов с трассирующими пулями. Немцы пытались их сбить на линии фронта. Самолеты благополучно прилетели, снизились, выключив моторы, и к нам, в треугольник огней от фонариков_, полетели мешки с продуктами и резиновыми сапогами. Один из летчиков даже крикнул: "Разведчики принимай первомайские подарки". Мы ответили: "Привет нашим".

Мы начали делить продукты, но вдруг услышали звук ещё одного самолета. Пока мы добежали к условной поляне, летчик покружил и, не застав наших сигналов, вернулся обратно. Мы сожалели о случившемся, но вскоре опять услышали звук самолета. Мы просигналили летчику и получили от него ещё два мешка сухарей. Впоследствии узнали, что два первых самолета снаряжала наша дивизия, а два последних - штаб армии. Один из них мы не сумели принять и это обернулось для нас четырехдневной голодовкой при выходе к своим. Питались мы эти дни только мороженной прошлогодней клюквой на болотах. После того как самолеты сбросили нам продукты, оставаться на месте было нельзя, и мы ночью перебазировались на два километра в район трех заброшенных шалашей. Днем я с несколькими разведчиками пошел в район болота Дивен Мох, где мы рассчитывали найти десантников. В это время двое разведчиков Сидлер и Загоскин, бывшие студенты МГУ, попросили разрешения у командира поискать мешки с продовольствием, которые сбрасывали десантникам. Они плохо ориентировались на местности и не пришли в лагерь к трем шалашам.

Вернувшись из похода к болоту, я пошел на розыски бойцов вместе с сержантом Слуцким, радистом Тумановым и партизаном Петровым. Мы стали искать их в районе нашего старого лагеря, где получали первомайские подарки. Это было конечно ошибкой. К старому месту стоянки разведчик никогда не должен возвращаться. Но тут были особые обстоятельства. Нужно было найти пропавших товарищей.

Помню, как мы продвигались из лагеря, не найдя их там, по дорожке среди сухой травы. Впереди шел Слуцкий, на шаг правее остальных. Вторым шел Тумаков, третьим был я, а за мной шел партизан Петров. Мы слышали пение птиц, всё было спокойно. И вдруг ... в спину раздалась пулеметная очередь. Слуцкий упал, сраженный пулями в спину. Мы залегли и начали отстреливаться. Слуцкий был убит. Мы вернулись в лагерь, где все уже всполошились, услышав перестрелку. Начали немедленный переход на новое место. Залегли в четырехугольнике дров, заготовленных местными жителями.

Ночью услышали лай собаки, с которой нас разыскивали немцы. Но пошел снег и собака, по-видимому, сбилась со следов.

Вскоре командир В.Петров с группой разведчиков встретил бойца лыжного батальона, который бежал из плена во время ремонтных работ на дороге, недалеко от нашей стоянки. Он рассказал, что большая группа десантников, более 150 человек, вместе с командиром и его женой /рыжей женщиной/ была окружена немцами и расстреляна. С расстрелянных десантников, по приказу немцев, рассказчик и другие военнопленные снимали теплое обмундирование и валенки. Об этом мы радировали и получили приказ о возращении.

Ночью мы сделали переход на 5-6 км южнее и думали, что находимся вблизи переднего края. За маршрутом следили по карте, ориентируясь на ручей и его притоки. Оказалось, что мы вышли севернее, и до переднего края осталось ещё полтора километра. Вблизи была деревня, но она занята немцами. В бинокль разглядели часового на вышке одного из домов деревни.

Случайно нашли мешок с сухарями, который сбрасывали десантникам. Мешок был подмочен и половина сухарей размокла. Немедленно раздали сухари всем разведчикам. Эти сухари были большим подспорьем, так как до этого мы четыре дня питались только мороженой клюквой. Они подкрепили силы для заключительного броска.

В последнюю двадцатую ночь нашей разведки, мы начали выход из тыла цепочкой, один за другим. Головную группу вел В.Петров, а я с радистами находился во второй группе. Одну треть расстояния до нашего переднего края мы прошли согнувшись, бесшумно, а затем попали на минное поле. Первой взорвалась одна из сигнальных мин, которыми противник оконтурил границу минного поля со своей стороны. Она осветила вспышкой нашу группу. Немцы начали усиленно стрелять из пулеметов и автоматов. Однако пулеметы были пристреляны на уровне пояса, и мы укрылись от их огня, перейдя на низкие перебежки между очередями и ползание по-пластунски под огнем. Вскоре взорвались еще две мины. В группе Петрова были ранены в ногу боец Федор Качармин и в глаз партизан Сергеев. В моей группе легко ранен замполитрука Кофман и было простреляно плечо у радиста Буланчика. Его мы освободили от ношения упаковки с батареями, передав их другому бойцу. Группа Петрова продвигалась быстрее. Мы потеряли с ней связь. Когда немцы запускали осветительные ракеты мы не двигались, поэтому не привлекали более к себе внимания. Перестрелка стихла. Мы вышли из-под обстрела, захватив с собой раненых. Немцы ещё обстреливали минное поле, но нас там уже не было.

В лесу на одной из полянок заметили стоящего часового. Наш часовой или противника? Двум бойцам дал задание подобраться и выяснить. Часовом окликнул: "Стой, кто идет?" Разведчики назвали ему пароль: "Медвежата". Далее радости не было границ. Сразу мы почувствовали усталость, голод, холод и всё, с чем боролись эти дни при постоянной настороженности и собранности.

Боец привел нас к младшему командиру, а он сообщил, что Петров с группой уже находится в расположении переднего края и ждет нас. Подсчитали бойцов: с Петровым 10, со мной 12, значит все. В награду нам дали свежего ржаного хлеба. Я впился в краюшку зубами, ощутил запах и вкус хлеба и не мог несколько минут есть, просто упивался запахом и вкусом. Такого хлеба я больше никогда не ел.

Дальше начались рабочие будни. Мы доложили командованию обстановку, на карте нанесли все три линии укреплений противника, места дислокации артиллерии, крупнокалиберных минометов и пулеметов. Все это пригодилось стрелковой бригаде, на фронте которой наша группа выходила из тыла. Бригада через несколько дней начала наступление и успешно продвинулась на новые рубежи.

Мы хорошо выспались, вымылись, переоделись в летнее обмундирование, ели из таза гречневую кажу из концентратов, которые предназначались нам, но не были заброшены, так как варить их было негде: могли себя обнаружить.

Приказом по Северо-Западному фронту от 22 июня 1942г., в годовщину войны, вся группа разведчиков была награждена орденами и медалями.

Командир и комиссар орденами Красного Знамени, разведчики Виленский, Кофман, Красносельский, Лысяков и Слуцкий /последний посмертно/ орденами Красной Звезды, остальные медалями "За отвагу". Ордена и медали нам торжественно вручили перед строем 7 июля 1942 г.

После войны сотрудники музея "Боевой и трудовой славы МГРИ-РГГРУ" отыскали в Подольском военном архиве мой наградной лист, в котором написано: "Комиссар разведгруппы, направленной в тыл 16 немецкой армии с целью разыскать Тарасова и остатки его группы, в тылу врага. Группа в течение 20 дней пребывания в тылу противника выяснила судьбу 485 тарасовцев, узнала о захоронении капитана Громова А.К. и доставила ряд документов погибших десантников. Группа разыскала и вывела из тыла врага двух десантников и бежавшего из фашистского плена бойца 154 Отдельного лыжного батальона. Параллельно с выполнением своего основного задания группа выяснила систему укреплений на линии Каменица-Корнево".

Григорьев В. М., 30 марта 2014 г.